Позволим себе еще одно свидетельство американского ученого Андреского: «Правители, по собственной инициативе принимающиеся за агрессию, руководствуются главным образом стремлением к власти, славе, к господству над противником; война может быть развлечением для черствого деспота. Людовик XIV – упомянем лишь один из бесчисленных примеров – начинал войны со скуки, не подвергая себя при этом, разумеется, ни малейшим опасностям или лишениям. В противоположность современным деспотам он был на этот счет совершенно откровенен».
В феодальном, частнособственническом, эксплуататорском обществе социальный отбор быстро выносит захватчиков и их пособников на такие позиции, откуда они действуют на тысячи «низших», где они видны тысячам «низших». Эти «высшие» и их дела, будь это Жиль де Ретц, король Людовик XV, Гитлер или «высшие» несколькими разрядами менее видные, свои примером, к сожалению, сформировали и отчасти сегодня формируют представление о человечестве в целом гораздо сильнее, чем капитаны Тушины или миллионы людей, живущие в рамках «трафаретной» человеческой этики.
Но подлинный поступательный ход истории, ее истинный прогресс создается отнюдь не тираническими фигурами, не гестаповцами, шагающими по трупам, а тружениками, которые работают, кормят и чаще черепашьими шагами, а иногда и скачками творят необратимое – добавляют в сокровищницу человечества все новые и новые крупицы знаний, умений, мыслей, идей. Именно эти миллионы тружеников, продолжателей человеческого рода, хранителей и передатчиков наследственных задатков гуманности определяют прогресс человечества.
Казалось бы, популярность инквизиции, гитлеризма доказывает всесильность «воспитания» и отсутствие наследственной детерминированности совести. Но все эти насильственные идеологии преподносились народам в обманной облатке справедливости, а жестокие средства оправдывались высокой целью. Главное же заключается в том, что во всех случаях предварительно пришлось уничтожить свободу совести, свободу слова, печати, собраний, тайну голосования – словом, прежде всего лишить народ возможности узнавать правду и навязывать ему свою злостно-лживую, многолетнюю, массовую и всепроникающую систему дезинформации: обмана с амвона, через печать, радио, театр и кино.
К этой-то ситуации естественный отбор человеческую психику не подготовил. Отбор вырабатывал альтруистические эмоции и этику тогда, когда она могла опираться на большинство и действовать в согласии с большинством. Естественный отбор, шедший с доисторических времен, также не мог выработать этику, устойчивую к оболванивавшей технике жрецов, священников, расистов, фашистов, хунвэйбинов, как он не мог подготовить наш организм к перенесению взрывов водородных бомб. Но может быть, одной из важнейших опасностей является то, что идеи гуманизма, этики и морали оказались глубоко скомпрометированными софистической философией и пропагандой, внушавшей массам представление о ложности и условности тех этических норм, на которых в действительности держалось человеческое общество. Слишком долго и упорно этику проповедовали в целях эксплуатации легковерных и слишком часто и повсеместно массовые преступления производились якобы во имя торжества социальной справедливости. Если убежденность в правильности законов этики коренится только в каких-то неосознанных чувствах, то в почти безнадежном положении оказываются те, кто, живя в условиях физического и духовного угнетения, не веря в религию, сохраняют, однако, приверженность законам общечеловеческой этики, следование которым обходится безмерно дорого.
Однако эволюционно-генетический анализ показывает, что на самом деле тысячекратно осмеянные и оплеванные софистами этические нормы и альтруизм имеют также и прочные биологические основы, созданные долгим и упорным, направленным индивидуальным и групповым естественным отбором.
Естествознание до сих пор мало соприкасалось с проблемами этики и морали. Между тем биологические основы этики и альтруизма человека, порожденные, по-видимому, естественным отбором, и выросший на их основе целый комплекс общечеловеческих чувств и эмоций представляют собой своеобразный универсальный язык, связывающий человечество в единую семью.
И когда само существование человечества стоит под угрозой, раздаются голоса, доказывающие, что необходим новый общественный договор, который возведет требования этики, требования гуманизма в категорический императив, нарушение которого при всех обстоятельствах явится преступлением по отношению к обществу и к собственной личности.
Отбор одарил обыкновенного человека не только способностью слышать и видеть, но и способностью понимать, умом потенциально мощным и проницательным. Требуется лишь устремленность к пониманию добра и зла.
Достижения генетики уже успели приковать к ней внимание десятков миллионов людей. Это поможет осознать, что туманные, неясные душевные побуждения, что та совесть, от которой ради житейского успеха нужно отречься как можно скорее, на самом деле является непреложным фактом нашего существования, саморегенерирующим свойством, несущим в себе и награду и расплату за поступки человека. Человеку ценой миллиардов жертв, жестоким естественным отбором досталась способность мыслить, различать добро и зло. Он должен всегда и во всем быть судьей своим собственным делам, сознавать, что за свои поступки всегда отвечает он сам.
Homo sapiens et humanus – Человек с большой буквы и эволюционная генетика человечности [480] (По поводу статьи В. П. Эфроимсона об эволюционно-генетических основах этики) Б. Л. Астауров
Нравственным существом мы называем такое, которое способно сравнивать свои прошлые и будущие поступки и побуждения, одобрять одни и осуждать другие. То обстоятельство, что человек единственное существо, которое с полной уверенностью может быть определено таким образом, составляет самое большое из всех различий между ним и низшими животными.
Чарльз Дарвин.
Происхождение человека и половой отбор, глава XXI
Краеугольным камнем современных знаний о наследственности в развитии любых живых существ, в том числе и самого человека, является элементарно простое положение, гласящее, что все свойства каждого индивидуума в своем конкретном, неповторимом, только ему присущем проявлении создаются при участии как наследственности, так и среды. Все признаки организма без исключения несут, с одной стороны, печать наследственных задатков, полученных зародышем вместе с зачатковыми клетками и заключенным в них генетическим материалом от своих родителей, и, с другой стороны, отпечаток влияния среды, при интимном соучастии которой происходило развитие данного зародыша, – условий, в которых осуществлялась реализация полученной им наследственной информации. Можно только пожалеть, что это чуть ли не самоочевидное положение не всегда достаточно глубоко осознается.
Между тем это даже не правило, а непреложный, фундаментальный закон. Как закон он не знает никаких исключений и ведет ко множеству важных следствий. Если к нему и можно что-то добавить во имя точности и строгого соответствия объективной реальности, то лишь одно – в определении конечных признаков организма наследственностью и средой нет абсолютного детерминизма: сформировавшиеся признаки не заданы наследственностью и средой с железной жесткостью.
В силу существования объективной случайности, вторгающейся в процессы осуществления сложнейшей программы индивидуального развития, создается некоторый спектр случайной изменчивости признака, изменчивости, несводимой ни к изменениям наследственной основы, ни к колебаниям условий среды. Эта полностью случайная изменчивость в той или иной степени имеет место всегда, даже среди организмов, совершенно тождественных как по своей наследственной структуре, так и по условиям, в которых шло их развитие, и, таким образом, строго говоря, любой сформировавшийся признак есть результат трех групп факторов – наследственности, среды и случайностей формообразовательного процесса. Это своего рода шум, вносящий некоторую неопределенность в передачу наследственной информации. Однако этот третий фактор (случайность) при всем его принципиальном значении для сферы биологических явлений (значении, едва ли уступающему тому, какое случайность имеет в области физики микромира) практически не отражается на решении главных поставленных в статье В. П. Эфроимсона проблем, и сейчас мы можем о нем забыть, считая, что в первом и достаточном приближении любое свойство организма зависит только от наследственности и среды.
Закон формообразовательного взаимодействия наследственности и среды касается любых мыслимых свойств и признаков – морфологических, физиологических, качественных, количественных, и, что особенно важно помнить в связи с сюжетом примечательной статьи В. П. Эфроимсона, ему подчиняются и такие сложные признаки, как особенности высшей нервной деятельности и поведения животных, в частности психики человека. Закону этому подвластно становление и таких интегративных характеристик, как инстинкты, темперамент, возбудимость, ум и память, склонности к определенному виду деятельности, способности и таланты, общие черты характера, вроде доброты и жизнерадостности, угрюмости и злобности, и такие эмоциональные реакции, как любовь и сострадание, ненависть и ярость, инстинкт самосохранения и инстинкт самопожертвования – эгоизм и альтруизм. Эти «душевные», подчас чисто человеческие свойства в отношении их зависимости от наследственности и среды не могут оказаться каким-то исключением и быть противопоставлены «телесным» признакам. Форма и функция находятся в нерасторжимой связи, и все «духовные» проявления психики зиждутся на структурных особенностях нервных клеток, анатомии и архитектонике мозга, гормональной деятельности системы желез внутренней секреции, интенсивности и качественных биохимических особенностях обмена веществ, и в значительной степени они являются производной всей «физической», материальной организации живого существа, покоясь на совокупности тех морфофизиологических признаков его конституции, относительно которых никто и никогда не усомнится, что они определены наследственностью и средой.
