Как нестерпимо хороши мечты, которые зажигает надежда. Как сурова порой реальность, что бьёт лицом об асфальт. Но я пытаюсь не думать об этом. Я за много лет позволяю себе надеяться. И имя этой надежде — Артём.
28. Артём
Рина притихшая и бледная. Сидит рядом, а сама — далеко-далеко. У меня сотни вопросов, но я не спешу. Да и не уверен, что она захочет сейчас разговаривать, делиться болью, воспоминаниями.
— Эк тебя угораздило, младший, — сказала Мари, пока Рина осталась с сестрой наедине. — Всё серьёзно, я правильно понимаю?
Знал бы ещё я, что это такое. Но то, что я не могу и не хочу её оставить, не желаю отдавать в руки садисту, который считается её мужем, — точно.
— Всё очень сложно, — пояснил туманно, потому что и сам толком не знал, как поступить. — Рина замужем. Я — её телохранитель. Моя задача — сохранить ей жизнь.
Ляпнул и выругался в душе. Зачем я это сказал? Женщины умеют преувеличивать опасность. Но у Мари даже мускул не дрогнул.
— Несмотря на то, что ты руками и ногами отпихиваешься, доказывая, что не солдафон, в тебе неистребимо желание кого-то спасать. А мир или попавшую в беду женщину — неважно.
— Матери ничего не говори, — поспешно стараюсь донести до сестры главное. Она приподнимает красивую бровь, на губах её гуляет усмешка.
— Я и мама? Очнись. До такого уровня откровенности мы ещё не доросли. Ты же знаешь: она всеми силами пытается разговаривать со мной лишь на нейтральные темы. Я её разочаровала.
— Я тоже. Но она всё равно нас любит. Просто родителям часто тяжело смириться, что мы выросли не такими, как им в мечтах виделось. К этому нужно привыкнуть.
— Думаю, для этого родителям жизни мало, — отворачивается Марианна, и я понимаю, что их с матерью непонимание задевает её, хоть она всеми силами старается показать, что это не так.
И вот я веду машину, а рядом со мной сидит женщина, с которой меня столкнула судьба.
— Рина? — голос мой звучит неожиданно громко. Она вздрагивает, смотрит на меня, но словно ещё не совсем понимает, где она и с кем. А мне жизненно необходимо услышать её. А лучше — вывести из состояния затравленности. Улыбку её увидеть. Коснуться губ пальцами. А лучше — поцелуем, чтобы стереть всё плохое, что было когда-то.
Она вздыхает чуть слышно.
— Я потерялась, — шёпот у неё горький-горький, как настоящий чёрный шоколад или кофе. Но я тот, кто может в этой безнадёге уловить нотку сладости — как бы дико это сейчас ни звучало. — Не знаю, что делать.
— Жить? — спрашиваю, замирая. Слишком много у неё причин падать вниз, сбивая колени, обдирая локти, разбивая душу в хлам.
Я останавливаю завожу машину на стоянку, глушу мотор.
— Иди сюда, — прошу и тянусь к ней, не смея прикоснуться. Если уж она захочет. Иначе ничего не получится. Она подаётся мне навстречу. Прячет лицо у меня на груди. Я прижимаю её к себе и глажу по волосам, по шее и спине, где можно сыграть гамму на позвонках.
— Я боюсь. Вроде бы наоборот — должна ощущать уверенность. И Серёжа, и Ляля в безопасности, но всегда остаётся вероятность в один момент лишиться всего самого дорогого. У меня больше ничего нет. И если я это потеряю, жить станет незачем.
— У тебя есть я, — говорю ей слишком уверенно. Я и сам этой уверенности в себе пока не чувствую на все двести процентов. Хотя бы потому, что не знаю: есть ли я для неё. — Позволь мне заботиться. Решать. Помогать. А всё остальное постепенно решим вместе. Ты и я. Вдвоём не так страшно, поверь.
Я осторожно приподнимаю её лицо, смотрю в глаза. А затем делаю то, о чём мечтаю постоянно: целую её. Нежно и медленно, со вкусом. Определённо не хватает горечи кофе на её губах. Нужно это исправить. Позже. А пока мне настолько хорошо, что мечтаю плюнуть на всё и не вылезать из кровати пару суток. Или больше. Как повезёт.
Валяться с ней в обнимку. Смотреть фильмы и есть попкорн. Смеяться и снова целовать Рину, пахнущую солью и кукурузой. Любить её с оттяжкой, никуда не спеша. Погружаться в её тело и ловить отклик. Наслаждаться тем, как она вскрикивает от удовольствия и шепчет моё имя.
Как любой мужик, я примитивен. У нас чувственные ощущения мешаются с сытостью, спокойствием. Высокие материи приходят позже и становятся лишь ярче от животной составляющей плотской любви. Мне немного стыдно за эту жажду, за желание обладать этой женщиной и ни с кем не делиться.
— Пойдём, — шепчу прямо ей в губы, не желая отрываться. Мне стоит большого труда себя пересилить, — я покормлю тебя, мы выпьем кофе, а затем проедемся по магазинам.
— Зачем? — она млеет в моих объятиях. Взгляд у Рины чуть пьяный. Сейчас она так доверчива, что не хочется её обманывать ни в чём. Да я, наверное, и не хочу.
— Купим тебе кое-какие вещи. Мы же удрали без ничего. А девочкам много чего нужно.
Она деревенеет, напрягается. Отшатывается от меня пугливым зайцем. Смотрит недоверчиво.
— Если ты захочешь, конечно. Но, думаю, ты должна захотеть хотя бы пару комплектов сменного белья. Не бойся, я не стану тебя наряжать на свой вкус. Ты всё выберешь сама.
— Я… у меня… нет денег, — она всё же краснеет и конфузится. — И лучше Ляле.
Я и не сомневался, что она так скажет.
— О Ляле позаботится Марианна. Мы договорились. Купит ей вещи и даже косметику.
Рина смотрит на меня с ужасом.
— Мари сказала, что у девочек очень глубоко сидит в сознании желание выглядеть лучше. Может, она и не станет пользоваться. Но пусть у неё это будет — косметичка, всякие кремы и баночки со скляночками.
— Неплохая идея, — соглашается Рина. Она прикусывает губу и хмурит брови, словно решая сложную задачу. — Я верну. Попрошу у подруги.
— Конечно, — не спорю с ней. — Или заработаешь когда-нибудь.
Она вздыхает и, положив голову на изголовье кресла, прикрывает глаза.
— Я бы хотела. Вернуться. Найти работу. У меня неплохо получалось.
Я слышу за всем этим «но» — это её муж. И не хочу о нём говорить. Слышать не желаю ничего об этом вонючем козле.
— Пойдём обедать и пить кофе, — перебиваю я ход её мыслей и выхожу из машины. Открываю дверцы для Рины. Подаю ей руку.
Она на землю ступает как Золушка, впервые приехавшая на бал. В ней нет ничего от той роковой красотки, что я снял на ночь. И вот этот контраст, её разность мне тоже нравятся. Женщина с потайными дверцами и подземными ходами. С лабиринтами и секретами, с двойным дном.
Разгадаю ли я её когда-нибудь? Позволит ли она мне пройтись по коридорам своей души?..
29. Рина
Я сто лет не пила спиртного. Всё из-за Алексея. Я боялась: начну — не остановлюсь. А тут кофе и коньяк для меня. После сытного обеда — я проглотила всё, как крокодил.
Рядом с Артёмом хочется жить, дышать, что-то делать, проявить себя хоть немного, хоть как-то, а не быть всего лишь женщиной — слабой и несчастной. Но с ним и женщиной себя ощущать — совсем другое чувство. Иной формат.
Он просто смотрит на меня, ничего такого не делает, а я наконец-то понимаю, что такое бабочки в животе. Это щекотка. Томление. Дыхание сбивается, губы пульсируют. Пальцам так и хочется прикоснуться, погладить, сделать что-нибудь провокационное.
Это всё коньяк. Хмель. Перед глазами немного плывёт мир, колышется, превращая пасмурный день в экзотическую бабочку махаона с пёстрыми крыльями.
— Пойдём, — я вижу, как шевелятся его губы, и сдерживаю себя. Кажется, смелость ударила в голову, и я могу сейчас сделать что-то такое, о чём потом обязательно пожалею.
Артём тянет меня за руку, а я послушно иду за ним. Он говорил о магазинах, но мысли у меня совсем другие. Обжигающие. Лучше не трогать их, чтобы не сгореть заживо.
Я спотыкаюсь, наваливаюсь тяжело на Артёма. Он подхватывает меня бережно. У него такие осторожные руки, не способные причинить боль. И я задыхаюсь от этого понимания.
