– Вот, – протягиваю Данилу деньги, – это тебе за лекарства.
Взгляд напротив темнеет за секунды и я вижу, как «ходят» желваки на выразительных скулах.
– Убери, – мужской голос становится угрожающе низким. – Я не возьму.
– Но я видела сколько стоят эти таблетки.
Данил резко отталкивается телом от края столешницы, двумя шагами сокращает расстояние между нами и рывком выхватывает хрустящие купюры из моих пальцев. Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться, как они снова оказываются в заднем кармане моих джинсов.
– Цирк не устраивай, Мальвина. Я же сказал, не возьму, – раздраженно цедит он, глядя мне прямо в глаза.
– Я Альвина, – почти шепчу. И это все, что нахожу сказать в ответ, потому что теряюсь от его взгляда.
Поджав губы, Данил лишь усмехается и отрицательно качает головой. У меня начинают покалывать ладошки от желания просто коснуться напряженных скул и осторожно расчесать пальцами этот вечно взъерошенный хаус на голове. Еще пара секунд звенящего напряжения между нами, и Данил оставляет меня стоять посреди гостиной.
– Даня, – я с каким-то отчаянием кидаю ему в спину. – Спасибо тебе…
Он лишь согласно хмыкает, даже не обернувшись. А у меня почему-то начинает щипать в глазах от подкатившей к ним влаги.
Нужно быть полной идиоткой, чтобы не чувствовать – меня избегают.
И так происходит не только сегодня. Данил теперь не просто не покидает пределы квартиры. Он не высовывается из своей комнаты. Несколько дней подряд мы вообще не пересекаемся. Я знаю, что он за стеной, чувствую его присутствие. И такое натянутое молчание между нами еще хуже, чем открытая война и стычки.
Мне есть что сказать Данилу, есть о чем спросить. И пару раз я задерживаюсь перед дверью его комнаты, собираясь постучать в нее, или же просто нагло войти без приглашения… Но так и не захожу дальше этого порыва. Я бы очень хотела не думать об этом, не перебирать в голове тысячу причин и поводов, почему теперь все именно так. А вместо этого теряю всякую концентрацию и внимание на том, что действительно должно быть важным сейчас.
– Мальчевская! Ну, что ты творишь? Что за набор кривых звуков? У тебя после болезни пальцы атрофировались? – орет на весь зал Граховский так, что от его крика резонируют струны у рояля.
Мои руки буквально обвисают на клавишах, горло сжимает соленый спазм. Аристарх Григорьевич орет на меня каждую репетицию, за любую малейшую оплошность или взятую ноту на полтона ниже-выше нужного. А сегодня возмущения в мой адрес достигают пика децибел. Мне только и остается прятать глаза, которые уже на мокром месте. Сил выдерживать такое давление перед остальными студентами становится все меньше.
– Альвина! Ты слышишь, что играешь? Звук должен быть прохладным. Мелодия должна быть тягучей, как…как… как осенний вечер в лесу. Понимаешь?
Я киваю, как болванчик. И еще понимаю, что вернусь домой опять в полную тишину, которая имеет аромат жутко въедливого мужского парфюма.
– Ни черта не понимаешь! – громко вздыхает Аристарх Григорьевич. – Вот ты была хоть раз вечером в осеннем лесу?
Теперь я размахиваю головой по горизонтали, а Граховский неожиданно выдает фразу, от которой прекращается шушуканье остальных студентов:
– Через час жду тебя в Ботаническом саду ЮФУ*.
Я ошарашенно поворачиваюсь к Аристарху Григорьевичу, который, уже всем знакомым взмахом руки, распускает оркестр.
– Но…
– Без «но», Альвина, – Граховский смотрит на меня так, что вмиг леденеют кончики пальцев. – До приезда Андерсена меньше месяца, неделю из которого ты профилонила с температурой, а теперь каждый день тупо играешь мимо нот! Что вообще происходит? Возвращайся в себя. Не понимаешь на словах, будем носом тыкать. Через час, как штык, у входа в сад ЮФУ. И запомни. У тебя нет никакого права облажаться.
Я нервно сглатываю, опять послушно киваю и вылетаю из зала, а потом из самой консерватории быстрее пули. Все-таки веселые истории про методы воспитания молодых талантов Граховским – не студенческие байки. Но ведь он прав. Другого шанса пройти это прослушивание у меня не будет. А я беру и раскисаю из-за того, кого в этот раз, все-таки не оказывается дома. Входная дверь заперта на все замки.
Не сдерживаю горькую усмешку. Все? Терпение сидеть в четырёх стенах закончилось? Ждем его, как обычно, к следующему утру?
Бросая сумку с нотами на пол в коридоре, хмыкаю сама себе. Да и пусть. Кто его там ждет? Блондинка? Или брюнетка? Удачи!
Стараясь не думать о том, что комната моего сожителя пуста, меняю ветровку на легкую стеганую курточку и параллельно вызываю такси до места встречи с Граховским. И уже через пару минут дверь квартиры опять закрыта на все замки, а я жду еле двигающийся лифт на свой этаж.
Пора действительно занять все мысли не тем, почему теряется Данил и почему вообще меня это волнует.
«Да, он выручил меня, когда я заболела», – стоя возле лифта мысленно уговариваю себя же. – «А тот поцелуй… Мне надо просто…»
Двери кабинки, наконец-таки, распахиваются и я, в полной уверенности, что она пуста, делаю уверенный шаг вперед и тут же врезаюсь в чью-то грудь. В нос моментально бьет до мурашек знакомый пряный аромат. Я с ходу вписываюсь в Данила, выходящего из лифта.
Испуганно ойкаю, когда поднимаю взгляд, а мужские руки слегка придерживают меня за талию, спасая от столкновения с бетонным полом подъезда.
– Привет, – Данил реагирует на нашу встречу очень спокойно, а же я теряюсь, когда вижу все такой же кавардак из тёмно-русых прядей, обрамляющих скулы и жутко уставший взгляд.
Даже мерещится, что Даня как-то осунулся за эти несколько дней, пока мы чудным образом умудрялись не видеться, находясь друг у друга за стенкой.
– Привет, – мямлю я так, словно язык слипся с небом, но от ладоней, попавших на мою талию, все-таки спешу отстраниться.
– И куда это мы на ночь глядя?
Одергиваю куртку и очень хочу съязвить, но получается лишь оправдаться:
– Ну… Погулять в Ботаническом саду.
– А-а-а, свидание. – Вот у кого отлично получается отвесить мне сочную издевку. Но ироничная улыбка Данила тут же меркнет, меняясь на озадаченно поджатые губы. – Стой… Туда, на ночь глядя? Скоро стемнеет вообще-то…
– Это не свидание. Еду слушать осень.
Мой ответ звучит из ряда вон странно, потому что лицо Данила изумленно вытягивается:
– Чего-о? Это так сейчас девочек замолаживают?
– Я еду со своим концертным руководителем. Это надо для прослушивания. Долго объяснять. Ты все равно не поймешь.
– У тебя прослушивание в Ботаническом саду? – Глаза Данила сужаются, а взглядом он очень внимательно впивается в мое лицо. – То есть ты реально едешь с каким-то мужиком на закате солнца практически в лес? Хочешь попасть в криминальную сводку по НТВ?
И, видимо, ему настолько важен мой ответ, что он с молниеносной реакцией отводит руку назад, чтобы придержать съезжающиеся обратно двери лифта.
– Не с каким-то мужиком, а с преподавателем! – терпеливо цокаю и оборонительно скрещиваю руки на груди.
Да и какого хрена я должна что-то объяснять Данилу, когда он сам стоит передо мной в очень странном виде: пыльные разводы на ветровке и несколько свежих мелких царапин на щеке. И когда я наберусь наглости и расспрошу, где он шляется?
– Одна не поедешь, – смело заявляет он. А я за секунду меняюсь в лице, вытаращив глаза: в смысле? – Дай мне пять минут.
– Тебя, вообще-то, не звали. – Мой ответ мало похож на дружелюбный, но… мне почему-то хочется глупо улыбнуться.
– А меня не надо звать, – Данил посылает мне свою коронную усмешку и делает парочку широких шагов к нашей двери, достает ключи, – я сам прихожу. Лучше придержи пока лифт, – на полном серьезе выдает он мне свое ценное указание и исчезает в уже открытой квартире.
Хлопаю ресницами, а рука почему-то послушно тянется к кнопке вызова. Не знаю, как я буду объяснять все Граховскому, но… Но я все-таки делаю это – закусываю губы, расплывающиеся в дурацкой улыбке.
