— Не знаю, Джон. Захотелось пойти, и пошел.
— Захотелось? — сказал он. — Нечего сказать, хороша причина.
— Не надо так громко разговаривать, — сказал я.
— Да они спят как сурки, — сказал он. — И потом, ведь они не понимают по-английски. Ни черта они не знают. Что вы будете делать, когда все это кончится и мы вернемся в Штаты?
— Думаю работать в газете.
— В Чикаго?
— Может быть.
— Вы читаете статьи этого Брисбэйна? Жена всегда вырезает их и посылает мне.
— Читаю, конечно.
— Вы с ним не знакомы?
— Нет, но я знаю его в лицо.
— Хотел бы я с ним познакомиться. Он здорово пишет. Жена хоть по-английски не читает, но газету выписывает, как при мне, а передовицы и страничку спорта вырезает и посылает мне сюда.
— Как ваши малыши?
— Хорошо. Старшая девочка уже перешла в четвертый. А знаете, signor tenente, если б не дети, не быть бы мне вашим вестовым. Меня бы все время держали на передовых позициях.
— Я очень рад, что у вас есть дети.
— Я и сам рад. Девочки хорошо, но мне бы хотелось сына. Три девочки и ни одного мальчика. Это уж значит — не везет.
— Ну теперь полежите тихо, может быть, заснете.
— Нет, не засну. У меня весь сон пропал, signor tenente. Но вот вы-то не спите — это меня огорчает.
— Ничего, Джон, это пройдет.
— Такой молодой, и не спите по ночам.
— Все пройдет. Только не сразу.
— Надо, чтобы прошло. Так ведь жить нельзя, если совсем не спать. Может быть, вас тревожит что-нибудь? Что-нибудь у вас есть на душе?
— Да нет как будто.
— Жениться вам нужно, signor tenente. Тогда ничто вас не будет тревожить.
— Едва ли.
— Вам нужно жениться. Выбрали бы себе какую-нибудь хорошенькую итальяночку с деньгами. За вас любая пойдет. Молодой, красивый, имеете отличия. Были ранены несколько раз.
— Я плохо говорю по-итальянски.
— Отлично говорите. И на кой тут черт говорить по-итальянски? Никаких разговоров и не требуется. Женитесь, и все тут.
— Я подумаю об этом.
— У вас ведь есть тут знакомые девушки?
— Есть, конечно.
— Вот и женитесь на той, у которой денег больше. Они здесь все так воспитаны, что любая будет вам хорошей женой.
— Я подумаю об этом.
— А вы не думайте, signor tenente. Вы действуйте.
— Ладно.
— Мужчине нужна жена. Вы об этом не пожалеете. Каждому мужчине нужна жена.
— Ладно, — сказал я. — Теперь попробуем поспать немного.
— Ладно, signor tenente. Попробую. Только вы не забывайте, что я вам сказал.
— Не забуду, — сказал я. — А теперь поспим немного, Джон.
— Ладно, — сказал он. — Желаю вам заснуть.
Мне было слышно, как он, хрустя соломой, завернулся в свое одеяло. Потом он затих, и я услышал его ровное дыхание. Вскоре он захрапел. Я долго слушал, потом я перестал к нему прислушиваться и снова стал слушать, как едят шелковичные черви. Они ели не переставая, и все время что-то падало в листья. У меня появилось новое занятие: лежа в темноте с открытыми глазами, я стал думать обо всех девушках, которых я знал, и о том, какие бы из них вышли жены. Это было очень интересно и на время вытеснило рыбную ловлю и помешало молитвам. Но в конце концов я вернулся к рыбной ловле, так как оказалось, что реки я все могу припомнить и в каждой всегда находилось что-то новое, тогда как девушки, после того как я подумал о них несколько раз, стали расплываться в моей памяти и в конце концов расплылись совсем и стали все на одно лицо, и я бросил думать о них. Но молитвы я не бросил, и часто ночами я молился за Джона, и его разряд был отпущен с действительной службы до октябрьского наступления. Я был рад, что это так вышло, потому что он причинил бы мне немало забот. Несколько месяцев спустя он навестил меня в миланском госпитале и был очень огорчен, что я еще не женился, и представляю, как бы он расстроился, узнав, что я до сих пор не женат. Он думал вернуться в Америку, и не сомневался в пользе брака, и был уверен, что брак улаживает все.
Какими вы не будете[32]
Атака развертывалась по лугу, была приостановлена пулеметным огнем с дорожной выемки и с прилегающих строений, не встретила отпора в городе и закончилась на берегу реки. Проезжая по дороге на велосипеде и временами соскакивая, когда полотно было слишком изрыто, Николас Адамс понял, что происходило здесь, по тому, как лежали трупы.
Они лежали поодиночке и вповалку, в высокой траве луга и вдоль дороги, над ними вились мухи, карманы у них были вывернуты, и вокруг каждого тела или группы тел были раскиданы бумаги.
В траве и в хлебах вдоль дороги, а местами и на самой дороге было брошено много всякого снаряжения: походная кухня — видимо, ее подвезли сюда, когда дела шли хорошо, — множество ранцев телячьей кожи, ручные гранаты, каски, винтовки — кое-где прикладом вверх, а штык воткнут в грязь (в конце концов здесь принялись, должно быть, окапываться), ручные гранаты, каски, винтовки, шанцевый инструмент, патронные ящики, ракетные пистолеты с рассыпанными вокруг патронами, санитарные сумки, противогазы, пустые коробки от противогазов; посреди кучи пустых гильз — приземистый трехногий пулемет, с выкипевшим пустым кожухом, с исковерканной казенной частью и торчащими из ящиков концами лент, трупы пулеметчиков в неестественных позах и вокруг в траве все те же бумаги.
Повсюду молитвенники, групповые фотографии, на которых пулеметный расчет стоит навытяжку и осклабясь, как футбольная команда на снимке для школьного ежегодника; теперь, скорчившиеся и раздувшиеся, они лежали в траве; агитационные открытки, на которых солдат в австрийской форме опрокидывал на кровать женщину — рисунки были весьма экспрессивные и приукрашенные, и все на них было не так, как бывает на самом деле, когда женщине закидывают на голову юбки, чтобы заглушить ее крик, а кто-нибудь из приятелей сидит у нее на голове. Такого рода открыток, выпущенных, должно быть, накануне наступления, было множество. Теперь они валялись вперемешку с порнографическими открытками; и тут же были маленькие снимки деревенских девушек работы деревенского фотографа; изредка — карточка детей и письма, письма, письма. Вокруг мертвых всегда бывает много бумаги, так было и здесь, после этой атаки.
Эти были убиты недавно, и никто еще ничего не тронул, кроме карманов. Наших убитых, отметил Ник, или тех, о ком он все еще думал, как о наших убитых, было до странности мало. У них тоже мундиры были расстегнуты и карманы вывернуты, и по их положению можно было судить, как и насколько умело велась атака. От жары все одинаково раздулись, независимо от национальности.
Ясно было, что в конце боя город обороняли только огнем с дорожной выемки и почти некому из австрийцев было отступать в город. На улице лежало только три австрийца, видимо, подстреленных на бегу. Дома вокруг были разрушены снарядами, и улица вся завалена штукатуркой и мусором, и повсюду исковерканные балки, битая черепица и много пробоин, некоторые с желтой каемкой от горчичного газа. Земля была вся в осколках, а щебень усеян шрапнелью. В городе не было ни души.
Ник Адамс не встретил никого от самого Форначи, хотя, проезжая по густо заросшей низине и заметив, как струится воздух над листьями, там, где солнце накаляло металл, он понял, что слева от дороги орудия, скрытые тутовой листвой. Потом он проехал улицей, удивляясь тому, что город пуст, и выбрался на нижнюю дорогу, проходившую под откосом берега, у самой воды. На окраине был большой открытый пустырь, по которому дорога шла под гору, и Нику видна была спокойная поверхность реки, широкий изгиб противоположного низкого берега и белая полоска высохшего ила перед линией австрийских окопов. С тех пор как он был здесь в последний раз, все стало очень сочным и чрезмерно зеленым, и то, что место это вошло в историю, ничуть его не изменило: все то же низовье реки.
Батальон расположился вдоль берега влево. В откосе высокого берега были вырыты ямы, и в них были люди. Ник заметил, где находятся пулеметные гнезда и где стоят в своих станках сигнальные ракеты. Люди в ямах на береговом склоне спали. Никто его не окликнул. Ник пошел дальше, но, когда он обогнул высокий илистый намыв, на него навел пистолет молодой лейтенант с многодневной щетиной и налитыми кровью воспаленными глазами.
— Кто такой?
Ник ответил.
— А чем вы это докажете?
Ник показал ему свою тессеру; удостоверение было с фотографией и печатью Третьей армии. Лейтенант взял ее.
— Это останется у меня.
— Ну нет, — сказал Ник. — Отдайте пропуск и уберите вашу пушку. Туда. В кобуру.
— Но чем вы мне докажете, кто вы такой?
— Мало вам тессеры?
— А вдруг она подложная? Дайте ее сюда.
— Не валяйте дурака, — весело сказал Ник. — Отведите меня к вашему ротному.
— Я должен отправить вас в штаб батальона.
