– Да-а, – растягивая слова, произносит Тоотс после паузы, наступившей вслед за этой тирадой. – Это вообще разговор долгий, об этом потолкуем, когда вернусь из города.
– Дорогой друг и благодетель, – отвечает аптекарь, – говори мы с тобой хоть три дня подряд, все равно, к тому, что я сейчас сказал, добавить нечего. Я мог бы написать на эту тему книгу, но зачем? Единственное, что я могу сделать, – это в будущем напомнить тебе то, что я сегодня говорил, еще тридцать три раза.
– Хм… – бормочет Тоотс, собираясь уходить. – Ну да, что я еще хотел сказать… да… А вот что: если в жизни кто-нибудь тебе наступит на хвост, так мирись с этим, но если дурень этот уцепится за хвост и захочет, чтоб его за собой волочили…
– Так нужно стряхнуть с себя эту обузу.
– А если он не отцепится?
– Так брось его с хвостом вместе.
– Хм… я не обижусь, если кто-нибудь случайно наступит мне на мозоль. Но если он начнет еще топтаться на моей мозоли, прыгать и плясать на ней… так я уж не знаю…
– Тогда надо поинтересоваться, где у самого этого господина самая чувствительная мозоль.
– Ага, – соглашается Тоотс. – Ладно.
Выпив еще несколько капель, которые аптекарь считает крайне необходимым дать путнику перед уходом, Тоотс прощается со своим советчиком и, захватив покупки, отправляется домой. На перекрестке он смотрит в сторону кладбищенского холма и бормочет вполголоса: «Ну и шут с ними!»
Тем временем Тээле и ее провожатый уже достигли хутора Сааре. Они, видимо, оживленно беседуют; девушка время от времени останавливается и старается что-то доказать своему спутнику, прибегая даже к жестикуляции. Но и это, должно быть, не помогает: выслушав Тээле, рыжеволосый пожимает плечами и сбивает тросточкой растущий у обочины дороги лопух и щавель, При этом портной краснеет пуще прежнего, и без того уже кислая усмешка, блуждающая на его губах, с каждой минутой становится все кислее. Поравнявшись с дорожкой, ведущей на хутор Сааре, девушка снова останавливается, окидывает взглядом обомшелую крышу дома, затем оборачивается к своему спутнику и произносит медленно и отчетливо:
– Нет, Кийр, не будем больше об этом говорить – ни сегодня, ни вообще когда-либо. Я все вам выложила от чистого сердца, все, что хотела сказать. Обижайтесь – не обижайтесь, дело ваше. Ничего вам посоветовать не могу.
– Хи-и, – попискивает рыжеволосый, глядя себе под ноги, – значит, все эти разговоры и признания были лишь пустой фразой.
– Какие разговоры?
– Ну, – отвечает Кийр, – что уж теперь об этом говорить, ведь вашего решения это не изменит. Но раз вы непременно хотите знать, так вспомните хорошенько: разве вы не сказали однажды, что имя и ремесло никому не в укор, был бы сам человек работящий и достойный.
– Нет, – качает головой девушка, – не помню, что когда-нибудь говорила что-либо подобное.
– Ага, не помните! Хи-хии, тогда делать нечего. Отпереться от своих слов всегда можно.
– Отпереться? – презрительно усмехается Тээле, снова глядя в сторону хутора Сааре.
– Да, да, – пищит Кийр, – похоже на то.
– Ну, если похоже, так похоже. Ничем помочь не могу. Но если вы желаете, я могу и сейчас это повторить, независимо от того, говорила я так раньше или нет. – И совсем неожиданно, словно от старого хутора повеяло на нее милыми сердцу воспоминаниями, девушка становится ласковее, улыбается и, глядя на Кийра, говорит:
– Имя и ремесло никому не в укор, был бы сам человек работящий и достойный. – И еще приветливее: – Теперь, надеюсь, вы удовлетворены, дорогой мой соученик, и не станете дольше уверять, что я отрекаюсь от собственных слов. Так, что ли?
– Да, но какая… – отвечает Кийр после короткого раздумья. – Какая мне польза от всего этого? Это же у вас только слова, а на уме совсем иное.
– Опять беда! Просто не знаешь, как вам угодить, дорогой друг. Нет, будьте уверены, я именно так и думаю, как сказала. И если я раньше говорила, что выйду замуж только за землепашца, то я вовсе не хотела этим сказать, что презираю других людей из-за их профессий. Нет! Вы же знаете, я родилась в деревне и в деревне выросла. Люблю поля, луга, сады. Без них я не мыслю своей жизни. А все это может мне предоставить лишь землепашец. Поэтому я давно решила, дорогой друг, избрать спутником жизни только земледельца.
– Да, да, – голосом кающегося грешника ноет Кийр и ковыряет тросточкой у обочины дороги. – Да, да, так, значит, обстоят дела.
– Да, именно так, дорогой друг. Не сердитесь, что я говорила с вами раздраженным тоном. Виной этому головная боль. Но теперь она прошла, я мы можем разговаривать спокойно, как и полагается старым школьным товарищам.
Беседуя, они медленно шагают по дороге к хутору Рая. Веснушчатое лицо Кийра пылает огненным заревом. Упрямая душа его ни за что не хочет покориться року. Сегодня боевой день: Кийр схватился один на один со своей судьбой и готов бороться за свое счастье, как настоящий мужчина. К этим решающим минутам он готовился долгие месяцы и потирал руки от удовольствия, узнав, что его непобедимый соперник Арно Тали покинул поле битвы и перешел на другие позиции. Было время, когда ему казалось, будто препятствий больше нет и он может катить себе в почтовом дилижансе по дороге, ведущей прямо к счастью. Потом снова появились различные опасения и сомнения, и незадачливый рыжеволосый портной снова вынужден был, подобно клопу, залезть в щель, как и во времена Арно Тали.
А тут еще черт принес в Паунвере не то из Тамбова, не то из Стамбова этого прощелыгу, мошенника, пьяницу и бог знает, что он еще такое, – ну, словом, этого распроклятого Тоотса! И нежная душа Кийра почуяла недоброе. Долго и ждать не пришлось, предчувствия стали сбываться. Надо было что-то предпринять, надо было немедленно что-то предпринять. Кийр чувствовал, как его хрупкие плечи сгибаются под тяжестью этой задачи, но пробил уже одиннадцатый час, и рыжеволосый отбросил всю свою робость.
– Однако разрешите вас спросить, барышня Тээле, – пропищал он после довольно продолжительной паузы, – разрешите спросить, а если бы Тали… если бы Тали… ну, если бы он остался верен своему слову? Ведь из него тоже не получился бы земледелец.
Густой румянец заливает лицо девушки. Но она быстро овладевает собой.
– Милый Кийр, откуда вы взяли, что Тали давал мне какие-то обещания?
– Как так? – собирается Кийр что-то возразить.
– Позвольте, милый моя приятель, здесь вы явно на ложном пути. Мы с Тали никогда об этом не говорили. Никогда. Мы были с ним только соседями, хорошими знакомыми, можно даже сказать, друзьями. И все. Об этих вещах никогда разговор не заходил.
– Ах, так, – бормочет Кийр, как бы поверив этим словам, но в то же время бросает на девушку взгляд полный сомнений.
– И даже если бы Тали захотел на мне жениться, – живо продолжает Тээле, – я пошла бы за него лишь с тем условием, что он, при всем его образовании, займется сельским хозяйством. Никак не иначе.
– Вот как, – снова бормочет Кийр.
– Да, именно так, милый мой Кийр.
Наступает пауза. Девушка бросает на своего спутника загадочные взгляды и едва заметно улыбается. Здесь вот, рядом с нею, семенит тощий, веснушчатый рыжеволосый субъект и объясняется ей в любви, иными словами – хочет заполучить ее, Тээле, себе в жены. Эта жердеобразная личность промышляет в Паунвере портновским ремеслом и пылает от любви, как уголь в горящей печке. В свое будущее супружество он, помимо всего прочего, принесет и свое великолепное сопенье и подозрительный взгляд исподлобья. Но супружество, как известно, не кончается свадьбой, оно именно ею начинается. Потом эта самая жердь придет, вытянет губы трубочкой, станет целоваться и нашептывать слова любви.
Тээле снова улыбается. В глазах ее мелькает озорная искорка.
Голова у Кийра гудит от самых различных мыслей. У него сейчас такое чувство, будто кто-то вывернул ему мозги наизнанку и выбрасывает оттуда все воздушные замки, которые воздвигались годами.
– Ну что ж, – тихо произносит он наконец и покачивает головой, – тогда мне больше не на что надеяться.
Тээле молчит с минуту, потом отвечает таким же, чуть надломленным голосом:
– Почему вы не учились земледелию, как… ну скажем, наш соученик Тоотс?
Вопрос этот вгрызается в душу Кийра, как злой пес в икру прохожего. Во-первых, ему самому, разумеется, жаль, что он не учился земледелию, а во-вторых, опять вспомнили здесь этого беспутного управляющего имением, который всюду сует свой нос, всюду лезет, как муха в мед!
– Ну, разве Тоотс такой уж ученый земледелец? – выдавливает он из себя с безграничным презрением.
– Несомненно.
– Этот врун, хвастун, лентяй и…
– Это не имеет отношения к делу. Возможно, он чуть-чуть приукрашивает события, о которых рассказывает. Но то же самое делаете и вы, и я, и все так делают. Во всяком случае, я не допускаю, чтобы он все выдумывал.
