Он очень удивился. Непритворно. Даже голову набок склонил и глаза сощурил:
— Не с кем? Я с тобой хочу. Да, и еще: ты как к абортам относишься?
— К абортам? Я правильно поняла?
— Да. Ну, когда детей убивают, а они еще не родились.
— Брадан? — Я даже отодвинулась на всякий случай. — При чём здесь аборты? Мне даже шестнадцати нет.
— Я знаю, — нетерпеливо машет он головой. — Я говорю: как относишься?
— Да ужасно отношусь. Страшно все это очень. Как еще можно относиться?
— Очень хорошо! Очень! — заулыбался широко, а зубов много-много, и все мелкие. Не человек — дельфин. Лучи добра и позитива плюс зубастая обезоруживающая улыбка. Но что он дальше несёт!
— Моя невеста так и должна. Мы, католики, выступаем против абортов.
— Да что ты говоришь! Это мы, православные, против абортов. А что там у вас… Стой, какая невеста, ты что, бредишь?
Отскакиваю назад, к калитке. Он за мной не идет, стоит, смотрит. Кричит на прощанье: «Я завтра в девять заеду!» Потом вежливо уточняет: «С утра!»
Глава 30
Мама мне, конечно, по возвращении нотацию прочла. Досталось и за «глупое вранье», и за «гулянки неизвестно с кем». Борька из вредности не вступился. Хотя мог бы — видел же, какой Брадан. Безобидный. Веселый.
— Мама, я совершенствую свой английский! — кажется, переборщила с чувством оскорбленной невинности. Мама моментально и отбрила:
— Темной ночью и неизвестно с кем совершенствуют обычно не английский…
— А он меня замуж звал!
Мама вздрогнула, неправильно пошевелилась и зашипела от боли.
Да тут еще тетя Надя масла в огонь подлила: «Вот, я ж тебе говорила — кобель! Рыжая ко-бе-ли-на!» Случившаяся рядом Лиза залаяла баском, передразнивая Барбароссу. Борька поискал освещение получше, напряг раскрытую ладонь, оттопырил большой палец и согнул указательный. На стену легла тень симпатичной собачки. А дядя Миша… он погладил меня по голове и загудел: «Мужики говорят, нормальный, вроде, парень. В кругосветку на мотоцикле отправился. Все мы мечтали о таком в его годы — а кто смог, кто решился? Он рисковый, молодец. Что вы на девочку накинулись? Девочка, может, такого никогда больше не то что не встретит — не увидит даже».
Не мною первой замечено: если говорит тот, кто обычно молчит, ему верят. Рейтинг Брадана тут же подрос. Но Светочка все испоганила:
— Так у него поди невест — в каждом населенном пункте. Как сломается, или там, перекусить пора, заехал в аул, увидел первую встречную, и рисково так ей: «Привет! Ужель та самая Татьяна?»
И опять все женщины стали наперебой меня предостерегать, а Лиза погавкивать.
Вот озверели, право слово! Света тоже мне, великий теоретик. Даже не целовалась ни с кем ни разу, а туда же, советовать.
И за что накинулись, спрашивается? У меня с Браданом вообще ничего не было такого, а обсуждают, будто… я не знаю. Идиотки. Я разозлилась, вскочила и побежала в баню — плакать.
Да я этого ирландца знать не знаю. А любовь для меня лично — дело постепенное. Когда у тебя есть время подумать, понаблюдать, помечтать. Полгода ловишь его знаки внимания, потом месяца два ждешь, когда он, наконец, решится… А потом однажды вы случайно встречаетесь где-то в городе — хорошо, если возле кинотеатра и парка, и… Тут некстати в мечту влезает голова Лёхи на его жирафьей шее, и он идиотски тянет: «Ну и бабушка у тебя — атас, вообще! Жалко, вы непохожи!» «А вот возьму и поеду с Браданом завтра за тюльпанами!» — крикнула я в своем внутреннем мире этой роже, и очень ее напугала: сразу куда-то смылась. Так тебе и надо, Лё-ёша.
* * *
Встала в семь, не спалось чего-то. Дядя Миша давно на ногах, деликатно прикрыл к нам дверь и возится на кухне. Свете с утра уезжать, так тоже не спит. Как ни странно, находится в отличном расположении духа и утверждает, что все с ее отцом будет нормально, — она про него сон хороший видела. Я даже выпросила у Евы Браун голубые джинсики напрокат, — и она легко согласилась их мне дать. Вообще, со Светой в последнее время много перемен. Плохо, конечно, так говорить, но несчастье ей на пользу. Очеловечивает.
— Провожать-то хоть меня пойдешь, Татьяна?
— Конечно!
Мама храпит потихоньку. Она много сейчас спит. Ей надо, она выздоравливает. Я растолкала Борьку, чтобы не одной назад возвращаться. Он завозился, не открывая глаз, стал ныть, что у него после того, как мама вчера заставила помыть голову, безумно разболелась пятка… Но все-таки из-под одеяла был вытащен и в чувство приведен.
Автобус отходил в восемь. Когда мы пришли, на остановке ежились от утреннего ветра несколько поселковых. Молоденькая парочка на всю катушку врубила через динамик мобильника Noize MC и страстно целовалась, не смущаясь присутствием остальных. Дядя Миша отошел покурить с мужчинами. Остались мы втроем. Стоим, молчим. Боря столб с проржавевшим расписанием пинает.
Автобус, припаркованный неподалеку, кургузый и старинный. Вот он уже стал выказывать признаки жизни: заурчал, зафыркал, завонял и затарахтел.
— А мы зато на вертолете полетим! — вспомнил Борька. Вот хвастун!
— А кто вам этот вертолет сделал, забыл уже? — Светка взяла привычный тон. Но потом резко его сменила:
— Таня, ты не выделывайся сильно, пожалуйста. Вам надо тётю Соню нормально домой привезти. Ей так хреново сейчас. Жалко, конечно, что я раньше еду. Проследить за вами некому будет… — и она покровительственно стряхнула какую-то шерстинку с моего рукава.
Я собралась ответить, но не успела. К остановке кто-то мчался.
— Надо же как в райцентр приспичило, — хмыкнул Светик. — Будто волки за поциком гонятся.
Между тем фигура бегущего резко приближалась. И бежал он прямо на нас. Теперь уже можно было его рассмотреть — джигит, небольшой, взмыленный, в спортивных штанах. Во рту спереди яростно блестит золотой зуб. Жидкие усики, а на лбу — длинный белый шрам. Подскочив к Светке, он сграбастал ее в жаркие объятия и смачно поцеловал.
Все оцепенели. Светка, вырвавшись, заорала и так кинулась на этого полоумного, что он, пробормотав: «Ай, молодец!», с еще большей скоростью, чем прибежал, рванул обратно. А мы только и услышали, что раздавшиеся за углом конторы одобрительные выкрики, гогот и победное: «Э, Ерик, бабки гони давай!»
Собственно, все это тут же заглушил семиэтажный мат, какого я в жизни не слышала. Это наша Света выражала свои чувства. Она бросилась за парнем, поскользнулась, упала, и теперь сидела в грязи и ругалась, используя такие выражения, что даже подоспевшие люди с остановки начали удивленно переглядываться. Я поймала Борьку и крепко зажала ему уши. Дядя Миша, словно морковку с грядки, легко выдернул Свету из грязи. Отряхивает, утешает, как маленькую.
— Это их на руднике рассчитали, ходят без дела, дуркуют. Я потом с Ментиковым братом старшим поговорю.
— Ментиковым?
— Ну, этого, который прибежал. Безотцовщина. Ментиком зовут. Картежник. Азартный. А еще спорит на все подряд. Вот и на тебя, похоже, поспорил. Бьют, считай, каждую неделю, а ему все мало. Да ты не расстраивайся, не плачь! Грязь не трогай, засохнет, потом счистишь.
Света опять заматерилась, но уже потихоньку. Я заметила, что доброго и огромного дядю Мишу она все же стеснялась. Аккуратно промокнула злые слезы.
Автобус был готов тронуться с места. Дядя Миша осторожно потрепал нас с Борькой по волосам: «Эх, птенцы…»
— Папе своему привет от нас всех передавай! Пусть выздоравливает поскорее!
На прощанье я Свету перекрестила, а она в ответ покривилась:
— Какая же ты еще, Таня, маленькая! Ладно, пока! Завтра встретимся.
Глава 31
Маленькая — не маленькая, а вот в Светкины голубые джинсы еле влезла.
Мотоцикл затарахтел под окнами в тот момент, когда я докрашивала губы. Почти неделю, проведенную в поселке, краситься было лень, но сегодня я решила выглядеть на все сто процентов. Зачем, спрашивается? Исключительно для себя. Настроение такое. Все равно завтра уеду. Пусть запомнит меня красивой. Я взяла тёти Надин фен и стала укладывать волосы.
— Подождет, — шепотом ответила на Борькину жестикуляцию, направленную в сторону окна. Блин, что ж Брадан так расшумелся, еще ненароком маму разбудит, неизвестно в каком настроении — и не поеду я никуда.
— Пошла я, Борь!
— Разобьешься — домой не приходи, красотка! — проводил меня добрый мальчик.
Брадан был в своем дурацком шлеме. А еще один держал в руках. Протянул мне.
— Фу-у. Я не надену!
Даже не спорит. Молча нахлобучивает на меня шлем. Затягивая ремешок у подбородка, спрашивает:
— Куртка теплая?
Киваю.
— Ездила когда-нибудь?
Машу головой отрицательно.
— А вальс танцуешь?
Самое время рассказать о моей «любви» ко всяким идиотским танцам.
— Конечно!
Надо же! Папа никогда в таких случаях иронические нотки не улавливает, а этот встрепенулся:
