Оставшись один, Платон Алексеевич долго расхаживал по кабинету, потом позвал своего камердинера и, обращаясь к нему, проговорил:
— Тех холопов, которые были с тобой в саду, помнишь, когда Серебряков?..
— Помню, помню, ваше сиятельство… их я, по вашему приказу, отправил в Саратовскую вотчину, — с низким поклоном ответил Григорий Наумович своему господину.
— А здешние дворовые ведь ничего не знают про свидание княжны в саду с Серебряковым?
— Так точно, ваше сиятельство, никто ничего не знает… и не слыхал никто…
— Это хорошо… пусть им делают допрос…
— Как, ваше сиятельство, разве…
— Да, да… допрашивать станут моих дворовых, может и пытать будут, как в старину, не знают ли они, где находится офицеришка Серебряков… Пусть спрашивают, пусть пытают, никто из нашей дворни не знает, куда мы с тобой припрятали этого мерзавца, вора, укравшего мою дочь!.. Ведь так, никто не знает? — в упор смотря на своего старого, ему душой и телом преданного слугу, спросил у него князь Полянский.
— Никто не знает, ваше сиятельство, те дворовые, что про это знали — далеко.
— Да, да, пусть ищут, пусть допрашивают… Не найти им, куда я упрятал своего злого ворога…
— Где найти, ваше сиятельство.
— Пока жив, офицеришку я не выпущу из моих рук; сидеть ему, псу, в заключении до самой моей смерти!.. И если бы я не боялся греха, то приказал бы удавить его, как щенка паршивого, или уморить голодом!.. И не жаль бы мне его было, не побоялся бы я людского суда, но Божьего суда я боюсь… Посему решил, или осудил я поручика гвардии Сергея Серебрякова к вечному заключению… И никакая сила не спасет его от моей мести… Князь Платон Полянский сумеет постоять за свою княжью честь!.. А хочется графу Петру узнать, куда я припрятал его доверенного адъютанта!.. Государыня, вишь, ему повелела розыскать его… Ну, и пусть его ищет, пусть… Серебряков передо мной виновен и я осудил его своим судом, — громко проговорил князь.
— Как, ваше сиятельство, разве граф Петр Александрович узнал, что офицер Серебряков в заключении? — с удивлением спросил у своего господина Григорий Наумович.
— Узнал, проведал.
— Да как же это, как? — недоумевал старый камердинер.
— Граф Петр много говорил… какого-то поляка припутал, будто поляк устроил свидание в моем саду Серебрякову с княжной Натальей… граф этого поляка приказал в острог посадить… Говорил граф много, да многого я не понял от него, потому очень в тревожном состоянии находился в ту пору. Видишь, поляк-то под видом торговца проник в мой дом… Ты, Григорий Наумович, не припомнишь ли такого случая? — спросил князь Платон Алексеевич у своего камердинера.
— Нет, ваше сиятельство, что-то не припомню, — тихо ответил Григорий Наумович; но он солгал своему господину и, может быть, в первый раз.
Старик-камердинер вспомнил торговца с кружевами, с лицом, как у цыгана, которого он впустил за деньги в княжеский дом.
«Вот оно что выходит, виновник княжеской беды я, через меня и сыр-бор загорелся», — подумал Григорий Наумович и печально поник своей седой головой.
XXXI
«Ох, жизнь, жизнь! Вот, не было печали, так черти накачали!.. Сколько лет я в близкой дружбе находился с князем Платоном Алексеевичем. И вдруг всей нашей долгой дружбе конец. Из-за чего? И зачем я впутал себя в это дело?
Пропал без вести офицер Серебряков, ну и пусть его. Он мне ни сын, ни брат, ни сват. Может, князь Платон и не знает, где находится Серебряков. Положим, быть этого не может. Наверное, князь сам его припрятал, поди, в неволе держит? Нрав князя Платона мне хорошо известен. Его не тронь. Со свету сживет. Пощады от него не жди. Эх, ну, где теперь я искать стану Серебрякова? Не пыткой же мне выведывать у князя Платона, куда он подевал дочернина милого дружка?» — таким думам предавался граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, возвращаясь к себе, в роскошный дом-дворец, находящийся на Моховой, близ Кремля.
Граф Петр Александрович в своей приемной застал обер-полицеймейстера.
Судя по лицу, начальник полиции был чем-то сильно встревожен и озабочен.
— Вы что? — сухо спросил у него фельдмаршал Румянцев-Задунайский.
— Ваше сиятельство, имею честь отрапортовать…
— О чем, что?
— Исполняя приказание вашего сиятельства, я отрядил стражу с полицейским офицером, чтобы арестовать поляка Ивана Зорича и препроводить его в острог.
— Ну, ну? Да говорите скорей, сударь мой! — сердито проговорил граф Петр Александрович, — он недолюбливал начальника полиции.
— Зорич скрылся, ваше сиятельство, бежал, — робко произнес обер-полицеймейстер.
— Как, как бежал?
— На родину бежал, ваше сиятельство.
— А как же ты смел до сего побега допустить преступника! Как смел, спрашиваю я, государь мой?
— Помилуйте, ваше сиятельство.
— Нет, государь мой, миловать тебя я не намерен. О твоем упущении доведу до сведения государыни императрицы.
— Я не виноват, ваше сиятельство.
— А кто же? Может, я по-твоему, виновен? Ты начальник полиции, ты и отвечаешь. Я сейчас поеду к генерал-губернатору жаловаться, — кричал на начальника полиции граф Румянцев-Задунайский.
— Видит Бог, я не виновен, ваше сиятельство. Поляка кто-нибудь предупредил.
— А кто, кто предупредил? Наверное, кто-нибудь из твоих же подчиненных. Я отдал приказ об аресте поляка сыщику?
— Так точно, ваше сиятельство, сыщику Мишке Жгуту, он и доставил мне сей указ; я тотчас же отдал распоряжение об его исполнении.
— Хорошо исполнение, нечего сказать. Мне необходимо было сделать допрос поляку о пропавшем офицере Серебрякове. С кого же я теперь, государь мой, стану чинить допросы? Чтобы бежавший был разыскан. Слышишь?
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Где хочешь, а отыщи мне его. Поставь всю полицию на ноги. Пошли по всем дорогам погоню.
— Погоня уже послана, ваше сиятельство.
— Повторяю, поляк Зорич чтобы был отыскан. Не худо допросить хорошенько сыщика, прямо ли к вам он принес мой приказ? — уже более спокойным голосом проговорил граф Петр Александрович.
— Сыщик человек испытанный, ваше сиятельство, исправный и до службы очень старательный.
— А все же допросить его не мешает.
— Будет исполнено, ваше сиятельство.
— Так или иначе, а поляк чтобы был розыскан и представлен мне.
— Слушаю, ваше сиятельство. Еще никаких приказаний не будет от вашего сиятельства?
— Никаких! Ступайте.
С низким поклоном оставил начальник полиции кабинет вельможи; вернувшись к себе, он потребовал немедленно Мишку Жгута.
— Ну, Жгут, выручай! — такими словами встретил начальник полиции сыщика.
— Рад стараться, ваше превосходительство, — вытягиваясь в струнку, ответил тот.
— Верни, розыщи. Вырой хоть из земли или роди мне поляка Зорича!
— Постараюсь, ваше превосходительство.
— Постарайся, Жгут. Иначе мне и тебе придется плохо. Фельдмаршал Румянцев-Задунайский со свету нас обоих сживет.
— Помилуйте, ваше превосходительство, за что же?
— Здорово живешь. Ведь граф не свой брат, с ним не заговоришь! Пожалуется генерал-губернатору, вот и пиши пропало, подавай в отставку. Так ты, Жгут, не доводи меня до такого положения. Выручай. На тебя одна надежда.
— Я, ваше превосходительство, живот свой готов за вас положить.
— Знаю, Жгут, знаю. Поэтому и говорю: выручай, старайся.
— Душою рад, только, ваше превосходительство, прикажите как выручать-то?
— Известно как, верни Зорича и предоставь его, каналью, в мою канцелярию.
— Трудно, ваше превосходительство.
— Что трудно?
— А вернуть поляка.
— Врешь, не трудно. Возьми тройку, мало — две, и лети по следам поляка; верни его во что бы то ни стало.
— Не вернешь, ваше превосходительство, — настойчиво проговорил хитрый сыщик.
— Я… я приказываю тебе!
— Можно, ваше превосходительство, и поляка Зорича не вернуть, а от беды и ответственности перед графом Румянцевым-Задунайским избавиться, — как бы что придумав, живо проговорил Мишка Жгут.
— Но как, как?
— Подложного Зорича предоставить к его сиятельству графу.
— Подложного? Как же это так?
— А вот как-с: ведь его сиятельство, граф поляка Зорича не знает, он ни разу его не видывал!.. Так ли?
— Так, так. Дальше!
— А дальше, ваше превосходительство, будет, что я предоставлю графу другого поляка, который будет называться Зоричем, и он при допросе ответит графу Румянцеву-Задунайскому все то, чему мы научим его говорить.
— Мишка, а ты гений! — весело воскликнул начальник полиции, радуясь находчивости и «смекалке» своего доверенного сыщика.
— Как вы изволили сказать? — не понимая, переспросил Мишка Жгут.
— Говорю, ты гений. Впрочем, слово тебе это неизвестно, объяснять нечего. А ты лучше скажи, у тебя на примете есть человек, который будет изображать перед вельможей графом поляка Зорича, если мы настоящего не поймаем?
