– Я не думаю, что одно влечёт за собой другое, – твёрдо сказал Гарри. – Даже если всё пойдёт наперекосяк и случится что-нибудь кошмарно невообразимое, я не думаю, что в наших головах всё происходит, как ты описала. Важно верить в себя, верить в то, что ты можешь вырваться за свои границы. Попытаться и пострадать – наверняка не может быть хуже, чем… застрять.
– Гарри, а что, если ты ошибаешься?
Гарри на мгновение задумался, чуть печально пожал плечами и ответил:
– А что если я прав?
Гермиона опять посмотрела на чёрную ткань, переброшенную через её руку. Внутренняя сторона мантии, касаясь руки, вызывала странное двоякое ощущение – мягкости и надёжности, будто мантия ободряюще сжимала её ладонь.
Гермиона вновь подняла руку, протягивая мантию Гарри.
Мальчик не шевельнулся.
– Я… – начала Гермиона, – я благодарна тебе, очень благодарна, но я ещё ничего не решила. Пусть она пока останется у тебя. И… Гарри, я не думаю, что шпионить за людьми – хорошо…
– Даже за теми, про кого известно, что они хулиганы и издеваются над слабыми? – уточнил Гарри. – Надо мной никогда не издевались, однако я прошёл через очень реалистичную симуляцию, и мне не понравилось. Над тобой когда-нибудь издевались?
– Нет, – тихо ответила Гермиона, по-прежнему протягивая Гарри мантию-невидимку.
Наконец Гарри забрал свою мантию – Гермиона почувствовала слабый укол потери, когда беззвучная песнь исчезла из её разума – и начал засовывать чёрную ткань обратно в кошель.
Когда кошель закончил поглощать мантию, Гарри повернулся, чтобы снять барьер тишины…
– И, эм-м… – замялась Гермиона. – Это ведь не та самая Мантия Невидимости? О которой мы прочитали в библиотеке, на восемнадцатой странице «Иллюстрированного списка утраченных артефактов» Готтшалка в переводе Паулы Виеры?
Гарри вновь повернулся к ней и, слегка улыбаясь, тем же самым тоном, которым он разговаривал с учениками за ужином, сказал:
– Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, что обладаю магическим артефактом невероятной силы.
* * *
Наступила ночь, Гермиона уже легла в постель. Она до сих пор не могла решиться. Во время ужина, когда у неё ещё не было действенного способа находить хулиганов, её жизнь была проще. И теперь ей опять нужно было делать выбор, и на этот раз не за себя, а за своих друзей. Перед её мысленным взором стояло морщинистое лицо Дамблдора, на котором были видны отголоски скрытой боли, и она снова и снова слышала, как Гарри говорит: «У них есть право выбора, Гермиона, как и у тебя».
А ещё её пальцы помнили прикосновение мантии, и это ощущение возвращалось снова и снова. В нём была какая-то сила, заставлявшая мысли возвращаться к древнему артефакту и к песне, которую она одновременно ощущала и не ощущала на том краешке своего сознания и магии, который теперь снова окутывала тишина.
Гарри разговаривал с мантией, словно та была разумна, просил её позаботиться о Гермионе. Он также сказал, что мантия принадлежала его отцу, и что она незаменима…
Но… Ведь не мог же Гарри так сделать?
Вот так просто предложить ей один из трёх Даров Смерти, созданных за столетия до Хогвартса?
Она могла бы сказать, что чувствует себя польщённой, однако это выходило так далеко за границы польщённости, что ей оставалось только гадать – кем именно она является для Гарри.
Возможно, Гарри из тех людей, которые одалживают древние утраченные магические артефакты любому, кого посчитают другом, и всё же…
Она задумалась – какую именно часть своей жизни, по словам Гарри, он решил пропустить – ту часть, в которой он пытался держать её в безопасности, под защитой…
Гермиона смотрела на потолок когтевранской спальни. Где-то в отдалении переговаривались Мэнди и Су. Гермиона настроила чары Тишины так, чтобы не было слышно, о чём именно они говорят, и до неё доносилось лишь неясное бормотание. Сон в общей спальне с остальными девочками дарил ей некое ощущение уюта.
Она знала, что Гарри всегда включает чары Тишины на полную мощность.
И у Гермионы появилась мысль, что, возможно, Гарри действительно… ну…
Как бы это…
Неравнодушен к ней.
Этой ночью Гермиона Грейнджер долго не могла заснуть.
А на следующее утро, проснувшись, она обнаружила торчащий из-под подушки клочок пергамента, на котором было написано:
«В половине одиннадцатого ты найдёшь хулигана в четвёртом коридоре, налево от кабинета зельеварения. – С.»
* * *
Когда следующим утром Гермиона входила в Большой зал, в её животе порхали бабочки размером с гиппогрифа. До когтевранского стола оставалось лишь несколько шагов, а решения всё не было.
Она заметила, что рядом с Падмой есть свободное место. Если она хочет всё рассказать Падме и попросить ту передать это дальше Дафне и Трейси, ей нужно сесть именно туда.
Гермиона подошла к пустующему месту рядом с Падмой.
На языке крутились слова: «Падма, я получила таинственное сообщение…»
Но как будто какая-то толстая кирпичная стена мешала этим словам вырваться наружу. Если Гермиона это скажет, она подвергнет Ханну, Сьюзен и Дафну опасности. Поведёт их прямо навстречу неприятностям. И это Неправильно.
Конечно, она может попытаться справиться с хулиганом и в одиночку, ничего не говоря друзьям, но было совершенно очевидно, что это тоже Неправильно.
Гермиона знала, что столкнулась с моральной дилеммой, прямо как все те волшебники и ведьмы, о которых она читала в книгах. Вот только в книгах у людей всегда был правильный и неправильный выбор, а не как у неё, два неправильных, и это казалось немного несправедливым. Но у неё было чувство – возможно, навеянное рассказами Гарри про то, что потом напишут о них в книгах, – что она стоит перед Героическим выбором, и что сегодня утром, прямо сейчас, она определяет, в какую сторону пойдёт вся её дальнейшая жизнь.
Не оглядываясь по сторонам, Гермиона села за стол. Она смотрела перед собой, словно в столовом серебре и на тарелке мог скрываться ответ на мучающий её вопрос. Она думала изо всех сил…
Спустя несколько секунд она услышала, как Падма шепчет ей на ухо:
– Дафна знает, где можно будет найти хулигана, сегодня, в половине одиннадцатого.
* * *
Обречены.
По мнению Сьюзен Боунс, они все были обречены.
Тётушка иногда рассказывала ей истории, которые начинались похожим образом – люди совершали поступки, глупость которых им была заранее известна. Заканчивались эти истории обычно тем, что кто-то оказывался «обречён» по всему полу, стенам, и тётушкиным туфлям.
– Эй, Падма, – прошептала Парвати. Голос её был едва слышен за шорохом ног восьми девочек, следующих друг за другом по пятам по коридору, ведущему к классу зельеварения. – Не знаешь, почему Гермиона вздыхала всё утро?..
– Тихо! – зашипела Лаванда, причём её голос был гораздо громче шёпота Парвати. – У Зла повсюду есть уши!
– Ш-ш-ш-ш! – ещё громче зашикали три остальные девочки.
Крайне, полностью, абсолютно окончательно обречены.
Добравшись до четвёртого прохода слева от класса Зельеварения, где, по словам таинственного информатора Дафны, над кем-то будут издеваться, вся восьмёрка стала двигаться медленнее, звук шагов стал тише, и, наконец, генерал Грейнджер показала жестами: Стойте, я посмотрю, что впереди.
Тогда Лаванда подняла руку и, как только Гермиона повернулась к ней, озадаченно указала пальцем прямо по коридору, затем указала на себя и попыталась изобразить что-то ещё, чего Сьюзен не поняла…
Генерал Грейнджер помотала головой и повторно, в этот раз медленнее, чётко выраженными жестами воспроизвела сигнал: Стойте, я посмотрю, что впереди.
Лаванда с ещё более недоумённым выражением на лице указала в ту сторону, откуда они пришли, а другой рукой изобразила что-то прыгающее.
Теперь уже все девочки выглядели сбитыми с толку даже больше Лаванды, и Сьюзен с некоторой горечью подумала, что, очевидно, часа практики два дня назад было недостаточно, чтобы запомнить новый набор кодовых сигналов.
Гермиона указала пальцем на Лаванду, затем на пол под ногами Лаванды. Выражение её лица очень чётко показывало, что это значит: Ты. Стой. Здесь.
Лаванда кивнула.
Дум дум дум, – в голове Сьюзен звучал марш Легиона Хаоса, – дум дум дум дум дум дум…
[Здесь присутствует непереводимая игра слов: «дум» – «doom» в оригинале – может также означать «обречены». – Прим. перев. ]
Гермиона пошарила в своей мантии и достала небольшую палочку c зеркальцем на конце и окуляром. Очень, очень аккуратно она подкралась к стене, прямо к тому месту, откуда начинался боковой проход, и выставила за угол самый краешек зеркала.
Затем ещё чуть-чуть.
И ещё.
Потом генерал Грейнджер осторожно выглянула за угол сама.
