На последних по датам отчётах в углу стояли пометки: «N = 2», «N = 1»… Я знал, что «N» – это количество. С количеством я в последнее время чётко связывал только одно: банки. Ведь сначала токсичные мозги были в одних руках. То есть, в двух. В смысле, в четырёх.
Вовсе не Рина распространяла паразитов. Конь. И Людмила Михайловна. Они как-то отвечали за них, что ли. При этом, что показательно, не загибались от странного истощения. Могут мозги самовоспроизводиться? Делиться, как злокачественная опухоль? Отпочковываться от источника и захватывать новую жертву?
Снова захотелось пить. Я запретил себе смотреть в сторону раковины, но от этого жажда разгорелась только сильнее. Я попил и немного успокоился. Одновременно премного разнервничался.
Зачем??? Они сдавали все эти анализы, чтобы что? Хотели найти способ спастись? Разобраться, что делает их особенными? Про Коня я это, похоже, понял. А Людмила Михайловна с этим её «после»? Она такая же, как Конь, или такая же, как я? Или я уже – как они?
Я с тоской посмотрел на пустую банку с формалином и для чего-то пощупал пальцами в ушах. Если то, о чём я думаю, правда, проще сразу сдаться в дурдом. Или на растерзание. Мне всё равно никто никогда не поверит.
Я вяло удивился, почему Конь до сих пор не атакует моё убежище.
– Соберись, тряпка, – сказал я сам себе, и собрался.
Повесил банку на шею, застегнул куртку, поискал вокруг металлические предметы. Не нашёл. Так что не смог и проверить, боюсь я их или нет.
В любом случае, даже если уже боюсь, я чувствовал, что процесс ещё не зашёл далеко. Пока не началось окончательное разложение меня-человека, я успею сделать что-нибудь полезное. Для Дёминой и для мамы с папой, хотя они вряд ли меня послушают.
Я подошёл к двери. Вздохнул, расправил плечи и мягко потянул ручку на себя. Едва я выглянул в образовавшуюся щель, что-то тяжёлое грохнуло в дверь с обратной стороны. Падая на спину, я успел подумать, что моя голова раскололась надвое. Наступила темнота.
Прежде, чем открыть глаза, я попытался осознать собственные ощущения. Тепло. Пальцы на ногах больше не скрючивало. Не понятно только: это я согрелся, или это я больше не испытываю холода. Разница была совершенно не метафорическая.
Собравшись с духом, я разлепил веки и увидел потолок. Всего лишь на мгновение – что-то тёмное и тяжёлое немедленно заслонило свет, по моему лицу заелозили наждачкой.
– Рада, фу, – спокойно велел Конь.
Послушная умная Рада села у дивана – я нащупал руками укрывавшее меня одеяло – и горячо задышала мне в лицо.
– Я… – Мои глаза с трудом сфокусировались. – Я всё-таки потерял…
– Кроссовку? – спросил Миха. Он был спокоен, как медведь после завтрака – деваться в таком состоянии мне было некуда.
– Сознание, – промямлил я.
В ответ рассмеялись несколько голосов. Я вскинулся с подушки, голова закружилась.
– Не дёргайся, Сева, – предупредила Людмила Михайловна. – Голову надо беречь.
Это прозвучало многозначительно. С подтекстом это прозвучало. Я осторожно сел и осмотрелся. Обычная квартира. Шкаф, телевизор, кресла. В одном из них сидела Рина, частично вернувшая нормальный цвет лица. Ну, ещё бы – зеленеть теперь, видимо, полагалось мне. Я таращился на мебель и не мог поверить, что в настолько обычной комнате происходят настолько необычные вещи.
Людмила Михайловна истолковала мою отвисшую челюсть по-своему.
– Ты можешь спрашивать, Сева, – сказала она мягко.
– Я… Хочу пить??? – бахнул я главное.
Соседка улыбнулась – немного грустно, с пониманием.
– Не должен, – ответила она, – но, если хочешь, я принесу…
– САМ! – рявкнул я, и она замерла от неожиданности.
Я, не спеша, прошёл на кухню: голова всё ещё кружилась. Никто не пытался меня остановить. Я протянул руку, взял из подставки кухонный нож и вернулся в комнату. Миха напрягся, Людмила Михайловна замерла.
– Сева… – с нажимом проговорила она, и я крепче обхватил рукоять ножа.
Кажется, они бросились ко мне все сразу. Но я успел. Взмахнул ножом, зажмурился и… Всадил остриё себе в руку. И ЗАОРАЛ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но не так, как Рубанова. Не ультразвуком. Обычным ором покалеченного человека. Когда я это понял, то расхохотался.
– Псих, – обронил Конь, глядя на стекающую по моему запястью кровь. – Рада всё-таки повредила тебе голову, когда бросилась на дверь.
– Ты в себе, Сева?! – Рина Викторовна потянулась ко мне, но не смогла подняться и осела в кресле.
Конечно, мне было больно. Но что такое боль от пореза в сравнении с новым знанием?! Я смотрел на собственную руку, как собака на хозяина – с обожанием и радостью. Я только что хвостом не вилял от счастья.
– Вроде, да, – честно ответил я. – И, вроде, там только я. В смысле, во мне. Но тогда где…
Я оглядывался в поисках банки.
– Все свои дома, – заметила Людмила Михайловна, доставая аптечку.
Конь заржал, но не очень весело.
– Ножичек-то брось, – буркнул он. – А то вцепился как бабка в медвежью шёрстку.
Людмила Михайловна направилась ко мне. Я начал отступать, пока не упёрся лопатками в косяк.
– Дверь заперта, – предупредил Конь. И добавил печально: – Сядь ты уже, перепачкаешься весь.
– Всё в порядке, Всеволод, – утешила Людмила Михайловна.
Я отлепился от стены и придвинулся к Рине Викторовне: она всё-таки… Как бы это сказать… Типа живая. Справиться с собакой и двумя… Существами? Сущностями? Короче, нож меня уже не спасёт. Я отложил его на полку, но на всякий случай, не очень далеко. Людмила Михайловна немедленно оказалась рядом и очень быстро забинтовала мне руку. Конь не сводил с меня прищуренных глаз.
– Ты уже всё понял, да? – спросил он.
Я не ответил. Потому что понял, да. Но это было слишком невероятно. Рина Викторовна переводила взгляд с меня на Миху и обратно.
– Мальчики, – прошелестела она. – Вы как? В порядке? Ах, мы же не можем…
Она предприняла какое-то мысленное усилие, от чего её лицо сморщилось, а лоб покрылся испариной.
– Нет, – резюмировала она. – Мы до сих пор не можем об этом… Поговорить.
– Мне кажется, – не выдержал я, – Миша в порядке. Условно. Это заражённые не в порядке. Те, у которых кровь есть. Которые металла боятся. Живые, короче. А Ваня… то есть Миша… он…
Мне стало трудно дышать.
– Сева, – Людмила Михайловна сделал успокаивающий жест рукой.
– Вы же ей не сказали, да?! – выдохнул я. – Вот эти все кардиограммы, они вам для чего? Вам ведь уже не надо! Вот там у вас пометки были: «до» и «после». Если сердце остановилось, то… Зачем «после»? Вы же с Ваней… Одинаковые, так?! Вы и Рину Викторовну хотели… Того?!
Миха засопел.
– Я не знал, что так получится… – Он уставился на Рину глазами пуделя, съевшего сосиски со стола.
– Миша, дружок, – сказала Людмила Михайловна, – давай лучше я всё объясню. Во всё это трудно поверить так сразу, но Сева уже обо многом догадался. Видите ли, недавно у меня случился обширный инфаркт. И я умерла.
Она развела руками, словно просила прощения за то, что вынуждена нести такую чушь. Рина Викторовна посмотрела на неё долгим взглядом, оценивая вменяемость старушки. Но потом покорно кивнула – с ней самой тоже происходили не самые понятные вещи.
– Собственно, я и сейчас… – Моя соседка красноречиво указала на меня, трясущего головой, – как бы это сказать… Не вполне жива.
Миха сидел возле Рады, опустив взгляд, и гладил её по загривку.
– А собака?! – выкрикнул я.
– Не кипешуй, – отрезал Конь. – Собака нормальная. Она мне вместе с подвалом досталась.
– Почему в подвале? – я моргнул. – Есть же… Квартира.
– Холод, – сурово ответил Миха. – Там тупо холоднее. И есть лёд. Вникаешь?
Я вникал. Дальнейших объяснений не требовалось.
– Это вы устроили Коня в нашу школу? – подступился я к Людмиле Михайловне. – В смысле Мишу вы к нам в класс привели? Где вы его нашли? Как он выбрался? Как вы… Двигаетесь вообще? Он ведь тоже…
