— Но после того, как они оказались все вместе, — опять не удержался барон, — что с ними сталось?
Прозвонило полночь, Дьявол дотронулся пальцем до лба Луицци и произнес:
— А теперь я забираю у тебя тридцать дней, которые ты отдал мне.
Взор Луицци покрылся пеленой, но он успел увидеть открытые ворота тюрьмы и лицо Каролины, ведущей под руки Леони и Эжени.
XIII
Замок Ронкероль
Когда барон пришел в себя, то понял, что находится в замке Ронкероль, в той самой комнате, где десять лет назад он заключил договор с Дьяволом. Он был один. На этот раз ему не понадобились усилия, чтобы вспомнить прошлое, оно стояло перед его глазами живое, жгучее, как будто тридцать прошедших дней длились всего минуту. Хотя впереди у него было еще двенадцать часов, он поспешно вызвал Дьявола и сказал ему:
— Теперь, между нами говоря, мой выбор сделан.
— Я жду, — ответил Дьявол, — и как только ты скажешь мне, чего хочешь, ты это получишь, а дальше от тебя зависит, будешь ли ты счастлив.
— Ты все узнаешь, но сначала скажи мне, как была доказана моя невиновность, чтобы я не остался опять один на один с неведением, которое уже чуть не оказалось для меня роковым.
— Ты оставался в тюрьме еще десять дней, и вот уже двадцать дней, как ты здесь, все это время ты находился в состоянии умопомрачения, следовательно, никто не удивится, что ты утратил всякие воспоминания о том, что произошло с тобой, так как тот, кто не способен мыслить, не может и вспоминать.
— Но почему я вышел из тюрьмы?
— Потому что Донзо был признан убийцей графа де Серни. Он был задержан по показанию Жака Брюно, которого обвиняли в убийстве Коротыша, но он до поры до времени ускользал от правосудия. Он предстал перед судом за кражу, которую совершил на большой дороге, но скрыл свое имя, чтобы в нем не узнали убийцу шуана. Донзо имел неосторожность опознать его, а тот отомстил за себя, указав на него как на убийцу графа де Серни, поскольку видел, как тот стрелял в графа из кустов, в которых он прятался.
— Наконец-то, — вздохнул барон, — преступление понесет справедливое наказание и добродетель восторжествует.
— Ты думаешь? — с невнятной интонацией произнес Дьявол. — Если этим убеждением продиктован твой выбор, то смотри.
XIV
Волшебный фонарь Дьявола
В тот же миг одна из стен комнаты превратилась в обширную сцену, на которой разыгрывалась драма, а Луицци стал ее зрителем. Сначала он увидел многочисленное собрание людей, некоторые сидели за столом, другие бросали в урну маленькие бумажки: то были выборы депутатов.
Жадная толпа любопытных собралась у дверей ассамблеи, все переговаривались, волновались, задавали вопросы, можно было подумать, что исход выборов представлял огромный интерес для всего города, хотя речь шла всего лишь о соперничестве между двумя самыми значительными представителями края. Наконец голосование завершилось, началась разборка бюллетеней, никто не покинул своих мест, настолько каждый жаждал узнать, кто победил. Через несколько часов объявили, что депутатом округа стал барон де Карен, который обошел на несколько голосов господина Феликса Ридера, своего уважаемого противника.
— Позор! — прошептал барон.
Это слово послужило как бы сигналом, который подает машинист в Опере, и сцена переменилась.
Он увидел тюрьму и женщину, державшую на руках умирающего ребенка, и узнал Генриетту Бюре. Другая женщина, прижавшись лицом к решетке страшной одиночной камеры, осыпала оскорблениями несчастную Генриетту, и Луицци узнал в ней госпожу де Карен.
— Ужас! — вскричал он.
Как и в первый раз, сцена переменилась.
Теперь она представляла роскошно убранный храм. Два придела были затянуты белым, один из них сверкал от свечей, картин и богатых украшений, тогда как стены другого были увешаны гербами маркиза. Почти одновременно два кортежа проследовали внутрь храма: тот, что направился в богатый придел, сопровождал Фернана и дочь Матье Дюрана, другой, остановившийся в приделе с гербами, — маркиза де Бридели и госпожу Жюльетту Брикуэн: она носила поверх свадебного платья траур по своему деду, от которого ее мать унаследовала огромное состояние. Граф де Лозере был свидетелем у Дельфины Дюран, Эдгар дю Берг поддерживал под руку Жюльетту.
— Довольно, довольно, — взмолился Луицци, и, как и прежде, его слова заставили сцену перемениться.
И тогда он увидел мещанскую комнату и накрытый для позднего ужина стол. За столом сидели Гангерне, старый Риго и Барне, они весело проводили время, и прислуживала им малышка Лили, вернувшаяся к нотариусу.
— Стыд и отвращение! — крикнул Луицци.
Театр тут же снова переменился — на сцене появилась обширная галерея, по которой быстро передвигалась толпа людей: сначала господин Фурнишон, ставший менялой,
господин Маркуен, ставший нотариусом,
господин Бадор, мэр города Кана,
господин де Леме, пэр Франции, назначенный докладчиком по бюджету,
маркиз дю Валь, примеряющий костюм от Юманна у оперной танцовщицы,
малыш Пьер, назначенный кондуктором дилижанса,
госпожа дю Берг, угощающая травяным настоем своего духовника,
госпожа де Мариньон, председательствующая на благотворительном совете по воспитанию юных девушек,
госпожа де Кремансе, разъясняющая обязанности матери по отношению к детям, у постели своей дочери, которая только что родила ребенка,
господин Кростенкуп, единогласно избранный в Академию наук,
Пьер, бывший слуга барона, женатый на госпоже Умбер, его бывшей сиделке, содержащий большой меблированный дом на улице Ришелье, в обстановке которого Луицци узнал свою парижскую мебель,
Луи, ставший личным кучером российского императора,
Акабила, вернувшийся на родину и занявший трон своего отца,
Ортанс Бюре, выгоняющая из дому беременную служанку.
Они удалялись и возвращались, не торопясь, с улыбкой на устах, радостью в глазах, покоем на лицах.
Вдруг барону послышалась музыка, такая необыкновенная, что он и вообразить себе не мог, хотя бывал на оргиях в танцевальном зале Мюзара: то был неслыханный галоп. Все фигуры пустились в пляс, закружились, полетели, то исчезая, то появляясь вновь. Глаза лучились от удовольствия, голоса звучали весело, все были такие легкие, фривольные, беззаботные, что барон смотрел на них с восхищенным упоением. Они мелькали перед его глазами, улыбались ему, звали к себе. К звукам музыки, к ее жару добавились упоительные ароматы, восторг и наслаждение, все купались в нем со сладострастием, и Луицци почувствовал, как общее движение взбудоражило его тело, как пылкая музыка раздразнила душу, как он тонет в опьяняющих запахах, и крикнул Сатане, чтобы адское зрелище исчезло, по внезапно он заметил Жюльетту, Жюльетту вальсирующую, склонившую голову на плечо мужчине, чье лицо Луицци никак не удавалось разглядеть.
О! Как права была Каролина, когда говорила, что ничто не в силах передать грацию этой гибкой талии, сластолюбивую раскованность этого стройного тела, Жюльетта кружилась, кружилась, ее платье раздувалось, подчеркивая мягкие и плавные линии тела, волосы развевались вокруг головы. Глаза, полузакрытые, трепетали и блестели, время от времени она бросала из-под ресниц взгляды, пропитанные негой. Ее приоткрытый рот демонстрировал белизну зубов, губы подрагивали, все тело казалось напряженным от необузданной жажды любви, и Луицци почувствовал, как в нем снова забродили жгучие желания, которые эта женщина всегда возбуждала в нем. Вдруг Жюльетта поникла и, казалось, вот-вот потеряет сознание в руках своего кавалера, она выскользнула из его объятий, но перед тем, как упасть, протянула руку к Луицци. В невольном порыве барон бросился к ней. Но в тот момент, когда он почти коснулся руки Жюльетты, другая рука остановила его: все исчезло, он увидел Каролину, стоявшую перед ним на коленях, она была бледна, измождена, почти при смерти.
— Арман, — прошептала она, — ты спасен, спасен!
Барон поднял свою сестру и долго смотрел на нее, не в силах оторвать глаз, затем обнял ее и сказал:
— Ах! Каролина, ведь это ты… ты… спасла меня?
— Да, она, — ответил ему хорошо знакомый голос.
Луицци обернулся и увидел Леони.
— Да, — повторил другой голос, — это она спасла вас.
Луицци узнал голос Эжени.
При виде трех дорогих ему женщин Луицци почувствовал, как все тайные страхи, все ужасные мучения, все неистовые желания, терзавшие его мгновение назад, растаяли как дым. На смену им пришел тихий, светлый и благотворный покой, он не ощущал ничего, кроме неясной тоски и печали, которая казалась лишь тенью прошедшей боли, и он взмолился:
— О! Придите ко мне, мои ангелы, придите, вы помогли мне, вы не покинули меня.
