— Герман Игоревич, стойте!
Тритон никак не реагирует. Не поворачивается и не отзывается. Он что, обиделся, что ли? Прям какие-то новые грани босса для меня открываются. Он расстроился из-за моих слов? Ему не плевать, что я говорю? Он же великий тритон, а я Катя Пушкарева. Ему должно быть плевать. Но, похоже, его задело. Он психанул. Не могу догнать. Тяжело.
— Герман Игоревич, вы же знаете, что это в целях конспирации, — перехожу на громкий шёпот. — Стойте. У меня сейчас швы разойдутся.
Переборщив со скоростью, я чувствую боль, припадаю к стене, роняя букет. Притихнув, морщусь, согнувшись пополам.
Тритон почти доходит до конца коридора, затем оборачивается. И…
Взглянув на меня, секундочку медлит и идёт обратно.
— Ты в своём уме? Кто бегает после операции, Аня? Хочешь всё же откинуть коньки? — Задирает на мне майку. — У тебя тут кровит! — Снова подхватывает на руки и смотрит мне в глаза.
И я смотрю в его, и даже болит капельку меньше.
А какой букет! Боже, мне никогда не дарили столько роз сразу. Это как в социальных сетях у крутых блогеров. Почему он принес мне эти розы, если любит Сабину? Зачем? Неужели… Нет, точно нет. Фу, немедленно выкинуть из головы.
— Ну и куда мне тебя нести в целях конспирации? — хмурится.
— Смысл нам рассказывать о наших фиктивных отношениях, если вы потом женитесь на Сабине? — хриплю.
Мне так нравятся его глаза, губы, нос, рот, шея... Тритон отводит взгляд. Смотрит в стену. Опять любимую вспоминает.
А я тоже предательница, ну как так-то? И надо было мне именно в этот момент в туалет переться! И рассказывать, ругая босса. Хотя он же с цветами в палату шёл, всё равно с моими друзьями столкнулся бы.
Мне так нравится быть прижатой к его груди, так хорошо, так тепло.
А аромат туалетной воды…
— Аня, давай сбавим обороты. — Несёт меня в перевязочную. Сам включает там свет, за нами спешит медсестра. — Отнесите в палату букет. — Кладёт меня на кушетку, командуя медицинским персоналом так, будто находится у себя в офисе. — И сделайте что-нибудь с её повязкой. Разберитесь, избавьте девушку от боли. Там явно что-то не то. Кровит.
— Уже поздно, только дежурный врач и я, — мнётся девушка, теряя рядом с ним ум от восторга. — Утром её обязательно посмотрят.
Мой босс, конечно, выглядит как конфетка, особенно, скинув пиджак и закатав рукава.
— Значит, позовите дежурного врача. Мне казалось, больница – это место, где спасают людей, а не добивают окончательно.
Он говорит это таким тоном, что даже я вжимаю шею в плечи.
Мы остаёмся наедине, я сижу на кушетке, тритон стоит рядом со мной. За окнами темно.
Мы молчим.
— Герман Игоревич, я всё это наговорила, чтобы…
— Моя жестокость не знает границ, Аня, не стоит провоцировать.
— Ну это не настоящее моё мнение, вы не такой. Вы же знаете, это как бы преувеличенное описание вас таким, как все себе представляют, чтобы они отстали, но на самом деле… А почему вы принесли мне розы?
Наши взгляды переплетаются. Рассерженный босс ставит руку возле моего бедра, упирается кулаком, дышит, напрягая ноздри, играя скулами.
Мы переглядываемся. В воздухе что-то возникает. Как будто невидимый придурок-купидон брызгает любовным ядом из специального баллончика. Мы снова и снова играем в гляделки.
Белозерский поворачивается и медленно наклоняется ко мне, а я, несмотря на ноющий бок, тянусь к нему. Эта перевязочная такая уютная и романтичная. Пахнет спиртом и моим к нему влечением. Мне так сладко от мысли, что он притащил мне цветы. Мало того, что пришёл ко мне, так ещё и с букетом. И тут не перед кем притворяться, значит, это для меня. Возможно, даже от души.
— Знаешь, почему я выбрал Сабину в своё время? — Босс близко, наши носы почти касаются друг друга.
Не знаю, зачем так разговаривать, но я чувствую его запах, что он недавно пил кофе, потом жевал ментоловую жвачку. Мне нравится! Мне всё это прям как маслом по сердцу. Нос к носу. Близко, так, что дрожь по телу.
— Потому что она умеет разводить мужиков на деньги и пользоваться современной пластической хирургией?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Потому что она следит за своим языком.
— Ну это скучно, — практически в губы.
— Ну ещё бы, — усмехается.
Злой, сильный, строгий босс. Я не знала, что, испытывая боль в боку, можно всё забыть и до отупения желать поцелуя. И, кажется, сам тритон этого не знал, потому что он мной полностью недоволен. Я его раздражаю и бешу. Но он, совершенно непроизвольно, тянется ко мне.
Так же, как и я. Босс будто себя не контролирует.
Миллиметр за миллиметром, шаг за шагом…
Наши губы чуть было не касаются друг друга, когда становится шумно.
— Анька! Ты где?! — ещё больше шума. — Она здесь! Народ, все сюда!
В перевязочную вваливается толпа, и, хотя медсестра пытается их разогнать, мы с Белозерским отстраняемся друг от друга.
Я хватаюсь за бок, а он — за пиджак, перебрасывая его через локоть.
Глава 31
— Герман Игоревич! — произносят четыре человека одновременно.
А я, привыкшая спасать босса, держась за бок, пытаюсь сползти с кушетки и кинуться на амбразуру.
— Это не то, что вы подумали, просто…
— Сидеть. — Легко возвращает меня на место Белозерский. — Уважаемые коллеги, моему секретарю очень плохо, мы ждём врача. Пожалуйста, покиньте помещение.
— Аня, пс-с, — шёпотом, привлекая моё внимание, с нескрываемым любопытством интересуется Ирка, — там тебе розы принесли, просто огромный букетище! Кто?
Они что, не заметили его в дверях? Может, и не разглядели, ведь в палате есть небольшой предбанник, углубление, образующее короткий коридор: справа туалет, прямо — выход наружу. Наверное, друзья трепались друг с другом, он же почти сразу вышел, я — за ним. Им даже в голову не приходит, что этот огромный букет от него.
— А что здесь босс делает?!
— Ваще ничего не понял!
— А зачем ему это?
— Может, по делу, Анька всё всегда помнит. Она же его ходячая записная книжка. Ему, конечно, тяжело работать без неё.
— А может, всё же роман? — хихикает кто-то.
— Да какой роман? Кто он? И кто она?
Гул стоит, как в семнадцатиэтажном жилом муравейнике у нас на Петропавловской.
— Уважаемые коллеги, я повторяю ещё раз! — повышает голос тритон. — Выйдите из помещения!
Народ начинает пятиться. Я опускаю голову. Испытываю облегчение.
В перевязочную заходят врач и медсестра, они заставляют меня снять майку. Я моментом покрываюсь алыми пятнами. Мало того, что тритон спалился с розами и мы чуть не поцеловались, так теперь я ещё при нём в лифчике. Но Белозерский, как истинный джентльмен, отворачивается.
Жалею, что не надела самый лучший из имеющихся у меня бюстгальтеров.
— Надо было что-то придумать, а так сразу всё понятно. Выгнали их, ничего не объяснив, — переживаю, затем медсестра срывает пластырь. — Ай! — вскрикиваю.
Медработники обсуждают мой шов. А я наблюдаю за тритоном.
— Настоящие мужики никогда не оправдываются, Аня. Они просто делают то, что нужно.
— Ух-х! — жмурюсь, когда начинают обрабатывать рану.
Доктор говорит о том, что мне нельзя делать, а я не воспринимаю информацию, любуясь широкой спиной босса. Он очень удачно поставил руки на пояс, и белая рубашка натянулась на лопатках.
Ну и брюки привычно облепляют пятую точку. Не мужик, а красавец. Жаль, что пакостник.
— Надеюсь, они свалят из палаты, когда всё закончится. Кто не свалит, того тут же уволю. Так и знай!
— Нельзя так делать. Это нечестно.
— Можно. Это моя компания!
— С юридической точки зрения, компания пока принадлежит вашему отцу, вы просто ею управляете.
— Аня!
— Ладно-ладно, молчу, но знаете, как это называется?
— Умение владеть ситуацией?
— Самодурство!
Он резко оборачивается. А я так же быстро поднимаю руки, прикрывая грудь.
— Эм-м, — пытается вставить слово старенький доктор, который, кажется, давно на пенсии и теперь дежурит в этой больнице за всех подряд.
