Козеттой поженятся, снова появляется Тенардье. Увидев Вальжана на улице (и наконец узнав его как человека из клоаки), Тенардье устанавливает за ним слежку. Он понимает, что Жан Вальжан связан с Мариусом, и хочет вытянуть у Мариуса денег, раскрыв ему «правду» о прошлом. Тенардье делает ставку на имеющийся у него клочок пальто того «трупа», который Жан Вальжан тащил по клоаке. Он должен «доказать», что Вальжан – убийца. Но доказывает в итоге лишь то, что Жан Вальжан спас Мариусу жизнь. Впрочем, уже слишком поздно, потому что Вальжан уехал в деревню умирать.
Тут я всегда задумываюсь, почему Жан Вальжан вообще не желал, чтобы Мариус знал, что он спас ему жизнь. По сути, ему не хотелось, чтобы Мариус и Козетта считали себя обязанными ему. Справедливо. Хотя, если бы я спасла человеку жизнь, вытащив его из боя через клоаку, я бы предпочла, чтобы этот человек считал, что отныне находится у меня в неоплатном долгу. А еще я бы, пожалуй, дала объявление в газете, чтобы все знали, как я хороша. Но именно поэтому, друзья мои, я и не Жан Вальжан.
Меня восхищает, что Гюго умудрился удержать всё это в голове и связать все концы с концами. Вообще-то, учитывая, что нужно составить нечто вроде родословного древа, раскинувшегося на несколько страниц, чтобы вообще понять связи между всеми этими персонажами, неудивительно, что большинство людей на протяжении последних 150 лет предпочитали узнавать эту историю через песни. Впрочем, при первой публикации читатели расхватывали книги как горячие пирожки. Роман распродали в Париже за три дня. Трудно представить, как сильно людям хотелось прочитать эту книгу и как много она для них значила. Ее запрещала католическая церковь; ее публично сжигали в Испании. Заводские рабочие покупали книги вскладчину. Критики возненавидели роман и окрестили его книгой для людей, не умеющих читать. И все же Гюго достиг своей цели: он хотел, чтобы люди поняли, что он написал глубокую историю о несправедливости и необходимости перемен – о вещах, с которыми просто не мог мириться.
Тем не менее, хотя Гюго был успешным и известным писателем, он боялся, что в своем стремлении привлечь внимание к проблемам бедняков может показаться лицемером. Его биограф Грэм Робб считает это попыткой «искупить вину» за двойную жизнь, которую вел писатель: «Согласно статистическому анализу, с 1847 по 1851 год количество женщин, с которыми он переспал, превосходит число написанных им стихов». А стихов он писал немало! Однако он явно не слишком стыдился этого, поскольку к 1870-м годам уже снова играл роль Великого Писателя. В атмосфере «салонов», куда люди приходили полюбезничать с Великим, дамам, не носившим перчаток, он целовал ручки от кончиков пальцев до локтей. Если же дама пыталась провести старикана и перчаток не снимала, он засовывал любопытный палец под перчатку и водил им из стороны в сторону.
В Гюго удивительным образом уживались общественный активист, уважаемый писатель, сексуальный маньяк и эгоист. Его слава росла, и имя Гюго становилось основой для многих специфических французских слов, от Hugotiste (поклонник Гюго) и Hugocrate (одержимый Гюго) до Hugolisme (сходство с Гюго) и глагола hugolatrer (боготворить Гюго). С одним из худших побочных эффектов гюгомании столкнулся поэт, который, как считается, умер от ненависти к себе после того, как однажды в гостях случайно разбил вазу, принадлежавшую великому писателю. Английский поэт Алджернон Чарльз Суинберн, прославившийся своими сочинениями о лесбиянстве и каннибализме (безумец!), писал, что мечтает каждый день чистить Гюго башмаки. К чести Гюго следует сказать, что всякий раз, когда этот чистильщик сапог оказывался рядом и восторгался им воочию, тот притворялся, что не понимает английского, а позже – что вообще оглох.
Впрочем, когда сегодня я думаю о Гюго, мне сразу вспоминается его ужасная прическа. На немногих существующих фотографиях видно, что он лысел и всячески старался компенсировать отсутствие волос надо лбом, оставляя их длинными по бокам. Эх, Виктор, Виктор, все мы знаем, чтó ты пытался сделать! Очевидно, это нисколько не мешало ему пользоваться популярностью у женщин. Жюльетта Друэ была его любовницей на протяжении пятидесяти лет и написала ему более двадцати тысяч писем. Страшно представить, сколько писем она написала бы, если бы тогда существовала электронная почта. Удивительно, что у них вообще оставалось время на секс.
46 лет Гюго прожил в браке с Адель Фуше, в котором у них родилось шестеро детей. Оба супруга изменяли друг другу, и Гюго имел множество связей с проститутками, что считалось совершенно нормальным для человека его социального положения и профессии. Настоящее чудо, что он не заразился сифилисом. Легко представить Гюго этаким чудовищем на основании его дневников, написанных «тайнописью», где было много иносказаний и женские груди, в частности, назывались «Швейцарией» (потому что производят молоко).
Однако в биографии Гюго немало реабилитирующих писателя моментов: например, он был опустошен, когда утонула его девятнадцатилетняя дочь Леопольдина. Она только что вышла замуж, и ее муж погиб, пытаясь ее спасти. Леопольдина вдохновила Гюго на создание многих из самых известных его стихов. Может, он и любил «Швейцарию», но свою семью тоже любил.
На одной из моих любимых его фотографий Гюго запечатлен с внуками, Жанной и Жоржем. Он смирился с облысением и напоминает ухоженного, гордого, холеного Деда Мороза. В старости он жил с внуками и понуждал их разделять свою любовь к гастрономии, заставляя есть скорлупу омаров (считал, что это полезно для пищеварения), грызть угли (полезно для вывода нечистот) и целиком запихивать в рот апельсины (полезно для незапланированных визитов в больницу, полагаю).
Гюго прожил почтенные 83 года и успел насладиться несколькими городскими праздниками, устроенными в его честь. Из-за безумной гюгомании, пришедшейся на старость писателя, в те дни, когда он оказался на смертном одре, началась настоящая истерия, поскольку многие пытались сообщить, какими были его последние слова. Потому история сохранила невероятно длинный поток последних слов Гюго, которые на самом деле последними не были. По той же причине один человек, назвавшийся его лакеем, продал четыреста «подлинных брюк Виктора Гюго» на похоронах писателя. Уверена, мы все о них мечтаем… Прощание с Гюго должно было состояться в Пантеоне – в месте, которое он, по собственным словам, терпеть не мог, потому что оно напоминало ему огромный бисквитный торт. Тысячи людей пришли проститься с ним и поглазеть на сувениры, выставленные на продажу: цветочные венки с его портретом в середине, открытки и стихи. Робб пишет, что «парижские шлюхи из уважения задрапировали черным крепом свои вульвы», однако, как обладательница вульвы (и любительница черного крепа), я затрудняюсь
