Актеры кончили петь. Не успели еще подать и вторые блюда, а музыканты и актеры уж трижды услаждали пировавших. Сопровождающие Лу Хуана лица ждали внизу, и цензор Сун послал двух чиновников окружных управлений, чтобы те составили им компанию за столами под навесами. Командующий войсками, военный комендант и прочие военные чины вместе с Симэнем пировали отдельно.
Главнокомандующий распорядился подать десять лянов серебра и, наградив ими поваров и актеров, приказал готовить паланкин. Высокого гостя пытались было уговорить задержаться еще немного, но безуспешно. Все высыпали на улицу проводить Лу Хуана. Грянула музыка. Послышались громкие крики стражи, очищавшей путь следования высокого сановника от толпы зевак. Выстроились рядами кони и экипажи. Чиновные лица вскочили на коней, намереваясь проводить Лу Хуана, но он того не пожелал и, подняв руку, сел в паланкин. Военный губернатор Хоу и цензор Сун все же наказали коменданту отрядить телохранителей для сопровождения свиты на корабль. Деликатесы, вино и утварь были отправлены на корабль вместе с перечнем и преподнесены главнокомандующему собственноручно правителем Дунпина Ху Шивэнем и воеводой Чжоу Сю.
– Прямо-таки не знаем, как вас и благодарить! – говорили подошедшие к столу военный губернатор Хоу и цензор Сун, обращаясь к Симэню. – Столько мы вам забот доставили! Если вам не хватило собранного серебра, мы восполним затраты. Примите нашу самую глубокую признательность и сердечную благодарность за нынешний прием.
– Что вы, господа! – Симэнь поспешно отвесил земной поклон. – Это мне следует благодарить вас за высокую честь, оказанную мне, недостойному, и за дорогие подношения, присланные накануне. Я счастлив, господа! Только покорнейше прошу меня простить за скромный прием в сем убогом жилище. Боюсь, не угодил я высоким гостям.
Цензор Сун еще раз поблагодарил хозяина и велел своим слугам готовить паланкин. Он и военный губернатор Хоу встали и начали откланиваться, за ними поднялись чины инспекторских и областных управлений. Столы сразу опустели. Вернувшись в залу, Симэнь распорядился угостить казенных актеров, и их отпустили. Оставлены были только четверо актеров. Столы, расположенные вне залы, были убраны слугами тех, кто за ними пировал, но не о том пойдет речь.
Было еще рано, и Симэнь велел слугам накрыть четыре стола. Все они ломились от яств. Были приглашены шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, приказчики Фу Цзысинь, Гань Чушэнь, Хань Даого, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь, а также зять Чэнь Цзинцзи. Большинство из них встали с зарею и крепко потрудились за день. Вскоре все сели за столы. Шурин У Старший, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида заняли почетные места, Симэнь сел за хозяина. Приказчики расположились по обеим сторонам. Подали вино.
– Досталось тебе, брат, нынче, а? – начал Боцзюэ. – Его превосходительство Лу доволен остался? Долго пировал?
– Его превосходительство всем остались вполне довольны, – отвечал Хань Даого. – А их сиятельства губернатор и цензор потом в благодарностях рассыпались.
– Ну, а кто бы еще в наших краях такое пиршество мог устроить? – говорил Боцзюэ. – Да никто! Не найдешь больше таких палат, это во-первых. А потом, к кому столько знати съедется? Принять больше тысячи – шутка ли? Да, брат, пришлось тебе тряхнуть мошной! Зато на весь Шаньдун слава.
– А среди гостей и мой почтенный наставник был, – заметил сюцай Вэнь. – Господин Чэнь, инспектор просвещения. – Это который же? – спросил Симэнь.
– А Чэнь Чжэнхуэй, – пояснил сюцай. – Его родитель, почтенный Чэнь Ляовэн, служил прокурором. Учитель Чэнь – уроженец уездного центра Цзюаньчэн в Хэнани. В двадцать девятый год жэнь-чэнь,[1107] восемнадцати лет от роду, императорский экзамен выдержал и получил звание цзиньши. Инспектором теперь служит. Огромной учености человек.
– Ему, стало быть, теперь всего лишь двадцать четвертый год идет, – сказал Симэнь.
Подали супы и рис. После угощения Симэнь позвал четверых актеров.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Меня – Чжоу Цай, а их Лян До, Ма Чжэнь и Хань Би, – отрекомендовался певец.
– Ты, часом, не брат Хань Цзиньчуань? – поинтересовался Боцзюэ.
– Цзиньчуань и Юйчуань – мои сестры, – отвечал Хань Би, встав на колени.
– Вас накормили? – спросил Симэнь.
– Только что, – ответил Чжоу Цай.
Симэнь еще во время пира вдруг загрустил, вспомнив, что с ним нет Пинъэр.
– Спойте-ка «Цветы в Лоянском парке[1108]», – велел он. – Знаете?
– Мы с Чжоу Цаем споем, – опустившись на колени, сказал Хань Би.
Они настроили цитру и лютню, ударили в кастаньеты и запели на мотив «Ликуют небеса»:
Цветы в Лоянском паркеВсю ночь освещены,Сияет месяц яркий,Глаза любви полны.Купи скорее этиЧудесные цветы,У неба ясный месяцЗайми на время ты.Душиста балюстрада,Искриста и цветна,Гуляет месяц праздно,Вино допив до дна.Но вдруг исчез проказник,Опали лепестки,Прощай, подлунный праздник,Прими, юдоль тоски.Цветы и месяц развеРасстались навсегда?Минуты счастья радиМне горевать года!А осень бесконечна,Разлука тяжела,Любовь бесчеловечна, –Зачем она ушла?!
Певцы умолкли, и Ин Боцзюэ заметил на глазах Симэня слезы.
– Только мне, брат, понятно твое состояние, – говорил Боцзюэ. – Я-то тебя знаю. Ты ведь вспомнил мою покойную невестку. Как же не грустить? Вы жили неразлучно, как два цветка на ветке, как пара уточек неразлучных.
– Легко тебе говорить! – отвечал Симэнь, глядя на подаваемые сладости. – Будь она жива, все бы своими руками приготовила. А теперь вон служанки варганят. Сам погляди, на что похоже. Я в рот брать брезгую.
– Судя по богатству и изысканности блюд, – вставил сюцай Вэнь, – вам, милостивый батюшка, по-моему, жаловаться не приходится, –
Тебе, брат, конечно, тяжело, – продолжал Боцзюэ, – но ты не прав. Нельзя остальных невесток так обижать. Их разговор подслушала из-за ширмы Цзиньлянь и все передала Юэнян.
– Пусть его болтает! – отвечала хозяйка. – Ему не закажешь. Она ведь еще при жизни наказывала Сючунь сестрице Ли отдать, а стоило мне только напомнить, как он от злости глаза вытаращил. Не успела, мол, умереть, а вы уж служанок раздавать. Я теперь молчу. Ты не заметила, как кормилица себя стала вести, а с ней и обе горничные? Но мне слова нельзя сказать. Сразу упрекнут: во все, дескать, вмешиваешься.
– Да я и сама вижу, как Жуи изменилась, – вторила хозяйке Цзиньлянь. – Наверняка наш бесстыжий с ней спутался. Он ведь целыми днями там ошивается. Мне говорила, он ей шпильки покойной сестрицы поднес, а она их сейчас же нацепила и ходит, всем хвалится.
– Бобы, чем ни приправляй, все одно бобы, – сказала Юэнян.
Не по душе обеим им было поведение кормилицы Жуи.
Да,
Благие перемены в ней,как видно, вовсе неспроста,Ведь и пион-цветок пышнейлишь на ухоженных кустах.Тому свидетельством стихи:Проносятся воды за башней Сян-вана,[1109]Обоих снедает тоска неустанно.Но стен белизну озаряет луна,Не ведает горя людского она.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
ДВОРЕЦКИЙ ЧЖАЙ ПРИСЫЛАЕТ СИМЭНЬ ЦИНУ ПОСЛАНИЕ С ПОЖЕРТВОВАНИЕМ НА ПОХОРОНЫ
ЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВО ХУАН, СВЕРШАЯ ПАНИХИДУ, МОЛИТСЯ ОБ ОТПУЩЕНИИ ГРЕХОВ УСОПШЕЙ И О ПРОВОЖДЕНИИ ДУШИ ЕЕ НА НЕБО
Чередою, одно за другим,
восемь окон сначала открылось.
По ступеням террасы затем
фея в пышном наряде спустилась.
И внезапно пахнуло весной –
пробудилась у терема ива,
И повсюду в горах зацвела
белоснежная зимняя слива…
В темном небе луна поднялась,
колыхнулись цветочные тени,
И явилась любимая мне
вместе с шелестом чутких растений.
Перед нами согласья парчу
фея дивная вдруг расстелила,
Сшить нам яркий весенний наряд
тут же духу Весны[1110] поручила.
Так вот, в тот день на пиру с шурином У Старшим, Боцзюэ и остальными Симэнь спросил Хань Даого:
– Так когда же отплывают купеческие корабли? Надо бы загодя товар упаковать.
– Вчера узнавал, – отвечал Даого. – Сказали, двадцать четвертого отчаливают.
– Тогда после панихиды упакуем, – заключил Симэнь.
– Кого ж пошлешь? – поинтересовался Боцзюэ.
– Все трое поедут, – сказал Симэнь. – В будущем году отправлю Цуй Бэня за партией товаров в Ханчжоу. А вот он, – Симэнь указал на Хань Даого, – и Лайбао поедут в Сунцзян и прилегающие города за холстом. Парча и шелка у нас пока есть.
