– С кем же, позвольте полюбопытствовать, имеете вы намерение в брак вступить? – спросил он наконец.
– Да не сам я, батюшка, – отвечал Самоквасов. – Я тут только так, с боку припека, в дружках, что ли, при этом деле.
– Кто ж таков жених-от? – любопытствовал Сушило.
– Московский один, заезжий… – отозвался Самоквасов.
– А какого, осмелюсь спросить, звания? – продолжал свои расспросы отец Харисаменов.
– А шут его знает, – сказал Самоквасов, – не то из купцов, не то мещанин… Так, плюгавенький, взглянуть не на что… Василий Борисов.
– Так-с… – поглаживая бородку, молвил Сушило. – Ну, а уж если позволите спросить, невеста-то чьих будет?
– А тут неподалеку от вас Чапурин есть Патап Максимыч. Дочка его.
– Чапурин!.. – с места вскочил поп Сушило. – Да что ж вы мне давно не сказали?.. Что ж мы с вами попусту столько времени толкуем?.. Позвольте покороче познакомиться! – прибавил он, пожимая руку Самоквасова. – Да ведь это такой подлец, я вам доложу, такой подлец, что другого свет не производил… Чайку не прикажете ли?.. Эй, матушка!.. Афимья Саввишна!.. Чайку поскорей сберите для гостя дорогого… Когда же венчать-то?..
– Да через недельку, батюшка, либо ден этак через десять, я вас накануне повестил бы, – отвечал Самоквасов.
А сам надивиться не может, что за притча с несговорчивым попом случилась.
– Уж как же вы утешили меня своим посещением! Уж как утешили-то! – продолжал изливаться в восторге Сушило. – Вот уж для праздника-то гость дорогой!.. Обвенчаем, родной мой, обвенчаем, только привозите!.. Патапка-то, Патапка-то!.. Вот потеха-то будет!.. Дочь за мещанином, да еще плюгавый, говорите.
– Плюгавый, батюшка, даже очень плюгавый, – подтвердил Самоквасов. – Такой, я вам скажу, плюгавый, что я, признаться сказать, и не рад, что ввязался в это дело…
– А, нет, не говорите!.. Не говорите этого!.. – сказал отец Родион. – В добром деле не должно раскаиваться… Нет, уж вы их привозите… Уж сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия была, да померла у пса смердящего!..
– Так точно, батюшка… А как же у нас насчет уговора будет?.. Сто рублев? – спросил Самоквасов.
– Пятьдесят бы надо накинуть… Как хотите, а надо накинуть, – отвечал Сушило. – Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за какие бы миллионы… Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить… Сами посудите, ответственность… А он хоть и мужик, да силен, прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите, на что иду!.. Не грех и триста целковеньких дать…
Самоквасов поспешил согласиться. «Не то, чего доброго, – подумал он, – разговорится поп да в тысячу въедет…»
Чаю напились, три сотенных пополам, и после многих обниманий и целований расстались.
Это было накануне Петрова дня.
* * *
Петр Степаныч был на все лады молодец. За что ни возьмется, дело у него горит, кипит, само делается. С пылом, с отвагой схватился он за блажную затею Фленушки повенчать московского посланника с сонной, вялой Парашей. Не то чтоб думал он на расставанье угодить покидавшей его Фленушке аль устроить судьбу Параши, окрутив ее с Васильем Борисычем, а так – разгуляться захотелось, удалью потешиться. Не опасался он гнева Патапа Максимыча, не боялся, что оскорбит Манефу и в ужас приведет всю обитель Бояркиных. То забавляло его, какую тревогу поднимут в Москве на Рогожском, по всем скитам, по всему старообрядству, когда узнают, что великий, учительный начетчик, ревностный поборник «древлего благочестия», строгим житием и постничеством прославленный, обвенчался в никонианской церкви, да и невесту-то из скита выкрал. Воображал Самоквасов, как всполохнется мать Пульхерия, как засуетится рогожский святитель – поп Иван Матвеевич, как известие о свадьбе Василья Борисыча ошеломит столпов старообрядства, адамантов благочестия… Нарочно решился наскоро ехать в Москву любоваться потехой. А середь молодежи что смеху-то будет, шумного, беззаветного веселья!.. Для того одного стоит десяток посланников обвенчать!.. Главное дело, хохоту что будет, хохоту!..
За два дня до Казанской Самоквасов поскакал во весь опор в Язвицы к ямщикам. День был воскресный, в праздничных красных рубахах ямщики играли в городки середь улицы. Подошел Петр Степаныч, поглядел на них и, заметив молодого парня, что казался всех удалей, заговорил с ним:
– Лошадок бы надо.
Ямщики побросали палки и мигом столпились вкруг Самоквасова.
– Сколько требуется?
– Куда везти?
– В тарантасе, что ль? – в несколько голосов закричали они.
– Со всеми, братцы, не сговоришь, а мешкать мне не доводится, – молвил им Самоквасов. – Дело со всеми, а толковать буду с одним. Как тебя звать? – спросил он, обращаясь к тому, что показался ему всех удалей.
– Зовут зовуткой, величают серой уткой, – с хохотом в несколько голосов закричали ямщики, не думая отходить от Самоквасова.
– Кабак есть? – спросил Петр Степаныч.
– Как не быть кабаку? Станция без кабака разве бывает? Эх ты, недогадливый!.. – смеялись ямщики.
Вынул Самоквасов целковый и молвил, отдавая его ямщикам:
– Угощайтесь покуда. После дело до всех дойдет, а до того с ним потолкую.
– Благодорим покорно! – во всю мочь закричали ямщики. – Смекаем, что требуется! Нам не впервой… Уважим, почтенный, как следует все обработаем!
И пошли вдоль по улице.
– Как же звать-то тебя? – спросил Самоквасов, отойдя с удалым ямщиком в сторонку.
– Федор Афанасьев буду, – молвил тот, молодецки тряхнув светло-русыми кудрями.
– Лошадок к середу треба мне, Федор Афанасьич, – молвил ему Петр Степаныч. – Тройку в тарантасе, две не то три тройки в телегах.
– Можно, – сказал удалой ямщик.
– Да парней бы молодых, что поздоровей да поудáлей, человек с десяток, – продолжал Петр Степаныч.
– И это можно, – молвил ямщик. – Крадено, значит, везти? – прибавил он, плутовски улыбаясь.
– Есть немножко около того, – тоже усмехаясь, молвил Петр Степаныч.
– Коли крадено живое – с великой радостью, а не живой товар, так милости просим от нас подальше, – сказал Федор Афанасьев.
– Живое, живое, – подхватил Самоквасов. – Мы не воры, не разбойники, красных девушек полюбовники.
– Девку, значит, надо выкрасть? – лукаво подмигнув, молвил Федор.
– Есть тот грех, – усмехнувшись, сказал Петр Степаныч.
– Никакого тут нет греха, – сказал ямщик. – Все едино, что из тюрьмы кого высвободить аль отбить от разбойников. Сам я после Макарья тоже хочу девку красть.
– Так как же? – спросил Петр Степаныч.
– Будь покоен, почтенный, все это в наших руках, завсегда это можем, – отвечал Федор. – Восьэтто[450] мы одним днем две самокрутки спроворили… Четыре тройки говоришь?.. Можно… Парней десяток?.. И это можно… Велику ль погоню-то ждешь?.. Кольев не припасти ли, аль одним кулаком расправимся?
– Зачем колья, – сказал Самоквасов. – Коль и будет погоня, так не великая… Да и то разве бабы одни, – прибавил он усмехаясь.
– Стало быть, из скитов крадешь?.. Старочку?.. Молодец, паря! – хлопнув по плечу Самоквасова, весело молвил ямщик. – Я бы их всех перекрал – что им по кельям-то без мужьев сидеть?.. Поди, каждой замуж-от охота.
– Вестимо, – сказал Самоквасов. – Так как же у нас насчет ряды-то будет?
– По три целковых на брата даешь? – спросил Федор.
– Дам, – ответил Петр Степаныч.
– Ладно. Угощенье какое?
– На ведро водки деньгами дам – угощайтесь сами, как знаете, – молвил Самоквасов.
– Ведра будет маловато, два поставь. Заслужим, – сказал ямщик.
– Ну, два так два. Идет, – согласился Петр Степаныч.
– А на закуску? – опять спросил Федор.
– Тоже деньгами выдам, – сказал Петр Степаныч. – Трех целковых будет?
– Положь пятишницу, – почесывая затылок, молвил ямщик.
– Идет… А за кóней что?
– Езда-то куда? – спросил Федор.
– Отсель к Ронжину выехать… – начал было Самоквасов.
– Из Комарова, стало быть, крадешь, – усмехнулся ямщик.
– Оттоль в Свиблово.
– К попу Сушиле. Знатный поп, самый на эвти дела подходящий. Наши ребята с самокрутками все к нему. Денег только не жалей, – а то хоть с родной сестрой окрутит.
– Из Свиблова в город, – продолжал Петр Степаныч.
– Десять да десять – двадцать, да еще двадцать одна – сорок одна верста всей-то езды. Подставы будут нужны. Сорок верст по такой жаре не ускачешь, – сказал Федор.
– Подставы так подставы, – молвил Петр Степаныч. – Сколько ж за все?
– Десять человек по три целковых – тридцать, – стал считать Федор, – два ведра – десять, на закуску пятишницу – значит, всего сорок пять, за коней пятьдесят. Клади сотенну кругом, тем и делу шабаш.
– Пять-то целковых зачем присчитал? – молвил Петр Степаныч.
– Наспех делается, почтенный, нельзя, – ответил ему Федор. – Плáтами не станешь поезжан оделять? Невестиных даров тоже не будет?.. Положь за дары-то пятишницу.
