— Табань!
Хриплый шепот впередсмотрящего сбивает с мыслей. Дублирую команду, потом вглядываюсь, в чем дело. Так нарушать субординацию ему дозволено только в крайнем случае.
В непроглядной тьме возникает что-то еще темнее, форштевень с деревянным стуком ударяется о… Откуда здесь плавающее бревно? Хорошо, скорость небольшая — и ту почти погасили.
Гребцы притихли, опустив весла, и едва дышат. Шуметь не стоит, это всем понятно.
Кажется, тихо. Достав фонарь, опускаю к самой воде с левого борта и чуть приоткрываю шторку. Обыкшие к темноте глаза различают громадный, в два обхвата, кряж с прибитой толстыми скобами железной цепью соразмерной толщины. Дальше, сколько достает свет, тянутся прерывистой линией такие же бревна.
Боновое заграждение!
— … вашу мать, что за новости?
— Две седмицы назад ничего такого не было, Ваше Превосходительство!
Когда ругаешься шепотом — звучит скорее смешно, чем угрожающе. Да и не виноваты, похоже, казаки-лазутчики, которые побывали тут под видом некрасовцев, а теперь у меня вместо лоцманов. За полмесяца много чего можно сделать.
Неужели турки узнали о наших приготовлениях?
Спокойно, не надо суетиться. Что-то могли узнать. О ночных учениях — запросто. О минах? Вряд ли. Скорее, стерегутся от десантов на крымских берегах. Таких, как в прошлую войну. Пролив слишком широк, а заграждение, должно быть, оставляет узкий проход под самыми крепостными пушками. Кстати, по правилам европейской морской тактики бон должны патрулировать шлюпки с охраной!
— Лейтенант, каравану — сигнал "стой"!
Это тот самый грек, рыбачивший здесь на глазах у турок. Михаил Ксенидис его зовут. Он поднимает над головой фонарь, направляет окошком на корму, дважды приоткрывает и захлопывает шторку. Пауза — и еще раз. И еще раз пять. По две коротких вспышки.
Сдав чуть назад, несколько минут прислушиваюсь и всматриваюсь во тьму. Никого. Все равно, надо убедиться. Приказываю грести, удвоив осторожность, направо. В сторону крепости, примерно на версту. Потом обратно, к пустому берегу, до мелководья. Охраны нет. Слава Богу, турки не слишком ревностно следуют английским советам. Мало ли что неверные собаки навыдумывают!
Теперь потихоньку вдоль самого заграждения, опустив мерный шест вертикально, чтобы царапал дно. Зацепили!
Смоленый пеньковый канат. Уф-ф-ф! Если бы заякорили тоже цепями — вернулся б не солоно хлебавши. А натяжение-то приличное! Течение в проливе.
— Режь!
Здоровенным черкесским кинжалом казак в три приема перехватывает тугую пеньку.
— Иди в воду. Проверь до самого берега, если найдешь еще — обрежешь. Догонишь вплавь.
Мы берем мористее. Через каждый десяток бревен якорные связи тянутся к тяжелым каменным плитам, грубо отесанным для обвязки. Тесаки тупятся о задубевшие пряди. Время уходит: коротка летняя ночь. Ладно, что здесь не Петербург! Успеем или нет до света? Наглея от спешки, плюем на тишину. Поднимаем канаты на планширь, рубим топором.
У борта тяжелое дыхание. Чуть приоткрытый фонарь освещает зверскую рожу с кинжалом в зубах. Мой посланник вернулся. Гребцы помогают ему перевалиться в струг.
— Ваше Превосходительство, поплыл! Хвост поплыл!
— Чей хвост? Ты о чем, братец?!
— Да брёвна подхватило! На полдень тянет.
— Хорошо. Так и должно быть. Сигнал двигаться каравану!
Ксенидис отмигал по три вспышки, оставил фонарь светить на северо-восток. Неожиданно скоро тихий плеск возвестил о флотилии. Понятно: они тоже на течении дрейфовали.
Один струг оставляю у бона. "Буки". Суденышки не заслуживают громких названий и поименованы буквами алфавита, несут для различения знак на борту и вымпел на мачте. Порядок в строю соответствует. "Аз", разумеется, у меня; "Ижица" — у Кондрата Екимова, коего не удалось убедить, а пришлось заставить идти в бой с голыми руками, ибо начальнику надлежит действовать головой.
Приказ "букарахам" — резать дальше, сколько успеют. Сейчас мы проскользнем, но для дальнейшего узкую щель у азиатского берега надо расширить.
— Вперед!
Даже странно, что нас не заметили и не подняли тревогу. Воистину, наглость города берет! Или ловушка ждет в конце пути? На месте турецкого адмирала я нашел бы множество способов… Самое простое: осветить фейерверком — и залп картечью! Пушки на кораблях ставят так плотно, как можно; пред ними будет полоса сплошной смерти. Что останется от струга, по которому выпалит дюжина двадцатичетырехфунтовок?
Если б мои солдаты знали, как мало я верю в успех — давно бы разбежались. К счастью, сомневаться некогда: действовать надо. После траверза Еникале курс меняется вправо на два с половиной румба, и тут уж надо держать по компасу. Иначе промахнемся. Фонарь занимает место в специальном креплении на мачте: он будет путеводной звездой для идущих следом. Распоряжаюсь прибавить ход. До линии выхода в атаку — восемь верст, и чуть больше часа до рассвета.
Берегов не видно, но карта у меня в голове. Сейчас по правому борту пять, по левому — десять верст водного пространства. Расположение линейной эскадры после возвращения в Керчь никто не разведывал. Незачем. Нет ей другой якорной стоянки, кроме как у мыса Ак-Бурун. Только там фарватер расширяется до полутора верст и набирает в глубину двадцать футов. Корабли всегда на этом месте ставятся, много лет. Малые суда — в бухте, ближе к городу. Там от десяти до четырнадцати футов. Значит, заходя с зюйд-оста, не наткнешься на какую-нибудь мелюзгу. Более того, обычное расположение на рейде — в две линии; у кого больше осадка — бросает якорь мористее. К нам ближе.
Следит за компасом и дает команды рулевому лейтенант; я не оскорбляю его недоверием. Просто поглядываю иногда на звезды и сокрушаюсь, как высоко поднялся Телец. Яркий Альдебаран вернее часов отсчитывает последний час ночи.
Казак впереди пронзает шестом воду. Флотские бросали бы лот, но у здешних жителей своя традиция. Видимо, возросшая на крайней мелководности их рек и морей. Наконец, вместо надоевшего "одиннадцать" слышится — "семь". Мы на месте.
Подводное продолжение узкой песчаной косы служит ориентиром, который не проскочишь. Отдаю команду "стой", потом — "поворот направо все вдруг, мины снарядить". Столь многословная тирада зашифрована очень простым сигналом из чередующихся длинного и короткого миганий. В хвосте каравана, версты за полторы, зажигается еще один огонек. Он тускл и еле виден. Теперь все струги должны держаться на линии меж двух фонарей, пока не узрят пред собою противника.
Время на изготовку отсчитываю строго по часам. Пятнадцать минут. Экзерцировались за десять, но в настоящем бою надо прибавить — на дрожь в руках. С тревогой оглядываюсь на восток, не светлеет ли небо.
— К движению! Весла на воду!
Лейтенант отсигналивает три коротких. Гребцы налегают. Струг движется вперед, вместе с нами трогается вся линия. Мы заметно быстрее, ибо ничто не тормозит. Нынешние мины — не чета изящным творениям петербургской мастерской Никонова. Простые бочонки с порохом, густо просмоленные и стянутые дополнительными обручами. Памятуя гренгамскую осечку, я снабдил каждого минера дополнительным зарядом, иной конструкции. Не на шесте, а на четырехаршинной веревке, привязанной к гарпуну. У бочонка — двойное дно, надо зажечь фитиль в негорючей оболочке, уложенный спиралью, заткнуть пробку, вонзить гарпун в неприятельский борт и грести прочь. Адская машина сама утонет, чтобы взорваться через короткое время. Конечно, опасность, что смельчаков перестреляют, пока минер возится внизу, сравнительно увеличивается — но что же делать?! Минная атака в любом случае означает отчаянный риск, а размен струга с дюжиной гребцов на линейный корабль — чрезвычайно выгодная махинация.
Окружающий мрак незаметно утратил угольную черноту и непроглядность, чуть посинел… Рассвет совсем скоро. Впереди, чуть вправо, проступают какие-то пятна… Вот они!
Дальнейшее от меня мало зависит.
У подводного взрыва совершенно особый звук. Словно морское чудище, рядом с которым кит — мелюзга, вроде пескарика, сыто рыгнуло. Есть добыча!
Прошла бесконечно долгая минута, прежде чем раздался второй.
И только после этого кристальную свежесть истаявшей ночи осквернили отдаленные крики и беспорядочная пальба.
Всего лишь пистолетные выстрелы. Даже не мушкетные! И уж конечно, пушки никто не держал заряженными и выдвинутыми. Зачем это в порту, защищенном сильной крепостью? Мои нелепые страхи рассеялись в мгновение ока. Какая, к чертовой матери, засада?!
Кто успел первыми — поразили своих врагов без сопротивления. Дальше кровавая цена успеха возрастала с каждой минутой.
Начав движение в вечерних сумерках, мы преодолели за ночь больше тридцати верст и безошибочно вышли к неприятельскому флоту; но в темноте выстроиться параллельно вражеской линии — выше человеческих сил. Когда правый фланг взорвал первую мину, левый находился в полуверсте от ближайших кораблей.
