Спрашиваю у товарища, точно ли тут заметили они неизвестного или, может, в другом месте. Уверяет, что не спутал.
Что ж, поищем еще. Ведь не исключено, что задержанный ничего и не прятал. Но в этом надо твердо убедиться.
Снова начинаю прочесывать вырубку. Вижу, что Кубик, пофыркивая, принюхался к кусту калины и просунул голову в середину его. Пятясь, вытянул модный светлый пиджак. Торжествующе приволок его ко мне.
Вдвоем с Мельничуком рассматриваем находку. В одном кармане обнаружили паспорт. С фотографии на нас смотрело знакомое продолговатое лицо с узкими темными глазками… Тот самый, что уверял, будто у него украли и документы, и пиджак.
Забираюсь в середину куста. Вижу клетчатую спортивную сумку с продуктами, баклажку, скомканную, замасленную бумагу… Тут нарушитель устроил себе лёжку, прятался, выжидая подходящий момент, чтобы пробраться через границу.
В это время Кубик разгреб лапами землю и вытянул из-под корней что-то завернутое в сиреневую майку. Развернули и, точно сговорившись, ахнули: деньги, много денег.
Вот тебе и тихоня, скромный турист, любитель природы! За кордон собирался уйти, подлец.
Спустя недели две или три встречает меня начальник заставы и говорит: «Помните длинноволосого субъекта, задержанного на лесной вырубке?» — «Конечно, помню», — отвечаю. — «Я был в отряде и там узнал, что следствие по его делу закончено. Думаю, и вам небезынтересно будет услышать, с кем пришлось иметь дело». И капитан рассказал мне позорную историю короткой и ничем не примечательной жизни лодыря и тунеядца.
При рождении нарекли его Георгием, но дружки по барам и ресторанам переиначили его на Гарри. Рос он баловнем в хорошо обеспеченной семье архитекторов. Родители были ослеплены любовью к единственному сыну и ни в чем не отказывали ему. Учиться парень не имел ни малейшего желания, с грехом пополам дотянул до десятого класса. В аттестате этого горе-ученика — сплошные тройки, да и их, видимо, ставили то ли из жалости, то ли из стремления скрасить общую картину успеваемости. Подобная тенденция, чего закрывать глаза на очевидность, еще бытует в школах.
Короче, на учебе был поставлен крест. Чем же заняться, какую дорогу выбрать в жизни? О работе на заводе или на стройке Гарри и не помышлял, считал для себя унизительным. А родители не торопили свое великовозрастное чадо. «Пусть ребенок погуляет, — твердили они, — на его век работы хватит, ему всего лишь каких-то восемнадцать». Забыл отец, что сам в такие годы добывал уголь в шахте.
Так жил-поживал в свое удовольствие маменькин сынок, не обременяя себя никакими заботами. Любвеобильные родители снабжали его деньгами, установив своеобразный, что ли, месячный оклад.
Но запросы Гарри увеличивались с каждым днем, и вскоре такой «зарплаты» ему стало мало. Он начал слоняться у гостиниц и ресторанов, заводил знакомство с иностранными туристами определенного толка. То выклянчит у них сигареты «Пэл-Мэл» или никелированную зажигалку «Ронсон», то раздобудет вытертые на коленях, заношенные до блеска джинсы с заморской этикеткой да перепродаст с выгодой.
Из-за пестрых носков либо пачки-другой жевательной резинки он без зазрения совести врал и клеветал на советский строй, на существующие порядки. Одним словом, ел наш хлеб и нас же обливал грязью. Разинув рот, слушал он зарубежные радиопередачи, наивно верил всем этим россказням про тамошнее благоденствие и процветание.
Ежедневные кутежи в ресторанах требовали больших денег, и Гарри вместе с таким же лоботрясом, как и он сам, задумывает налет на кассира продуктового магазина. В руках грабителей появляется значительная сумма. Они готовят еще одно нападение, теперь уже на приемный пункт Ювелирторга, но сообщника внезапно арестовывают. Гарри понимает, что дело плохо, и, боясь расплаты, решает убежать на Запад. Там, в странах «свободного мира», он сам слышал по радио, райская, просто безоблачная жизнь, и его, конечно же, встретят с распростертыми объятиями.
Поездом добрался в район, прилегающий к пограничной зоне. Несколько дней прятался, избегая встреч с людьми, ночевал в стогах сена, в кустах. Здесь и был пойман.
«Сейчас отщепенец ответит за все свои художества, в том числе и за попытку перехода госграницы. Молодой же парень, — с грустью заметил капитан, — а как жизнь сам себе испортил. Да и родителям заодно…»
Стычка
Так уж было заведено, что каждый день на рассвете выходил я на проверку участка границы. В дождь, туман и весеннее бездорожье. Зимой и летом, осенью и весной. Без скидок на погоду, потому что никакая погода ничего не меняет в пограничной службе.
И в тот памятный вторник проснулся я, как обычно, ровно в половине четвертого. Оделся, умылся, три кусочка рафинада съел — это чтобы лучше видеть и слышать в темноте.
Тем временем на востоке уже покраснело рассветное небо. Но на западе еще стояла звездная ночь.
Верный Кубик встретил меня ласковым урчанием. Спокойный он был, уравновешенный по своему характеру (ученые называют это типом высшей нервной деятельности). Не прыгал, не суетился, не повизгивал, как иные собаки в подобных случаях, а проявлял свою радость лишь сдержанным вилянием хвоста.
Вот так, повиливая хвостом, смотрел на меня светло-коричневыми немигающими глазами и терпеливо ждал, пока я застегивал пряжки следовой шлейки, брал поводок.
Мы привычно идем по дозорной тропе. Чуть позади шагает мой напарник — ефрейтор Бобров, белобрысый молчаливый уралец.
По левую руку тянется КСП — контрольно-следовая полоса. Ни кустика на ней, ни травинки. Рельефно выделяются бороздки, земляные зубчики…
Уместно напомнить историю создания этого инженерного сооружения. Начало положил случай.
Рассказывают, что ранней осенью тысяча девятьсот тридцать первого года пограничник Городничий шел по берегу реки. Видит: тянется вдоль реки узкая вспаханная полоска земли. Колхозники, вспомнил он, собирались посеять здесь клевер, но потом почему-то перерешили.
И тут Городничий заметил на пахоте следы. Кто-то прошел, и совсем недавно. Человек он был пытливый и решил выяснить: кто же побывал здесь, кто оставил свою «визитную карточку»?
Бегом спустился к воде. На влажном песке точно такие же отпечатки с характерным рисунком подошвы. Теперь он уже не сомневался, что с сопредельной стороны пожаловал незваный гость.
Городничий начал преследование и вскоре нагнал и задержал нарушителя.
Этот случай натолкнул на мысль распахать полосу земли вдоль всего участка заставы. Дело оказалось весьма даже стоящим… С того времени и на других участках границы появились контрольно-следовые полосы.
Да, так мы с вами немного отвлеклись. Вернемся к проверке КСП. Идем мы, значит, с Бобровым, наблюдаем. Все спокойно, никаких признаков нарушения, одни только птицы оставили следы своих лапок. Но для них, как известно, границ не существует, с человеческими законами они не считаются.
Миновали редкий ельник. Перевалим горку — и конец нашего участка. Можно возвращаться обратно. И вдруг (ох уж это «вдруг», откуда оно только берется!) меня словно что-то толкнуло в грудь: на КСП следы. Они были настолько беспорядочны, что сразу я, не очень опытный тогда, не мог определить, куда ведут они: к нам или от нас.
Откровенно говоря, на какую-то минуту я растерялся. Не шутка ведь: нарушители! Но затем взял себя в руки, стал изучать хитросплетение следов.
Вначале мне показалось, что они пересекли КСП, потоптались здесь, о чем-то советуясь, и ушли обратно, восвояси. Но, разобравшись, убедился, что ошибся. Нарушители, заметая за собой следы, направились в наш тыл.
На этот вывод меня натолкнули едва заметные дугообразные полоски, оставленные на почве ветками. Нет слов выразить, как я тогда был благодарен старшим товарищам, преподавателям пограничной школы, настойчиво обучавшим меня следопытству, щедро делившимся своим опытом.
И еще стало ясно, что лазутчиков двое и прошли они часа полтора назад. Все, колдовать больше нечего, пора преследовать!
Почему я решил, что минуло именно полтора часа после прорыва границы, а не больше и не меньше? Сейчас поясню.
Сличая следы нарушителей со своими, увидел, что они выглядели чуть-чуть темнее. Легкое прикосновение к отпечатку не повредило его. Примятая чужими ногами трава не успела выпрямиться.
В этом выводе меня утвердило еще вот что: чуть подальше, в лесочке, один из нарушителей, видимо, поскользнулся; падая, ухватился за ветку дерева и оторвал несколько листьев. И они, те листья, только-только начали вянуть. Будь они сорваны совсем недавно, были бы свежее…
Боброва я послал доложить по телефону на заставу, сам нее начал поиск.
Кубик вел по следу своей обычной неторопливой рысцой. Не скрою, подмывало поторопить его, но я сдерживал себя. Поспешность может оказаться пагубной. Понукать его — только повредить делу, наверняка потеряет след. Невольно вспомнился совет начальника заставы: не будь тороплив, а будь расторопен. И хотя внешне я оставался спокойным, в голове стучало: быстрей, быстрей, быстрей!
