В первое время литературная карьера Ф. Сулье развивается по восходящей: он входит в круг известных парижских писателей, знакомится с Дюма и завязывает с ним многолетнюю дружбу, в которой поначалу играет даже роль покровителя. Тому есть определенные основания: произведениям Сулье с самого начала сопутствует читательский успех; уже первый его роман — «Два трупа» (1832) — «прекрасный и благородный», по словам одного из рецензентов, выдерживает 28 изданий до конца XIX века. Часто сочинения Сулье оказываются «пионерскими», прокладывают пути позднейшим шедеврам французского романтизма. Так случилось, например, с драматургией писателя: следуя романтическим увлечениям шекспировским театром, он удачно переводит «Ромео и Джульетту» Шекспира (1828), а в 1829 году пишет историческую драму в стихах «Кристина в Фонтенбло», которую рецензенты назовут «первой пробой романтической школы»[35], хотя и не снискавшей того шумного успеха, даже триумфа, какой вызовет постановка «Эрнани» В. Гюго. Так происходит и в области французской детской литературы, очень мало изученной до сих пор: его маленькие повести и сказки для детей составили значительную часть «коллекции» детской литературы, изданной в 1887—1895 годах. Так, по существу, случилось и с романом-фельетоном: именно Ф. Сулье был первым, кого этот жанр вознес на вершину читательского успеха. И прежде, чем славу автора «Мемуаров Дьявола» затмила звезда создателя «Парижских тайн» Э. Сю, он сполна пожинал плоды этой славы. Впрочем, вместе с Дюма и Сю Сулье входил в знаменитую триаду лучших создателей романов-фельетонов и после того, как его популярность уступила в своем масштабе первым двум сочинителям. Ф. Сулье выступает первопроходцем и в освоении некоторых важных тем позднейшего «большого» романа романтизма: в «Неведомых драмах» (1845) исследователи обнаруживают предвосхищение тематики «Отверженных» В. Гюго[36]. И в то же время Ф. Сулье не воспринимается как «большой» романтик ни самыми требовательными критиками в 1830—1840-е годы, ни современными интерпретаторами. В нем отсутствует то качество неповторимости, уникальности, которое всегда необходимо для формирования великого писателя, тем более — писателя-романтика, поставившего собственную индивидуальность, сугубо субъективное видение в основу творческого процесса. С другой стороны, Ф. Сулье — не «чистый» романтик, ибо постоянные параллели с Бальзаком, которые проводила критика его эпохи, вполне справедливы: он больше, чем романтики, привязан к земному, внешнему, повседневному, его глубоко волнуют подробности современного социального бытия и гораздо меньше — ее символико-метафизический смысл. Наряду с Ж. Жаненом он одним из первых стал описывать «готическое» не в стилизованном Средневековье, а в современном обществе, первым соединил традиционную романтическую дьяволиаду с панорамой обыденной, точно датированной жизни Франции. Сулье никак не назовешь ни блистательным завершителем романтической традиции, как В. Гюго, ни мощным первооткрывателем реализма, как Стендаля или Бальзака. Зато он сумел стать «хорошим средним писателем», как назвал его Э. Жирарден, заложил основы добротной и увлекательной беллетристики и снискал читательскую любовь современников, что немало, если учесть и то, что литературная деятельность автора «Мемуаров Дьявола» протекала в период бурного расцвета французского романа 19-го столетия — в 1830—1840-е годы. Это было время литературных экспериментов, втягивающих в свою орбиту и «популярный» роман, время целой гаммы романных модификаций, включающих исторический, социальный, юмористический, мистический, аллегорический, экзотический, утопический, фривольно-эротический, фантастический и прочие его варианты. В этот период пробудилась огромная жажда чтения, стимулировавшая небывалое доселе во Франции развитие публичных библиотек и читален[37].
ПЕРВЫЙ ШЕДЕВР В ЖАНРЕ РОМАНА-ФЕЛЬЕТОНА — «МЕМУАРЫ ДЬЯВОЛА»
Ф. Сулье был постоянным сотрудником парижских газет и журналов. Так, в «Пресс» он регулярно вел рубрику фельетонов, первый из которых он напечатал 1 июля 1836 года, последний — 30 июня 1837 года. Эпизоды из «Мемуаров Дьявола» появились в двух изданиях — «Ревю де Пари» (сентябрь 1836, январь 1837) и «Пресс» (декабрь 1836, май 1837), хотя принцип публикации романа в периодике Ф. Сулье выдержал не до конца[38]. Почти сразу же возникли журналы, предназначенные исключительно для романов-фельетонов (нечто вроде известной отечественному читателю серии «Роман-газета»), и полный выход из печати «Мемуаров Дьявола» (1837) даже опередил публикацию отдельных его частей в периодических изданиях, шедшую на протяжении 1836—1838 годов и включившую не все фрагменты-эпизоды произведения. Последнее обстоятельство убеждает новейшего издателя «Мемуаров Дьявола» во Франции А. Ласкара отрицать самую принадлежность этого произведения к романам-фельетонам: он полагает, что Ф. Сулье лишь попробовал новую форму публикации, а потом отказался от нее[39]. Однако анализ истории опубликования не только «Мемуаров Дьявола», но и других романов Ф. Сулье и его современников в периодической печати[40] наводит на мысль, что привязка жанровой структуры романа-фельетона к способу его публикации дает неполное представление о генезисе этой формы. Она, вероятно, связана и с романтическим восприятием действительности как контрастных фрагментов, и со стремлением к увлекательности, диктующей связь эпизодов: искусство сочинителя романа с продолжением действительно «состоит в том, чтоб поддерживать постоянно любопытство читателя запутанными интригами, невероятными случайностями, отдельными эффектными картинками, которые укладывались бы в рамки фельетона, и обрывать общий ход рассказа на самом интересном месте»[41], однако свести этот поэтологический прием к расчету «на прибыльный гонорар» было бы чрезмерным упрощением.
Парадоксально, но мотивы, по которым авторы подобных произведений избирают такую композицию и самый жанр с его специфической проблематикой и сюжетом, называются самые разные и часто — противоположные: в писателях, подобных Ф. Сулье, то обнаруживают сугубый прагматизм «промышленников» от литературы, то упоенных графоманов, которые «пишут для того только, чтоб писать, как птицы поют для того, чтоб только петь»[42], то «легких писателей» (Жанен), умеющих достойно развлекать, не обременяя читателей натужно-тяжеловесной «проблемностью», то «прямо вторую французскую революцию в священной ограде нравственности, затеянную со всею легкомысленностью и производимую со всем неистовством и остервенением, свойственным народу, который произвел и обожал Марата, Робеспьера, Сен-Жюста»[43]. Причем «революционность» подобной литературы видится прежде всего в нравственной, точнее, безнравственной позиции авторов.
Так, появление «Мемуаров Дьявола» не просто принесло успех автору («Дьявол занес Сулье на высокую гору», гласила надпись на литографии, о которой уже шла речь выше), но и вызвало скандал — впрочем, не столько литературный, сколько скандал нравов. Один из критиков этого времени, Альфред Неттеман, в своих «Критических этюдах о романе-фельетоне» (1844—1845) напоминает читателям, что «Мемуары Дьявола» были обнаружены полицией на ночном столике некой мадам Лафарж, убившей своего мужа, что мотивом ее убийства было несоответствие реального характера супруга ее возвышенным мечтам — и это стало для критика основанием не только осудить сочинение Ф. Сулье, но и самый жанр романа-фельетона, при всем признании его частных заслуг[44].
Между тем роман Ф. Сулье пронизан несомненным морализаторским пафосом: им наполнена как изначальная коллизия романа (барон де Луицци продал душу Дьяволу, и это стало для него роковым событием), так и его завершение — гибель всего рода и разрушение родового замка Ронкероль. «Книгой гнева и слез» назвал «Мемуары Дьявола» один из рецензентов[45] — и был при всей патетичности отзыва прав.
Читательский успех романа Ф. Сулье возникал не только в силу притягательности умело запутанного сюжетного лабиринта[46], но и как следствие вовлеченности, вовлекаемости читателей в обсуждение злободневных нравственных, социальных проблем: фабульная увлекательность романа умело соединялась с острой публицистичностью. Иные рецензенты предпочитали сочетание художественности и политико-социальной злободневности Ф. Сулье и других романистов пустой и демонстративной публицистике политиков. «‹…› Дюма, Гюго, Сулье, Санд и другие заглушили Мирабо, Луве, Маратов и прочих, а в наши дни — Вийеменов, Сальванди, Бенжаменов Констанов, Шатобрианов и Гизо», — писал Луи Денуайе в статье 1847 года[47].
