Земля впереди плавно подымается. Помню, как выглядит обратная сторона этого возвышения с моря: не обрыв, но близко к тому. Передовое охранение уже достигло гребня. То и дело переходя на бег, торопится мне навстречу малорослый солдатик.
— Ваше превосходительство, дозвольте сказать…
— Ну что там?
— Ишшо один нос вдался по правую руку, а за ним корабель видать. Чейный, не разобрали: далеко!
— По правую, говоришь? А прямо против нас никого?
— Ни лодочки, господин генерал!
— Бегом назад. Приказываю идти скорым шагом направо вдоль берега.
Основную колонну тоже заворачиваю. Прибрежье рассечено глубокими оврагами, лучше идти по гребню. Над накаленной солнцем землей струится воздух. Всего лишь десятый час, а жара как в печке. Страшно подумать, что будет в полдень. Ветер стих. Судно, скорее всего, русское — но капитан ничего не может: ни двинуться, ни даже нас увидеть. Разглядеть людей на выгоревших до рыжины холмах труднее, чем корабль на водах.
Вот и первые гости показались. Вернее, это мы гости, а они хозяева. Верстах в двух с южной стороны скачет одинокий конник, поодаль — еще два или три. Мимо нас, будто пришельцы совсем не стоят внимания. За отдаленною грядой холмов кто-то, наделенный властью, велел сосчитать русских и высмотреть, куда путь держат. Сей эскорт будет умножаться, сжимать круги, потом попробует приблизиться на выстрел… Всё, как в прежних маршах по степи — только теперь мои силы гораздо меньше. Примерно две потрепанных роты. В чистом поле не отбиться: даже иррегулярная кавалерия, дружно атакуя en masse, способна сломить столь малочисленный отряд. В удобном для обороны месте — другое дело. Сможем держаться, пока пушки не подвезут. Или до ночи — что раньше наступит.
Эта земля впитала немало крови. Морская пучина тоже в доле. Помню, еще ребенком читал у Страбона, как Неоптолем дважды разбил боспорских греков в одном и том же месте: летом в морском бою, а зимою — в конном. Представить, что соленые волны обращаются от мороза в твердь, способную выдержать кавалерию… Римляне взирали на здешние края, как мы — на Сибирь или Камчатку. Холодная дикая страна у северо-восточных границ. А "Третий Рим" южные границы усиливается до нее продвинуть…
Всадники заметно прибывают: их уже десятки в пределах, доступных взору. Оружие самое разнообразное. Кто с винтовкой, кто с луком. Судя по одёжке, больше всего черкесов, но есть и ногаи, а вон — совершенно точно казак! Эх, наших донцов бы увидать: не те здесь казаки, совсем не те… Было время, когда я относился к беглецам не скажу, чтобы с сочувствием — но с известной долей понимания. Царь неумеренно крут и жестко стелет. Должно быть в государстве такое место, откуда выдачи нет. Должен быть выбор между крепостной неволей — и хотя бы славною смертью в бою с ногаями или джунгарами. Если не Дон — пусть будет Терек или Иртыш… Однако после пензенского разорения, что было в семнадцатом году, для некрасовцев у меня милосердия не осталось. Сперва за казацкую волю стояли — а потом вместе с магометанами на русские земли за ясырем пришли! И ведь при этом во Христа веруют, черти!
Забавное представление разыгрывается под солнцем Тамани: русский отряд шагает, а джигиты гарцуют поодаль, лихость кавалерийскую показывают. Подольше бы так! Не нужно мне от них ничего, и воевать с ними не хочу. Только пройти мимо. Солдатам строжайше приказано без команды не стрелять. Нет! Нет у здешних народов политической мудрости. Вот самый нетерпеливый подскакал шагов на триста, поднял ружье, приложился… Выстрел! Что ж ты, сукин сын, делаешь — тебя же не трогают?! Ладно, не задел никого. Свирепо одергиваю тех, кто дернулся к оружию. Не останавливаясь, тащу из кармана носовой платок (еще довольно белый) и поднимаю над головой на острие шпаги. Формальное предложение разойтись мирно, равно понятное в Европе и Азии.
Бесполезно — как и следовало ожидать. Миролюбие на Востоке отождествляют со слабостью. Убедившись, что мы не отвечаем, еще полдюжины наездников обретают желание пострелять в гяуров. Кричит в середине строя раненый солдат. Что ж, война — так война.
По моей команде стрелки с новоманерными фузеями образуют редкую цепь между колонной и полем: маневр сотни раз повторяли на учениях. Пали! Грохот залпа разрывает густой жаркий воздух. Десяток приблизившихся на свой выстрел врагов летит наземь вместе с конями. Ругаюсь и выговариваю, чтобы стреляли не спеша, прицельнее: пусть ребята чуток остынут, — хотя в душе доволен. Хорошо отпугнули неприятеля, этак еще на пару верст спокойного марша.
Важно пройти как можно больше, прочь от керченских турок и поближе к заштилевшей бригантине. Теперь ясно вижу в подзорную трубу, что русская. Совсем далеко, на горизонте, белеют еще паруса. Кто бы ни добивался моей погибели — вряд ли злокозненные интриганы подчинили себе всю эскадру. Змаевич хотя не ангел, но на такое сатанинское коварство все же не способен.
Тем временем вражеская конница, беспрестанно умножаясь, снова начинает наглеть. Отстрел самых смелых помогает лишь отчасти, ибо все время прибавляются еще не испытавшие нашего огня, и каждый норовит выказать удаль перед сотоварищами. Пули свистят, высоким навесом летят стрелы. Чуть больше настойчивости — и фор-линия не справится с ними, придется разворачивать строй и отражать атакующих общими силами. Скорее всего, продолжить марш после этого не дадут.
Еще почти час проходит — час, показавшийся вечностью, — прежде чем удается найти хорошую оборонительную позицию. Крутой морской берег, два глубоких оврага, а со стороны поля — настоящий, хотя сильно оплывший, защитный вал! В незапамятные времена, возможно — при Митридате, кто-то уже устраивал здесь укрепленный лагерь.
Чего нам не хватает, так это шанцекопного инструмента. Оба моих лейтенанта — моряки, не постигшие сакрального смысла земляных работ. Приходится объяснять, входя в подробности. Сначала Ксенидису.
— Возьми, кто безоружные. Высвободи весла, из коих носилки для раненых делали. Если придут шлюпки — на руках людей перенесем, не придут — тем более не понадобятся. Обрежь рукояти и лопасти, сделай деревянные лопаты. Прокопай эскарп у подошвы вала и контрэскарп изнутри, чтобы стрелков поставить.
— Ваше Превосходительство, земля ссохлась. Солдаты в черкесских хижинах мотыги нашли, дозвольте взять…
— Половину. Другую — минерам. Тебе, Кондрат. Сейчас оружие почистят, перезарядят вкладыши — отпугнем кавалерию, чтоб не мешала. Внешнюю сторону вала заминируй. Со стороны моря осыпь, там должны быть камни. Прикажи носить. Чем угодно, хоть за пазухой. Мины сверху засыпь, вместо осколков будут. Теперь, если до пушек дойдет… Ты где бы на месте турок батарею поставил?
— Не знаю, господин генерал… Разве на том холмике? — Унтер-лейтенант показал пальцем.
— Лучше за холмиком, от наших пуль безопасней. Похоже, кстати, он насыпан в одно время с валом. Почти готовый бруствер. Там тоже мины заложим, если доберемся. Нажимные, под большой вес. Умеешь делать?
— Чего тут хитрого? Доску качелькой на край, другая сторона — в рыхлой земле… Чуть утоптать, чтоб ногой не прожималась… Ваше превосходительство, а ведь конь наступит — тоже сработает!
— Бог с ним, что же делать? Значит, судьба его конская — в небе летать. Пару бочонков оставь. После минирования один разведи водой в кашицу…
— Виноват, Ваше Превосходительство: воды-то мало…
— Куда ее беречь? Ночью, а если ночь выстоим, тогда утром все решится. Если жалко — можешь употребить мочу, худа не будет. Запасные рубахи с подштанниками порвать на тряпки, пропитать сей кашицей и связать в узелки. С камнем в середке, чтобы бросать удобно. Высохнут, будут ручные лихткугели. Пока светло, мы врагов сдержим; а впотьмах им подползти и броситься в кинжалы — милое дело.
— Будет исполнено! Второй бочонок тоже развести?
— Пока побереги. Патроны — что хлебное вино: сколько ни бери, всё мало окажется. Не готовились мы в осаде сидеть.
— А пули?
— Для ближнего бою староманерные фузеи чем угодно можно заряжать, хоть рублеными гвоздями.
— Так и гвоздей тоже нет!
— Есть кружки, ложки оловянные. На картечь еще лучше, почти как свинец. Полушки медные по карманам собрать: калибр подходит. Впрочем, навряд ли до этого дойдет. Но на всякий случай порох пусть будет.
Екимов растерянно слушает, какую чушь несет генерал. Имею право: чин такой! Не хочется раньше времени говорить, для чего последний бочонок. Про себя я твердо решил, что в магометанский плен больше не пойду. И вообще ни в какую неволю. Кто бы ни попытался лишить меня свободы, при этой попытке один из нас точно умрет. Minimum minimorum, один.
Гоню черные мысли: на войне думать о смерти нельзя. Это расслабляет и лишает воли. Надо действовать. Выведя стрелков за вал, оттесняю всадников подальше: нехрен смотреть на подготовку позиции. Черкесы не сильно упираются и дарят нам целую версту, как будто окончив свою миссию тем, что загнали русский отряд в древнее укрепление. Даже позволяю солдатам отдохнуть, разделив на две перемены.
