Приданное Василию прозвище "Великого" объясняется тем особенным впечатлением, которое он производил на своих современников… Вся его внешность: осанка, бледное, изможденное лицо, глубокий взгляд, спокойная важность телодвижений, возбуждала во всех чувство благоговения… "Одна его улыбка была похвалой, а молчание укоризной". Враги его не могли не сознавать нравственной его силы, а друзья с восторгом подчинялись ей. Влияние Василия на духовенство было так велико, что при нем оно достигло высшей степени достоинства, и епископы чужих епархий просили у него пресвитеров для своих церквей.
Он сам любил красоту церковную, благолепие храма, гармонию в богослужении, и это чувство внушал окружающим его; два раза в его жизнеописании упоминается о его служении в церкви — и оба раза говорится о том особом впечатлении, которое оно производило на душу. Святой Ефрем Сирин и император Валент, люди столь разнородные, оба восприняли одно впечатление при виде торжественного величия этого служения. "Я видел на ступенях алтаря дома Божия, — говорит увлеченный своим восторгом святой Ефрем, — видел этот сосуд избранный — стоящим пред лицом своей паствы, украшенным и обогащенным словами, сияющими, как драгоценные камни. На плече у него, казалось мне, сидел белый как снег голубь и шептал ему на ухо, а все собрание светилось божественным сиянием благодати".
В храме же и при совершении богослужения была встреча святителя с императором Валентом. При обозрении подвластных стран императору однажды приходилось проезжать и по Кесарии. Не желая иметь столкновение и вступать в прения с епископом, который держался иного учения и думая, что нетрудно будет его привлечь на свою сторону, царь предварительно поручил префекту Модесту расположить Василия к общению с арианами. Модест, приехав в Кесарию прежде императора, тотчас приказал потребовать к себе святого Василия. Святой Василий явился перед ним с обычным ему спокойствием, как будто пришел он на праздник, а не на суд. Модест, окруженный ликторами с прутьями и топорами в руках, сначала обошелся со святым Василием почтительно и льстивым образом убеждал его исполнить волю императора, признать арианство. Но когда увидел средство это безуспешным, то принял грозный вид, и в чрезвычайной досаде, не удостоив святого Василия и имени епископа, сказал: "Василий, что это? Как смеешь ты упорствовать против столь великого императора, притом один и так нагло?" Василий объяснил, что не может принять заблуждения ариан. Модест стал грозить ему изгнанием, лишением имущества, смертью.
"Это и все? — сказал Василий. — Ничто из этого не устрашает меня. Тот, у кого ничего нет, не может быть лишен имущества, если только не пожелаешь отобрать несколько книг, которые составляют мое имение. Изгнание? Я не имею понятия о нем. Я не связан ни с каким местом. Та земля, на которой я теперь обитаю, не моя; а всякая земля, в которую я могу быть заброшен, вся моя или скорее вся Божия, на которой я только странник и пришелец. А что касается до смерти, то смерть есть благодетельница, так как она приведет меня к Богу, для Которого я живу и Которому я служу".
Величие Василия изумило префекта. "Доселе никто так не говорил со мною", — сказал он.
"Вероятно, тебе не случалось говорить с епископом", — спокойно отвечал Василий.
Между тем Валент прибыл в Кесарию, и Модест немедленно донес ему, что епископ победил его; что на него не действует ни угроза, ни ласка и что потому остается одно — употребить насилие. Валент, выслушав все, невольно в душе своей почувствовал к святому Василию какое-то особое влечение; он, быть может, даже сознавал, что истина с ним, — но оставить арианство ему было стыдно. Он начал искать случая, чтобы изъявить святому Василию хотя бы свое глубокое уважение.
Случай скоро представился. Наступил торжественный праздник Богоявления. Валент в сопровождении своих телохранителей вошел в храм, где святой Василий совершал богослужение, и стал между православными мирянами, показывая этим как бы свое общение со святым архиепископом. Церковь была переполнена народом: люди, как волны морские, теснились, налегая друг на друга, но ничто не нарушало тишины. Неслось стройное праздничное пение; за престолом, обратясь лицом к народу, стоял сам архиепископ: он ни взглядом, ни знаком не показал, что замечает присутствие императора. Высокий, стройный, он стоял неподвижно во всем величии своего архипастырского облачения, с посохом в руке; глубокий, пламенный взор его устремлен был на святой престол. Вокруг него в благоговейном порядке стояли пресвитеры и диаконы, будучи похожи скорее на Ангелов, нежели на людей.
Красота святости наложила свой особый отпечаток на всех служащих — и тихий свет благодати осенял молящихся. Робкий, впечатлительный Валент был потрясен до глубины души величием этой картины. Его волнение было всеми замечено, когда он подвинулся вперед и дрожащей рукой хотел подать свое приношение на жертвенник; никто из духовных, не зная воли архиепископа, не посмел принять его от императора; Валент пошатнулся и непременно бы упал, если бы один из пресвитеров не поддержал его. Тогда святой Василий, видя, что император предлагает приношение не с гордостью, а со смирением, захотел лучше несколько ослабить строгость церковных постановлений, нежели пристыдить его при всем народе. Он принял его приношение сам.
Через несколько дней после этого император опять пришел в церковь к святому Василию и слушал его поучение; потом выпросил себе у него позволение войти в алтарь, где и вступил в желанную беседу с ним. Святой Василий долго и с чрезвычайной силой говорил ему об истинном учении веры. Император слушал его весьма внимательно, и, казалось, несомненно признал сторону святого Василия действительно правоверной. Он сделался благосклонен к православным и велел прекратить гонение на них.
Эта царская милость продолжалась весьма недолго. Едва прошло несколько дней, как униженная гордость придворных и хитрость арианских епископов успела снова возбудить в императоре гнев на святого Василия, и, не задумываясь, он подписал ссылку святого архипастыря. Велико было торжество ариан, глубока печаль православных. Вероятно, для того, чтобы не произошло возмущения в народе, святой Василий должен был выехать из города до рассвета в первую ночь по получении приговора.
Но Бог очевидным образом вступился за святого и всемогуществом Своим тотчас дал всему течению дел совсем иной вид. В эту самую ночь шестилетний сын императора сделался опасно болен. Император призвал искуснейших врачей; но врачи отказали в надежде. Он сам усердно молился Богу, многократно повергаясь на землю, но — тщетно.
При этом вдруг вошла императрица, встревоженная ужасным сновидением; терзаемая скорбью о потере сына, она сказала своему супругу, что болезнь сына послана в наказание за оскорбление архиепископа; император, стыдясь своего поступка со святым Василием, постепенно отменил приговор и послал просить молитв епископа. Ребенок выздоровел. Валент уже не тревожил Василия; и гонение, сильное во всех областях, миновало Каппадокию.
Святой епископ Кесарийский недолго наслаждался водворением мира: в постоянной борьбе с противниками православия истомилась душа его. Труды, невзгоды жизни сломили его. Он скончался 1 января 379 года. Друг его Григорий не мог присутствовать при его кончине, потому что сам в это время был опасно болен. Последние слова святого Василия были: в руки Твои предаю дух мой (Пс. 30: 6; Лк. 23: 46).
Имея великую заботу о достоинстве и благолепии богослужения, святой Василий много для него потрудился. Он составил величественный чин литургии, известный под его именем. Принимая во внимание немощь молящихся и полагаясь на ревность избранных пресвитеров, он на литургии сократил общие молитвы, расширив в то же время молитвы священнослужителей. Состав утреннего богослужения устроен по его указаниям и наставлениям. Многие известнейшие православные молитвы Часослова и Псалтири, равно и из правила к причащению, составлены им же. Наконец, чудно-таинственные молитвы о ниспослании нам Духа Святого и об упокоении усопших, которые с коленопреклонением читаются в день Святой Пятидесятницы, тоже его творение. В своих писаниях святой Василий оставил Церкви сокровище мудрости, красноречия и священной поэзии. Вот что говорит о них святой Григорий: "Когда я беру в руки и читаю "Шестоднев", то прихожу в общение с Творцом… Когда читаю книги, написанные им о Святом Духе, я нахожу Бога… Когда читаю другие его толкования, я слышу, как бы это был один глубокий призыв от одного к другому, вижу свет, стремящийся к свету, — и постигаю значение Священного Писания".
Святой Василий родился быть властелином; чувство христианского смирения с трудом подавляло в нем сознание своего превосходства над людьми. "Василий, — говорит Руфин, один из его современников, — был смирен пред Богом; но Григорий был смирен и перед людьми". Сам Григорий не защищает его от этого обвинения, но доказывает, что если и была его гордость велика, то она терялась в бездне любви, милосердия и нежности к меньшей братии.
