Изображения кокетливых сестер милосердия в годы войны пользовались спросом у солдат и офицеров. Прапорщик 39-го Сибирского стрелкового запасного полка С.Н. Покровский 26 марта 1916 года зашел в Томске в кинематограф, там производилась продажа открыток в пользу беженцев. Продавщица обратилась к нетрезвому офицеру, сказав, что у нее есть изображения «очень хорошеньких сестер милосердия». Заинтересовавшийся Покровский опустил деньги в кружку, но, очевидно, ожидания его не оправдались: как гласит документ, продавщица протянула ему открытку, изображающую «ГОСУДАРЫНЮ ИМПЕРАТРИЦУ с Августейшими дочерьми». Покровский начал отказываться: «Царская фамилия… не нужно… ну их, я думал, что-нибудь другое, а этого мне не надо». Но в этот момент он был оттеснен публикой от стола. Желая все же вернуть полученную открытку, прапорщик бросил ее на стол продавщицы, причем открытка, скользнув по столу, упала к ней на колени. Этот незначительный эпизод послужил основанием для доноса и возбуждения против офицера дела об оскорблении членов императорской семьи{310}. Но как современниками воспринималась характеристика царицы и царевен как «очень хорошеньких сестер милосердия»?
Очевидно, прапорщик Покровский стал жертвой модного, распространенного увлечения: картинки «очень хорошеньких» девушек в форме Красного Креста стали допустимыми для публикации эротическими образами, весьма распространенными среди военнослужащих. Очевидно, именно в годы Первой мировой войны медицинская сестра стала важным образом массовой культуры, образом, приобретавшим определенную эротическую нагрузку. В известной книге Магнуса Хиршфельда, посвященной культуре Первой мировой войны, эротическим образам медицинских сестер отведена целая глава{311}. Показательно, что Хиршфельд использовал французские, британские и, главным образом, немецкие и австрийские источники. Очевидно, русский материал был ему практически неизвестен. Следует отметить, что в России художники и писатели были гораздо скромнее в своей эротизации образа сестры милосердия. Скорее всего, речь идет о каком-то ином уровне самоцензуры, ибо в подцензурных изданиях перепечатывались некоторые тексты и изображения весьма кокетливых сестер милосердия, опубликованные ранее в английских и французских журналах, причем на фоне оригинальных произведений российских авторов они выделяются своим более откровенным эротизмом. Так, иллюстрированный журнал «Солнце России» перепечатал рисунок из английского издания «The Illustrated London News», а затем огрубленный, раскрашенный и менее эротичный образ сестры милосердия украсил даже обложку женского журнала{312}.
Производители почтовых открыток также печатали изображения миловидных девушек в форме Красного Креста, что свидетельствовало о востребованности подобных образов. Иногда же сестры милосердия становились персонажами совершенно порнографических изображений, производившихся нелегально. Показательны две непристойные открытки с общим названием «Первая помощь». На одной из них показана огромная очередь российских солдат, стоящая перед палаткой, украшенной флагом Красного Креста. Солдаты с карикатурно увеличенными возбужденными половыми органами ждут своей очереди, в то время как двое из них уже занимаются любовью с сестрами милосердия. На другой непристойной картинке «очень хорошенькая» дама в форме Красного Креста ублажает сразу двух лихих кавалерийских офицеров в медицинском пункте. Очередь возбужденных военнослужащих разного ранга тянется из палатки на улицу, в то время как другая сестра милосердия всячески зазывает все новых пациентов-клиентов{313}. Можно с уверенностью предположить, что таких открыток было весьма много, однако они не сохранились в книгохранилищах. На комплектование коллекций библиотек, музеев и архивов оказывали сильное воздействие и цензура властей, и самоцензура администраторов и хранителей фондов открыток, отвергавших «непристойные изображения».
Военные власти безуспешно пытались бороться с деморализующей атмосферой госпиталей. В тылу, однако, эти меры подвергались критике: «А начальство занимается приказами на тему о том, чтобы офицеры не ухаживали за сестрами милосердия», — записал 19 декабря 1915 года в своем дневнике историк Сергей Петрович Мельгунов{314}.
В этой обстановке немецкие сестры милосердия, приезжавшие в лагеря для германских военнопленных в России, даже стеснялись своего костюма со знаками Красного Креста, на улицах провинциальных русских городов они нередко становились жертвами домогательств, их считали доступными женщинами. Сестра милосердия в белой и аккуратной привлекательной форме стала центральной фигурой сексуальных фантазий и одновременно ненависти фронтовиков: «Начинаешь чувствовать ненависть к женщине. Крест, красный крест, бывший прежде символом милосердия, любви к ближнему, самопожертвования, теперь ярко, грубо кричит: продается с публичного торга. О, с какой ненавистью смотрят на них раненые солдаты». Некоторые сестры милосердия, недовольные постоянными сексуальными домогательствами со стороны военнослужащих, покидали фронт, но и их собственные рассказы о пережитом могли служить подтверждением самых невероятных слухов о поведении их коллег{315}.[36]
Показательна и негативная реакция некоторых крестьян на правительственную информацию о том, что царь торжественно награждает орденами и медалями сестер милосердия. Она нашла отражение в некоторых делах по оскорблению императора: «Он за то им дает, что с ними живет на позиции, которую полюбит, той и дает крест <…>
Лучше бы Государь прицепил их сестрам милосердия на <…> за то, что полюбил их», — заявил некий крестьянин в ноябре 1915 года{316}.
Если солдаты обвиняли в разврате всех командиров, то фронтовые офицеры упрекали в этом штабистов и тыловиков, а младшие офицеры адресовали это же обвинение старшим по званию. Уже в начале марта 1915 года молодой офицер-артиллерист в частном письме сообщал:
У нас на передовых позициях командуют только прапорщики, да подпоручики, а высшее начальство по блиндажам и окопам с сестрами милосердия наслаждается…
В том же году другой офицер писал своей знакомой:
Я очень рад, что ты не увлеклась модным стремлением попасть в сестры милосердия и не попала в этот омут тыла армии, где на одного честного человека приходится тысяча мошенников и авантюристов. Я считаю, что 99% сестер милосердия и женщин доброволиц — сомнительной нравственности авантюристки, подобно нашим санитарам, в «честности» которых мы имеем много случаев убедиться{317}.
Некий фронтовой офицер писал в октябре 1916 года:
Сестры земского союза это <…> горничные, жидовки и курсистки. Короче говоря — гарем сотрудников. Про всех сестер скажу, что их престиж очень пал. Насколько высоко было их знамя в Крымскую кампанию, настолько низко теперь. Солдаты их тоже не уважают. Продают себя легко и очень дешево. Писал бы о многом, но нельзя{318}.
Однажды группа возмущенных офицеров направилась к генералу: «Начальство на пикниках с сестрами милосердия, они же все — б…!» Генерал возразил, что его жена тоже работает в госпитале, офицеры несколько смутились, но стояли на своем{319}.
Отзвуки крайне негативного отношения к сестрам милосердия можно почувствовать в докладе представителя войсковых комитетов Западного фронта на заседании Гельсингфорсского совета депутатов армии, флота и рабочих 29 апреля 1917 года. В числе важнейших задач, стоявших перед армиями фронта после революции, оратор называл «удаление сестер милосердия, так как большинство из них опорочивает армию своим поведением…»{320}.
Проблемы «перевода» пропагандистских посланий
В таком культурном контексте и до революции любая официальная информация о патриотической деятельности царицы и царевен в госпиталях могла «прочитываться» массовым сознанием как убедительное подтверждение самых фантастических слухов об их аморальном поведении, любой портрет царицы и царевен в форме Красного Креста мог пробуждать воспоминание о Распутине, пропагандистские сообщения воспринимались вопреки замыслам их создателей. По свидетельствам современников, распространение слухов и сплетен о царице и великих княжнах, олицетворявших образ сестер милосердия, «растлевало» сознание широких масс столицы{321}. В декабре 1915 года некий приказчик заявлял: «Старая Государыня, молодая Государыня и ее дочери <…> для разврата настроили лазареты и их объезжают»{322}.
Не следует, однако, полагать, что данный культурный контекст имел определяющее значение для распространения негативных слухов об императрице Александре Федоровне. Как уже отмечалось, сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна, работала как простая сестра милосердия, в иллюстрированных изданиях печатались фотографии, на которых она перевязывала обнаженных солдат. Судя по некоторым фотографиям, она, в отличие от царицы и царевен, легкомысленно выпускала волосы из-под косынки, носила кожаную куртку. Наконец, она развелась со своим мужем, принцем Петром Александровичем Ольденбургским, а в ноябре 1916 года вышла замуж за своего давнего возлюбленного, ротмистра Николая Александровича Куликовского. Императрица полагала, что эта история может отрицательно сказаться на авторитете царской семьи{323}. Однако, насколько можно судить, и поведение сестры царя, и этот брак не вызвали особого общественного резонанса.
