— Поступок Жукова пока без последствий.
— Пусть он таким и останется. Без последствий. — Похоже, Иосиф Виссарионович обрадовался найденной формулировке. Это как раз тот случай, когда все правы. Рокоссовский хотел как лучше. Но и Жуков прав — он командует фронтом, мы спрашиваем с него.
— Представляю, каково сейчас настроение Рокоссовского, — произнес Борис Михайлович. — Чувство вины за неудачу, резервов нет, немцы атакуют. Приободрить его хотя бы словом…
— Одних слов мало, — ответил Иосиф Виссарионович. — Я позвоню, поговорю с ним. Его надо поддержать. Лучшие его дивизии заслужили звание гвардейских, и не будем медлить… А какими войсками мы можем сейчас подкрепить товарища Рокоссовского?
— Очень мало.
— И все же? Что я могу ему пообещать?
— Полк «катюш», два противотанковых полка, три танковых батальона.
— Немного, но все же… А людьми?
— Не более двух тысяч москвичей.
— Так и скажу — две тысячи. Я сейчас свяжусь с товарищем Рокоссовским. А вы позаботьтесь, чтобы все перечисленные подкрепления утром находились у него в армии.
Указание, разумеется, было выполнено.
Еще эпизод тех дней, когда Сталин боролся с болезнью. Во вторник, 25 ноября, развернул я газету, начал читать сообщение о потерях советских и немецких войск за пять месяцев войны, и даже виски заломило: вероятно, подскочило давление. То, что наши потери не очень велики, это ладно — кто не преуменьшает своих утрат! Есть даже старая формула исчисления собственных потерь — по минимуму. А противника — по возможному максимуму. Но на этот раз максимум оказался столь невероятным, что мне кроме всего прочего стыдно стало за тех, кто составлял и подписывал сообщение.
Связался по телефону с Василевским. Он сразу понял, о чем речь, сказал, что в Генштабе удивлены, что в Генштабе нет тех сведений, которые опубликованы. Попросил позвонить ему, если я что-либо выясню. А как выяснишь? Самое верное — через Поскребышева. Поехал к нему. Поскребышев несколько сконфуженно сказал мне, что было уже несколько звонков по этому поводу, что в случившемся отчасти повинен он сам. А произошло, с его слов, вот что. В тот день, когда Иосиф Виссарионович чувствовал себя особенно плохо, Поскребышев, как условились, оберегал его от трудных забот, ответственных решений. Была лишь видимость работы. А проект сообщения о потерях показался Поскребышеву документом не особенно важным. Как раз по состоянию здоровья Иосифа Виссарионовича. Вот и понес на доклад. Но реакцию Сталина даже многоопытный Поскребышев мог предугадать не всегда. Сталин, обычно быстро просматривавший подобные бумаги на этот раз медленно вчитывался в сообщение, все больше и больше хмурясь. В кабинете находился начальник Главного политического управления Лев Захарович Мехлис. Сталин обратился к нему:
— Мы что, воюем с фашистами или воду в ступе толчем? Мы пять месяцев бьем немцев. Газеты каждый день пишут о потерях противника. Немцы сами признают, что не ожидали таких потерь. Мы говорим о том, что фашизм близок к поражению, что надо потерпеть еще полгодика, может, год, а если судить по этой бумажке… Думаю, потери у немцев значительно выше, чем указано здесь. Вот, ознакомьтесь.
Лукавый Мехлис, и бумагу-то не прочитав, поспешил присоединиться к «хозяину».
— Цифры, безусловно, не отвечают… Цифры должны не разочаровывать, а вдохновлять наших воинов.
— Совершенно верно, — сказал Сталин. — А иначе зачем печатать такие сообщения?
Сел за свой стол, взял карандаш. Поскребышев хотел вставить свое слово: данные, дескать, проверены, но не решился. Сталин был в таком состоянии, что напряженное спокойствие его в любой момент могло кончиться непредсказуемым взрывом. А Иосиф Виссарионович, подумав, спросил Мехлиса:
— Могли фашисты потерять за пять месяцев девять миллионов солдат и офицеров?
У Мехлиса глаза забегали, когда услышал. Кашлянул аккуратненько в сторону раз-другой, ответил:
— Это реально.
— А одиннадцать миллионов?
— Возможно, — поддакнул Лев Захарович.
— Ну вот, а ведь это входит в ваши обязанности, товарищ Мехлис, следить за достоверностью информации.
— Учту, товарищ Сталин.
Иосиф Виссарионович был удовлетворен. Внес карандашом свои поправки в документ, отдал Поскребышеву и закурил с чувством исполненного долга. Потом, прочитав сообщение, будучи уже здоровым, он сразу понял свою оплошность. Слишком уж его занесло, он одним росчерком пера уничтожил три состава немецких войск, действовавших против нас. Получалось так, что нам и сражаться-то было уже не с кем, а мы почему-то не Берлин штурмуем, а с трудом отстаиваем Москву. Неловко чувствовал себя Сталин перед Шапошниковым, перед другими генералами. Тактичный Шапошников не выказал укоризны, а вот Жуков прилюдно, в присутствии Сталина рубанул без обиняков:
— Бред собачий! Не сообщение, а бабкины сказки на смех курам! Ну, куры-дуры, а уж немцы-то посмеются…
Иосиф Виссарионович молча проглотил эту пилюлю от Жукова. Георгий Константинович был тогда на коне!
14
Не припомню случая, чтобы Сталин даже в самые трудные дни, в самое опасное время хоть раз поинтересовался, кто и как его охраняет, какие меры предусмотрены, предположим, на тот случай, если немцы окружат Москву или ворвутся в нее. Он, разумеется, знал, что его берегут, но не желал вдаваться в подробности, раздражался, если замечал, ощущал такого рода заботу о себе. Есть люди, которые должны заниматься этим. Им доверие, с них спрос.
Ну а действительно, может же так быть: столица окружена, бои идут в городе, вражеские подразделения приближаются к Кремлю. Что делать? Был же случай, когда батальон немецких мотоциклистов, маневрируя по проселкам между Ленинградским и Волоколамским шоссе, на большой скорости проскочил от линии фронта до самого города, до Сокола. Батальон, правда, только по названию, остатки батальона, группа дерзких мотоциклистов, но прорвались же и были уничтожены лишь на рубеже речки Таракановки (после войны эта речка, взятая в трубу, скрылась под землей). А если бы не мотоциклисты, если бы сотня танков и автомашин с пехотой неожиданно прорвались? От Сокола до Кремля рукой подать. Но… Берия и его люди тоже не задаром ели свой хлеб.
В первые месяцы войны в охране Сталина, его дач, помещений, где он работал и отдыхал, никаких принципиальных изменений не произошло. Охрану увеличили, но и только. Но вот в начале октября, когда угроза нависла непосредственно над Москвой, мне позвонил Лаврентий Павлович, что случалось весьма редко, и пригласил приехать к нему на важное совещание. Зная о том, что я не очень расположен был посещать его учреждение, повторил несколько раз:
— Необходим ваш совет. Приезжайте вместе с Поскребышевым, мы договорились.
Присланный за нами капитан госбезопасности[55] Максимов доставил нас не в служебный кабинет Берии, а в подземное бомбоубежище, где, впрочем, большая комната почти ничем не отличалась от кабинета, и размер тот же, и отделка, и мебель. Там нас уже ждал Власик. И еще несколько незнакомых мне работников НКВД. Берия без обиняков сказал, что обстановка сложная, надо быть готовым к самому худшему, вплоть до уличных боев. Надо прежде всего позаботиться о безопасности товарища Сталина, Политбюро, Ставки и Генерального штаба. Для этой цели необходимо создать специальную воинскую часть, точнее, специальное соединение, отдельную мотострелковую бригаду особого назначения — ОМСБОН. Численность — до пяти тысяч отборных бойцов. Разместить рядом с Кремлем (в обширном здании ГУМа). Это даст определенные гарантии.
Лаврентий Павлович попросил высказывать предложения. Я, помнится, посоветовал: командиром бригады или начальником ее штаба обязательно должен быть не сотрудник НКВД, не чекист, а войсковой командир, к тому же с фронтовым опытом. Мне затем еще дважды приходилось заниматься вопросами, связанными с формированием ОМСБОНа, вместе с командиром бригады полковником Орловым и начальником штаба капитаном Злобиным определял задачи бригады, разрабатывал ее штат, готовил приказ наркома внутренних дел № 00481, узаконивший создание этого необычного воинского соединения, родившегося на стыке двух ведомств — военного и государственной безопасности.
Бригада состояла из двух мотострелковых полков и нескольких отдельных подразделений. При этом каждый батальон формировался с учетом определенных целей. Один батальон полностью состоял из чекистов и работников милиции, главным образом тех, кто находился прежде на территории, которую оккупировали теперь немцы. В этом батальоне готовились группы для заброски во вражеский тыл, чтобы вести там разведку, совершать диверсии, развивать партизанское движение. Через этот батальон прошли многие наши замечательные партизанские командиры и разведчики, в том числе Д. Н. Медведев, Н. И. Кузнецов.
