Спас меня Иссык-Куль. Кое-как нашла синюю удлиненную кляксочку в буйно-коричневых горных массивах рядом с Китаем. Вот тут и живу, севернее только.
Неугомонный Брадан достает из кармана складной нож. Раскрывает, задумчиво смотрит на лезвие. Ковыряет в том месте, что я показала.
— Зря ты. Я уеду оттуда через два месяца.
— Показывай, куда!
Ну, здесь проще. Ищу тигра — скандинавский полуостров. От передней лапы под прямым углом по Балтике, до упора. Примерно так. Щупаю украдкой — а много ли у ирландца ямок на этом глобусе? Получается, моя — первая. Почему?
— А почему у тебя руки в шрамах?
— Хороший байкер летит минимум тридцать метров. Но даже хорошему байкеру когда-нибудь надо приземляться.
— Вот сюда я перееду!
Он меряет расстояние до своей Ирландии и радуется как ребенок: так это ж рядом, сантиметр всего!
Глава 28
Если интересно знать, где именно находится памятник андроновской эпохи, то вот ориентир: по густой грязи, в километре от поселка. Через выгон для скота, грязный вдвойне.
Все знакомо, и почти как на фотографии, что когда-то показывала мама: степь, уже совсем бесснежная и даже начинающая зеленеть. Крупные куски и обломки гранита, уложенные боком в виде каких-то гигантских цветов. Все они исписаны «Балтабай+Карлыгаш = МАХАББАТ forever!!!» и тому подобным. Все так, да не все. Небольшой штрих, оживляющий пейзаж: на камнях и повсюду рядом — клубки змей. Змеи свисают и с самих бордово-красных и зеленоватых плит, лениво шевелятся в расщелинах, валяются, свернувшись, напоминая издали экскременты. Поднимают головы, ловя лучи солнца. Ищут на камнях место потеплее. Вялая возня чего-то живого и омерзительного.
Змей так много, что… ну, не может так быть! Они все одинаковые.
— Ядовитые? — шепчу Михаилу.
— Весьма, но не смертельно, — беспечно отвечает «ботан».
Борька, найдя свои сапоги недостаточно высокими, взвыл и срочно захотел проведать маму.
— Терпи, Борис! Или ты не кореец?
Мой брат, потупившись, качает головой.
— Что-то ты бледненький с утра пораньше. И домой, значит, хочешь?
Борька кивает утвердительно.
— Отпустим его, не заблудится?
Михаил с Браданом сдержанно улыбаются.
— Не заблужусь, — бурчит.
— Ну, беги! Только маме про змей не рассказывай!
И братец весенним жаворонком летит над степью, не разбирая пути. Только грязь во все стороны брызжет.
А Брадан продолжает священнодействовать с фотоаппаратом, что-то бормоча под нос. Хорошо хоть, близко к этим тварям не подходит. Потом меня стал просить позировать — это на фоне-то мерзких клубков!
— Да иди ты, Брадан!
— Как говоришь?
— Не буду.
Ему смешно.
А для Михаила-историка змеи ровным счетом ничего не значат. Думает, наверное: «Зимуют здесь — и ладно. Потеплеет — расползутся, дел-то: пятьсот гадюк». Непричастных к истории человечества. А вот его бесценное захоронение андроновской эпохи — это считается! Возможно, он гадам даже благодарен: охраняют сокровище. А чего там охранять?
— Ничего интересного, — говорю Михаилу. — Гадюшник. Тут всегда так?
Михаил потерянно смотрит на меня — на ползучих.
— Эти, что ли? Уползут на днях. Как это — ничего интересного? Памятник мирового значения «ничего интересного»? Ты Шариков, Татьяна. Хуже местных. Ты, ты — манкурт! Даже из Ирландии…
Брадан слышит знакомое слово, отвлекается от змеюк, вопросительно поглядывает.
— Переводи! — требует уязвленный историк.
Дальше началась лекция. И — мои мучения: вспомнить, как то или иное будет по-английски. Где не могу совладать с научными терминами, нагло прибавляю окончание «эйшн», вроде и прокатывает. А что делать? Суть рассказа Михаила сводилась к тому, что перед нами — уникальное захоронение бронзового века, могила знатного человека, скорее всего, женщины, так как в ту пору преобладал матриархат (уверенно произношу «матриархэйшн»). Судя по археологическим исследованиям и реконструкциям, которые сейчас за большие деньги проводятся российскими антропологами, в бронзовом веке на территории части современного Казахстана жили европеоиды.
И тут Михаила понесло по узкой и опасной колее межнациональных отношений. Видимо, тема была для него столь болезненной, что он даже забыл о своем академическом стиле:
— Так вот, какого же нам здесь вещают о коренной нации и навязывают свой язык, когда коренными являются совершенно другие люди, к казахам отношения не имеющие?
Брадан послушал-послушал, протянул «а-а-а» и неожиданно спросил:
— И почему это важно?
— Но вот же доказательства! — испуганная энергичным жестом Михаила гадюка на всякий случай зашипела, вскинув приплюснутую головку.
— Доказательства чего?
— Да что здесь европеоиды жили!
— Ну и что?
— Мы — европеоиды! Мы! — Михаил смотрел на ирландца, как на идиота.
— Ты хочешь здесь жить? — Брадан повернулся ко мне.
— Нет. Совсем не хочу, — меня аж передернуло.
— Я — тоже. Хотя… место красивое. — Он мечтательно обвел глазами бескрайний простор. Потом стал объяснять историку, как маленькому:
— А вы хотите здесь жить?
— Я здесь живу!
— Так хотите или нет?
— Хочу.
— Хотите жить и живете. Все замечательно. И в чем проблема?
— Так мне эти… доказывают, что я тут — не по праву, пришлый. А это они сами.
— Вы родились здесь?
— Здесь.
— А «они»? — Брадан состроил смешно-страшную рожу и с сардоническим видом пошевелил пальцами, как будто речь шла о космических захватчиках.
— И они — здесь.
— Зачем вы спорите?
— Я не спорю, я отвечаю исторически неопровержимыми фактами. Тут европеоиды лежат, понимаете? А они — он кивнул в сторону поселка — монголоиды. Это они пришли. И понятно откуда, судя по названию расы. Их предки пасли табуны в необъятных полупустынях на востоке. Да-алеко отсюда. В Монголии.
— А лично ваши предки? Откуда приехали?
— Мои? — Михаил растерялся. — А причём тут лично мои? Мои в столыпинских вагонах, из Латвии… это по отцу. А мама — сибирячка. Но я выступаю, как представитель белой расы.
— И вот все вы оказались здесь, — Брадан, хоть и выслушал мой перевод, продолжает мысль, не отвлекаясь на реплики. — И что делить? Вы что тут — пашете, сеете? Вам лично нужны эти акры или как у вас это называется?
— Гектары. Нет.
— Тогда что? Вы эту землю любите?
— Это личное слишком. Ну, люблю. Люблю. И не дам себя отсюда выжить.
— А «они» любят?
— Любят.
— Так и любите вместе. Надо уважать чувства других. Вон места сколько. Это же не женщина, чтоб ее делить нельзя было. Хотя некоторые… — Брадан засмеялся и махнул рукой. — Но это не для меня.
— Это они, они хотят любить ее без меня! Но я им не дам, не дам! Это же варвары, они все развалят! Уже развалили.
Господи Боже, а Михаил не только историк, но и маньяк, по ходу.
— Империи больше нет, — Брадан развел руками. — Как вы еще не привыкнете? Ирландию тоже не смогли скушать. Жили бы спокойно. Тем более, кто здесь сейчас рудниками владеет? Американцы, наверное?
— Нет. Австралийцы с израильтянами.
— Ну, вот и ответ.
— Это моя земля, и я докажу! — Михаил даже ногой топнул. Впечатлительная гадючка все же кинулась спасаться под камень.
— Не тем доказываете, — улыбнулся Брадан.
Я перевела.
— Своим умом дойду, — буркнул историк. — Никого не держу, обратный путь найдете.
Брадан как ни в чем не бывало напоследок щелкнул отвернувшегося Михаила на фоне каменного цветка.
* * *
Ну, нормально? Я уже собралась с ирландцем спокойно в поселок топать, а он вдруг меня за плечи взял, развернул к себе и в глаза заглядывает: «Тебя ангелы проводят и оберегут. Я вечером за тобой заеду. Мне сейчас очень надо уйти!» Все! Включил какое-то свое ускорение — через три минуты будто и не было. Но как сказал-то! Нежно-нежно. А как смотрел! Тогда зачем убежал?
К Михаилу возвращаться охоты не было никакой. И я тихонечко пошла себе по этой вселенской грязи выгона, блестевшей на весеннем солнце. Зыбкими островками высились коровьи лепёхи. Зато птицы вокруг распелись — как в райском саду.
В степи, кажется, за час намного прибавилось зеленого цвета. Много света, тепло, ветерок ласковый — и вот все это резко сменяется на холод, сырость и тьму надеждиного дома. Нет, минут через пять, привыкнув, понимаешь, что не так здесь и плохо, в помещении. И не темно, в общем, и сырость условная. Но разве сравнить с тем, что вне дома? Там — весна. А здесь — быт. Чувствуете разницу?
А может быть, дело и не в атмосфере. Возможно, мрак, сырость и прохладу в дом принесла с собой очень плохая новость. Впрочем, для Светы это уже не новость. Она об этом еще вчера узнала. Вот и закрылась на полночи в бане. Плакала. Ни с кем не делилась. А мы, бесчувственные, даже не заметили ничего. Мало ли зачем Светика в баню понесло?
