дорогого стоит. — Старушка одна, что в хибаре неподалеку живет, говорит, что видела человека, отсюда шествовавшего.
— Понятно, что человека. Или ты думаешь, я поверить должен, что только обнаружили все похищенное, а оно случайно возьми да вспыхни? Ты, главное, скажи, человек был пламенем объят или нет?
— Вот это неясно. Старая она, зрением слабая. По ее словам, вообще все вокруг в огне было.
— Толку нам от подобного свидетеля. Николай Соломонович, — обратился Его превосходительство к бравому полицмейстеру, которого про себя орчук все же стал называть «гусаром», — езжай до Павла Мстиславовича, вежливо, но настойчиво пригласи в Столешников переулок. Нет, лучше сопроводи, скажи, к Александру Александровичу для срочного разговора.
— Ваше превосходительство, у нас и доказательств никаких против Аристовых нет, — вступился Константин Никифорович. — Подумайте, каким скандалом дело обернуться может.
— Ой, да куда уж больше! У меня за спиной Его Императорское Высочество стоит и после каждого шага велит отчитываться. Езжай, Николай Соломонович, за Аристовым, езжай, а уже потом что-нибудь придумаем… Петр Андреевич, — это он уже к «румяному», — оставайся здесь, может, что найти получится еще или свидетелей опросишь.
Пока он это все говорил, заметил Мих одну странную штуку, которую Витольд Львович выкинул. Вот господин вроде стоял-стоял, а потом быстро, как не всякий человек может, наклонился да с земли что-то поднял. Точнее, оторвал — запекшееся, в остов сгоревший вросшее. Орчук разглядеть не успел, только понял, что малозначительная по размерам вещица, не более пяди, серая, сажей покрытая. Но то ладно, увидел, что и увидел, но вот потом…
Сунул в карман, ловко, уверенно, как тать заправский, будто всю жизнь только тем и занимался. У орчука аж челюсть разинулась и глаза на лоб поползли, а Витольд Львович на него взглянул и палец ко рту приложил, мол, помалкивай. Что тут оставалось?
Давеча, еще когда в трактир ходил, дорогой думал Мих, что прикипел вроде к господину. Тот без орчука — как человек из деревни, несмышленый, первый раз в городе оказавшийся. Еще подумал о том, как сам сможет и закон преступить за Витольда Львовича. Славийский закон — он что дышло: куда повернул — туда и вышло. Не всегда со справедливостью водится, порой наоборот. Главное — закон Божий, чтобы по совести жить.
Но теперь орчук смешался. Видел прямо сейчас, что непотребное господин делает, против совести и разума, да промолчал. Тогда и пропал. Кончился Мих как честный человек, как отцом воспитанный, не было его более. Может, стоило еще рот открыть, воспротивиться, да теперь Его превосходительство заговорил, к титулярному советнику обращаясь:
— Поедешь со мной, Витольд Львович, до полицмейстерства. Сейчас со всей этой кутерьмой разберусь, а потом вернемся к нашим баранам. А так с нами посидишь, человек ты неглупый, может даже, подскажешь что. Сейчас Аристова Николай Соломонович привезет, такой кордебалет начнется…
Взял Александр Александрович Меркулова под руку, как доброго приятеля, и повел прочь. После Константин Никифорович пошел, а уже совсем позади Мих. Причем орчук плелся с самым угрюмым выражением лица и твердым решением в ближайшее же время крепко поговорить с Витольдом Львовичем и объясниться.
Глава 7, в которой у Миха от всего происходящего кружится голова, а Витольд Львович проявляет себя с неожиданной стороны
— У, нечистая сила, натоптал-то, натоптал, бесстыжий, своими ножищами! — Поломойщица, старая высохшая бабка, яростно выжала тряпку и расстелила ее перед Михом. — Ноги вытирай, подлая душа!
Орчук послушался. Зря она так, ему самому совестно было. Хоть и не один он тут грязь развел — с того злосчастного пожара людей хаживало порядочно, — но свою ощутимую лепту внес. Чужой труд Мих уважал, не стал роптать или оправдываться, ноги вытер, а после еще и поднял каждую, пока под ними протирали.
Сидел орчук в приемной самого обер-полицмейстера, аккурат напротив кабинета. Внутрь не пошел, там вдоволь людей важных набилось. Тем паче, от постоянного хлопания и беготни дверь не плотно затворили, и, помимо того, что в щелочку многое видно, еще и слышно все в лучшем виде.
— И что теперь, каждый раз, когда красного петуха увидите, сразу на Аристовых будете думать? — возмутился, причем, как показалось Миху, искренне, привезенный глава дворянской семьи.
— Павел Мстиславович, давайте не будем нервничать, — голос Его превосходительства звучал ровно, но вместе с тем твердо. — Поймите, надо мною сам великий князь, вечером все газеты трубить будут, что найденные сокровища Имперского музея сгорели при пожаре. Мы вынуждены отрабатывать все варианты.
— Могли бы попросту спросить, а не везти меня сюда. Не думали же, что убегу? Александр Александрович, — заметив, что его шутка не произвела должного эффекта, Аристов повысил голос, — побойтесь бога, ну какой я преступник?
— Никто не говорит, что именно вы.
— Ага, но кто-то из моих. (Даже глядя на спину дворянина, Мих понял, что тот улыбнулся.) Нет, боюсь, что разочарую вас, Ваше превосходительство.
— Почему же?
— Потому что Аристовы ездили на званый ужин к Приклонским. Уж можете у последних спросить, они на память никогда не жаловались.
— Все ездили?
— Все владеющие даром. Надеюсь, мои внуки-груднички вне подозрений.
Александр Александрович досадливо крякнул. Как понял орчук, не потому, что Аристовы оказались непричастны к пожару, сколько по другой причине: он на виду не только у своих подчиненных, те будут молчать, а вот перед самым острым на язык аристократом сел в лужу. Последний этого точно не спустит.
— Прошу прощения, Павел Мстиславович, — совершенно бесцветным голосом закончил обер-полицмейстер, — Николай Соломонович проводит вас.
Аристов встал, слегка поклонился сначала Его превосходительству, потом Константину Никифоровичу, а Меркулову пожал руку.
— Честь имею, господа. Ежели что еще полыхнет, вы знаете, где меня искать.
Он вышел в приемную, скорчил рожу оторопевшему Миху и, сопровождаемый «гусаром», направился к лестнице. Секретарь Его превосходительства, молодой прыщавый юнец, сидевший за столом в двух шагах от орчука, притворил дверь, но сделал это не очень прилежно, оставив ощутимую щель. Орчук встретился с ним взглядом, после чего служивый вдруг пошел краской, и потомок кочевников чуть не улыбнулся — так этот тоже подслушивает.
— И что же, спрашивается, за человек там был?
— Кто угодно, — ответил оставшийся полицмейстер. — Я вот в цирке полгода назад видел, как один дуралей завернулся в несгораемый плащ, облил себя керосином и поджег. Потом скинул его — а на теле
