– В этом нет необходимости, – вымученно улыбнулся врач, который вызвал у Китайца ассоциацию с мясником, – позвоните мне завтра. Вот мой телефон.
Он достал из кармана халата блокнотик, ручку и, вырвав лист, черканул несколько цифр.
– Таня! – крикнул он, обернувшись к палатной двери. – Где ты там застряла?
Послушная грозному окрику, из палаты вышла темноволосая медсестра. Сзади у нее, под белым колпаком, нависая над воротником халата, точно змея в клубке, повис огромный узел толстой косы.
Они зашагали по коридору к ординаторской.
– Ну, кажется, все обошлось, – ободряюще улыбнулся Игорь Георгиевич, – Элла Юрьевна, пойдемте.
– Я хочу на него посмотреть, – уперлась она.
– Но к нему все равно не пустят, – обняла за плечи жену Снежина Юля.
– Как так – не пустят? – не поддавалась та на уговоры.
– Мама, – подлетел Шурик, – врач же сказал: папе сделали укол, он спит. Дал тебе телефон. Позвоним завтра.
– Я с утра могу подъехать прямо сюда, – сказал Игорь Георгиевич.
– Пойдем, – Шурик приобнял мать за плечи и повел по коридору.
Зам Снежина, Танин и Юля двинулись следом. Когда Элла Юрьевна, Шурик, Игорь Георгиевич и Юля уселись в «Мерседес», Танин все еще стоял на небольшой площади перед больницей и смотрел, как черная махина плавно трогается с места. Перед этим в гардеробе он еще раз обратился к Игорю Георгиевичу с просьбой о разговоре, но тот, сославшись на занятость, предложил Китайцу позвонить ему в понедельник.
Проводив взглядом «Мерседес», Танин вернулся в джип.
– Ну что? – Перепелкин сгорал от любопытства.
– Ничего. Язва поджелудочной железы вроде бы. Не нравится мне все это.
Танин закурил.
– Почему не нравится? – пожал плечами Перепелкин. – Константин Семенович – человек уже немолодой. В его годы и не то еще заболит.
– Слишком все вовремя происходит, – задумчиво произнес Танин. – Из двух людей, которые пытаются организовать ярмарку, где продавалась бы продукция их предприятий по заводским ценам, один погибает, а у другого – язва.
– Ладно, Китаец, – хмыкнул Алик, – поехали, упадем в какой-нибудь кафешке, и за рюмкой супа я тебе кое-что расскажу. А потом ты решишь, стоит ли со мной дружить.
– Заедем только во Дворец культуры, – Танин щелчком выбросил окурок в окно, – здесь больше делать нечего.
Оставив машину прямо у главного входа, Китаец быстро прошел в зал, где действо было в самом разгаре: участницы конкурса дефилировали в купальниках. Он нашел Ольгу на своем месте и, чтобы не мешать очередной раз зрителям, показал ей жестами, чтобы она вышла в проход.
– Куда ты пропал? – морща нос, спросила Ольга.
– Я должен срочно уехать, – озабоченно произнес он. – Могу подбросить тебя домой сейчас, или потом тебе придется добираться самостоятельно.
– А ты куда?
– У меня дела.
– Тогда отвези меня домой, – вздохнула она.
* * *
Танин доставил Ольгу к ее дому, вяло попрощался и сел в машину.
– Куда поедем? – спросил он Алика.
– Ты знаешь, здесь недалеко есть одно местечко, – таинственно произнес Алик, – называется «Старая лошадь». Поехали покажу.
Танин тронул машину.
– «Старая лошадь»? – переспросил Китаец. – А что же там наливают, интересно?
– Не то, о чем ты подумал, – усмехнулся Алик. – К тому же там прекрасная музыка.
– Может, поедем ко мне? Возьмем коньячку, закуски. Лимон у меня есть, музыка – тоже.
– Нет, Танин, – покачал головой Перепелкин, – когда я отдыхаю, мне нужно, чтобы за мной ухаживали. А у тебя кто будет за мной ухаживать, ты?
– Ладно, поехали, – согласился с доводами Алика Танин.
* * *
В баре «Старая лошадь», куда Перепелкин привел Китайца, было довольно тесно. Они с трудом отыскали свободный столик в самом конце зала, и к ним тут же подошла официантка.
Пока его приятель делал заказ, Китаец осматривал помещение. Это был небольшой уютный зальчик со сводчатым потолком, выдержанный в стиле американского салуна, в которых любили проводить время первые переселенцы. Вдоль одной стены размещалась стойка, за которой бармен в ковбойской шляпе смешивал коктейли. Другие стены украшали различные ковбойские атрибуты вроде лассо, сапог со шпорами, бутафорских пистолетов и таких же шляп, какая была на голове у бармена. Играла негромкая музыка в стиле фанк, фолк и рок. К удивлению Китайца, публика была довольно солидная, за исключением двух молодых пар, которые смогли позволить себе такое дорогое удовольствие.
Официантка в пышной цветастой юбке до колен и в «казаках» принесла на подносе заказ: две пузатые рюмки с коньяком и блюдо с закусками.
– Спасибо, куколка, – улыбнулся ей Перепелкин.
– На здоровье, – ответила она, одарив Китайца долгим заинтересованным взглядом.
– Может, стоило сразу заказать побольше, – процедил Танин, когда она удалилась.
– Мы же отдыхаем, Танин, – развел руками Перепелкин. – Пусть за нами ухаживают. А выпьем мы столько, сколько нам будет нужно. И еще немного сверх того.
– Ладно, черт с тобой, – усмехнулся Китаец, поднимая рюмку и грея ее в руках. – Ты что-то собирался мне поведать.
– Я и не отказываюсь, – зажигательно улыбнулся Перепелкин.
– Только сначала выпьем.
Посмаковав немного содержимое рюмок, они почти синхронно достали сигареты и закурили. Потом допили первую порцию.
Алик заказал еще по одной и только после этого заговорил о деле.
– Не знаю, заинтересует ли тебя это, – сказал он, отхлебнув коньяка и закурив. – Я почему-то вспомнил об этом, когда ты рассказал мне о Бондаренко. Еще когда наш губернатор – Федор Алексеевич Чеботарев – не был губернатором, меня послали в племзавод-колхоз имени Октябрьской революции делать фоторепортаж. Ты тогда у нас еще не работал.
Перепелкин время от времени прикладывался к рюмке и беспрестанно курил.
– Поехали мы с Ваней Токаревым, – продолжил он, – ты его знаешь, он, кажется, до сих пор на прежнем месте пашет. Ну, встретили нас как положено – все-таки корреспонденты из областного центра, – стол накрыли в колхозной столовой, а после обеда стали хозяйство показывать. Иван поговорил о житье-бытье с директором этого самого, что имени Октябрьской революции, с агрономом их, еще с кем-то, сейчас уже не помню. Посмотрели мы на их достижения. Но тогда уже крестьянское дело не одна косьба-молотьба была. Там у них колбасный цех работал, хлебопекарня и, представляешь, даже небольшой такой спиртовой заводик. Интересно? – Перепелкин поднял слегка посоловевшие глаза на Китайца и взял рюмку.
– Продолжай, – Китаец начал понимать, куда клонит Алик.
– Надо еще заказать, – Перепелкин поднял вверх руку и щелкнул пальцами, подзывая официантку.
Та расторопно убрала использованную посуду, сменила пепельницу и принесла новый заказ.
– Нет, мне здесь положительно нравится, – улыбнулся Алик. – Правильно сделали, что не поехали к тебе. Кстати, ты где живешь?
Китаец молча достал визитку и положил на стол. Алик мельком взглянул на нее и спрятал в карман.
– Так вот, – Алик опорожнил вторую рюмку и поднял третью, – директором этого заводика был… – он сделал театральную паузу, -…Роман Бондаренко. Он, кстати, через несколько месяцев занял пост гендиректора ОАО «Тарасовспирт».
– Интересно, – задумался Китаец.
– Но ты же еще не дослушал до конца, – Алик тронул его за руку. – Ты знаешь, кто был председателем того племзавода-колхоза имени Октябрьской революции?
– Только не говори мне, что это был Снежин, – Китаец усмехнулся и сделал небольшой глоток коньяка.
– Не скажу, – загадочно посмотрел на Танина Перепелкин, – потому что директором племзавода-колхоза имени Октябрьской революции был Федор Алексеевич Чеботарев, наш достославный губернатор.
Глава 10
Утро выдалось солнечное и громогласное. Неистовствовала самая настоящая весенняя капель. Сердце Китайца сладко сжалось и замерло. Жмурясь от ранних лучей, он перевернулся на живот и спрятал голову под подушкой.
Цюй Юань сегодня не приходил к нему во сне. Точно этот изгнанный из царства Чу поэт оставался пленником зимы, снежного пейзажа, того самого, который открывался тоскливому взору мальчика, живущего неподалеку от Няньнина. И хотя местность, в которой до пяти лет рос Танин, находилась в зоне субтропиков, зима в этих краях была снежной и холодной.
Сам Танин склонен был отождествлять себя с Цюй Юанем, который был его любимым поэтом, хотя по сравнению с другими китайскими поэтами его стихи выглядели порой наивными песнями. Но ведь и работы Джотто, предварившие итальянский ренессанс в живописи, из-за отсутствия перспективы и простоты композиции не идут ни в какое сравнение с продуманными и сложно-виртуозными картинами Леонардо или Рафаэля.
Но у каждого свое обаяние, и как примитивизм Джотто подкупает своей незамутненной детскостью и силой, точно так же и Цюй Юань был дорог Китайцу своей обнаженной печалью и меланхолией. Он находил у этого поэта тот искренний тон, ту щемящую тоску и выдержку настоящего мужчины, с которыми не могли соперничать никакие помпезные выдумки и вычурное украшательство.
