— Мино, я не раз уже говорил тебе о позоре, которым твоя жена покрыла тебя и всех нас, но ты никогда не хотел этому верить. И вот, если хочешь в этом убедиться, — он только что пришел, и ты его застанешь у себя в доме.
Тот сейчас же сорвался с места и вернулся в Сьену через калитку, а свояк говорил ему:
— Иди и как следует все обыщи. Ведь сам понимаешь, дружок спрячется, как только он тебя заслышит.
Мино так и сделал и сказал свояку:
— Давай вместе пойдем, а если ты не хочешь входить, постой на улице.
Тот так и сделал.
А расписывал этот Мино больше всего распятия, особливо же те, что делают с выпуклой резьбой, и всегда у него бывало на дому три готовых, а в работе — когда четыре, а когда и целых шесть, и держал он их, как это принято у живописцев, у себя в мастерской на длиннющем столе или прилавке прислоненными к стенке, одно рядом с другим, и каждое было покрыто большим платком или какой-нибудь другой тряпкой. В настоящее время у него их было шесть, четыре резных и выпуклых и два плоских, расписных, и все они стояли на прилавке высотой в два локтя, прислоненные к стене одно рядом с другим, и каждое из них было покрыто большим платком или каким-нибудь другим полотнищем. Подошел Мино к дверям своего дома и стучится. Жена его и молодчик не спали и, услыхав стук в дверь, тотчас же догадались, в чем дело, и она, не отворяя окна и ничего не отвечая, тихо-тихо пробирается к окошечку, или глазку, который никогда не закрывался, чтобы поглядеть, кто там. Увидев, что это муж, она возвращается к любовнику и говорит:
— Я погибла! Как быть? Уж лучше тебе спрятаться. И толком не соображая, куда идти — а он был в одной рубашке, — они попали в мастерскую, где стояли эти самые распятия. Она и говорит:
— Хочешь, попробуй? Полезай на этот стол и прислонись к одному из этих плоских распятий, раскинув руки крестом, как все остальные, а я тебя покрою тем самым полотнищем, которым оно покрыто. Пусть он тогда ищет сколько хочет; я уверена, что он тебя не найдет за всю эту ночь, а одежду твою я свяжу в узелочек и спрячу до утра в первый попавшийся ящик, а там уж какой-нибудь святой нас с тобой да выручит.
Тот, не зная, где он находится, лезет на стол, снимает полотнище и прилаживается к плоскому распятию, точь-в-точь как один из резных распятых, а она подбирает полотнище и покрывает его им совсем так, как были покрыты другие, и возвращается немного оправить постель, чтобы не видно было, что на ней спал кто-нибудь кроме нее. Собрав штаны, обувь, куртку, плащ и прочие вещи своего любовника, она мгновенно связала их в аккуратный узелок и засунула его в тряпье. Сделав это, она подходит к окну и говорит:
— Кто там?
А Мино отвечает:
— Отопри, это я, Мино.
Она говорит:
— Ой, который же это час? — и бежит ему отпирать.
Когда дверь была отперта, Мино говорит:
— Ну уж и заставила ты меня ждать. Видно, уж очень обрадовалась, что я вернулся?
Она сказала:
— Если ты простоял слишком долго, так это виноват сон, так как я спала и тебя не слыхала.
А муж говорит:
— Ладно, мы уж там разберемся, — берет свечу и обыскивает все, даже под кроватью.
Жена говорит ему:
— Что ты все ищешь?
Отвечает ей Мино:
— Дурочкой прикидываешься? Еще узнаешь.
А она:
— Не понимаю, что ты говоришь: «узнаешь».
Тот принялся обыскивать весь дом и дошел до мастерской, где стояли распятия. Когда распятие во плоти услыхало, что он тут как тут, пусть каждый сам подумает, каково ему было на душе; ведь ему приходилось стоять неподвижно, так же как стояли остальные, деревянные, а самого пробирала предсмертная дрожь. Судьба ему помогла, так как ни Мино, ни кто другой не мог бы подумать, что под этим обличием скрывалось то, что там было на самом деле. Пробыв некоторое время в мастерской и не найдя его, Мино вышел. В мастерской спереди была дверь, запиравшаяся на ключ снаружи, так что паренек, состоявший при Мино, каждое утро ее отпирал так же, как и все другие двери, а со стороны дома в мастерской была дверца, через которую этот самый Мино в нее входил, и когда он через эту дверцу выходил из мастерской и отправлялся к себе домой, он дверцу запирал на ключ, так что живое распятие никак не могло оттуда выйти, если бы оно этого захотело. После того как Мино провозился добрую треть ночи и ничего не нашел, жена его пошла спать и сказала мужу:
— Можешь пялить глаза, сколько тебе вздумается, но если захочешь спать, ложись, а если нет, ходи себе по дому, как кошка, сколько тебе будет угодно.
На что Мино:
— Хоть я и вдоволь намучаюсь, я уж докажу тебе, что я не кошка, грязная ты баба, да проклят будет день, когда ты сюда пришла.
Жена и говорит:
— А вот что я могла бы тебе сказать: какое вино в тебе говорит? Белое или красное?
— Подожди, скоро покажу тебе какое.
А она:
— Иди спать, иди. Это самое лучшее, что ты можешь сделать; или хоть мне не мешай спать.
В эту ночь из-за усталости дело тем и кончилось: жена уснула, да и муж пошел спать. Свояк, ожидавший на улице, что из этого получится, простоял до утренних колоколов и пошел домой, говоря:
— Верно, пока я ходил за город в поисках Мино, любовник вернулся к себе домой.
Поднявшись поутру спозаранку и еще раз оглядев все углы, Мино после долгих поисков наконец отпер дверцу и вошел в мастерскую, да и паренек отворил с улицы наружную дверь этой самой мастерской. Тогда Мино, разглядывая свои распятия, увидал два пальца ноги того, кто был спрятан под простыней. Мино и говорит про себя: «Наверное, это и есть дружок»— и, перебрав всякие железные приспособления, с помощью которых он отесывал и резал эти распятия, не нашел более подходящего для себя орудия, — как топор, который среди них находился. Схватив этот топор, он уж наладился, чтобы долезть до живого распятия и отрубить у него то главное, что его сюда привело, как тот, заметив это, одним прыжком срывается с места, говоря:
— Не шути с топором! — и выбегает через отворенную дверь.
Мино, пробежав за ним несколько шагов, кричит:
— Держи вора, держи вора!
Но тот уже шел своей дорогой. Жена, которая все слышала, натыкается на послушника при братьях проповедниках[40], собиравшего в сумку милостыню для своей обители. Когда он, как это они обычно делают, поднялся по лестнице, она сказала ему:
— Отец Пуччо, покажите вашу сумку, и я положу в нее хлеба.
Тот подал сумку, и она, вынув из нее хлеб, положила туда узелок, оставленный ее любовником, а сверху набросала на него хлеб монаха и четыре своих хлеба и сказала:
— Отец Пуччо, ради одной женщины, которая принесла мне этот узелок из бани, куда такой-то, как видно, ходил вчера вечером, я положила его в вашу сумку под хлеб, чтобы никто не мог подумать ничего дурного… Я вам дала от себя четыре хлеба… прошу вас… он живет около вашей церкви… когда пойдете, отдайте ему узелок… вы застанете его дома… и скажите ему, что это женщина из бани посылает ему его вещи.
И говорит фра Пуччо:
— Ни слова больше; предоставьте это мне, — и пошел себе с богом. Дойдя до двери любовника и делая вид, что просит хлеба, спрашивает:
— Здесь живет такой-то?
Тот сидел в нижней комнате и, услыхав, что его спрашивают, выглянул в дверь и спросил:
— Кто там?
Монах к нему подходит и передает ему одежду, говоря:
— Женщина из бани ее вам посылает.
Тот ему дает еще два хлеба, и монах уходит. Любовник, хорошенько все взвесив, тотчас отправляется на городскую площадь, и, оказавшись одним из первых, пришедших туда в это утро, он занялся своими делами, словно ничего не произошло. Вволю набушевавшись, Мино, одураченный сбежавшим от него распятием, направляется к жене и говорит ей:
— Грязная ты потаскуха, ты говоришь, что я кошка, что я напился красного и белого вина, а сама прячешь своих котов за распятия. Следовало бы матери твоей об этом узнать.
Жена говорит:
— Ты это мне?
Мино отвечает:
— Да, говорю ослиному дерьму.
— С ним и разговаривай, — говорит жена.
Мино в свою очередь:
— Срамница, и не стыдно тебе? Не знаю, что меня удерживает засунуть тебе горящую головешку в его самое место?
Жена отвечает:
— Ты бы так не храбрился, если бы я с тобой не играла в мужчину. Клянусь тебе крестом господним! Только тронь, это тебе дорого обойдется.
Муж говорит ей:
— Ишь ты, несносная стерва, превратившая своего кота в распятие. Только я собрался отрубить у него то, что я хотел, как он удрал.
Жена говорит:
— Не знаю, что ты там брешешь. Какое там распятие, как оно могло удрать? Разве они у тебя не прибиты вековыми гвоздями? А если оно не было прибито, пеняй на себя, если оно убежало. Поэтому виноват ты, а не я.
Мино бросается на жену и начинает тузить ее:
— Мало, что опозорила меня, еще и издеваешься!
