Попытки разводить лес на южных склонах Крымских гор, на яйле делались еще в прошлом веке. Но, может быть, не умели должным образом готовить почву и ухаживать за саженцами — от тех посадок мало что осталось. После Великой Отечественной войны лесопосадки начали вести практически с нуля. Не прижились здесь испытанные породы — тополь, береза, черемуха, грецкий орех, шелковица, айланд, акация, гледичия. Зато пошли в рост кедры, кипарисы, можжевельник, дуб, фисташка. Но сосны, крымская и судакская, оказались самыми подходящими. Сосна и приживалась лучше, и росла быстрее. А ведь лесоводы еще думают и об отдаче: древесина в хозяйстве не последнее дело.
Так-то оно так. И все-таки значение горных лесов для Крыма гораздо шире. На одном научном симпозиуме начальник областного управления лесного хозяйства Олег Борисович Исаенко говорил:
— Сохраняя и умножая горный лес, мы имеем в виду прежде всего эстетический и водоохранный результат. И то, что мы посадили на яйле три тысячи гектаров леса, равноценно строительству водохранилища на сорок миллионов кубометров воды...
Вот почему Исаенко не поддержал идею создания Крымского национального парка с его задачами не столько охраны ландшафта, сколько окультуривания и освоения его для отдыха. Крымскому лесу, от которого, кстати, как и от моря, зависят лечебные свойства южнобережья, нужен, по мнению Исаенко и многих его коллег, заповедный режим. Заповедник — Ялтинский горно-лесной — был организован после того, как окрестные леса перенесли несколько губительных пожаров. Создан, чтобы уберечь эти леса от огня.
Наверно, ни Исаенко, ни Герт, ни Шацких не смогли бы сегодня сказать точно: поднимутся ли со временем на склонах Крымских гор, там, где они работают, полноценные леса, то есть леса, возобновляющиеся естественным путем. Слишком мал срок для уверенных прогнозов: что для сосны каких-то тридцать лет? Но одно они доподлинно знали, и это придавало им уверенность: сосновые леса в окрестностях Алушты были.
Шацких развернул машину, и вот снова снует террасер поперек горы, взад-вперед. Тракторист резал террасу от кусточка к кусточку, от вешки к вешке. Выбираясь на открытый склон, ловил верхним обрезом кабины морской горизонт. Это главный ориентир.
На каждом шагу, на каждом метре склон уже другой. Попадется вот такая теснина, пока ее обработаешь, семь потов сойдет... Зайцем не раз насторожишься, чувствуя, как насыпь под гусеницей оседает.
В самом деле, с тесными узкими оврагами — «щелями» — беда. В них уклон резко увеличивается, «зарываться» в материк приходится глубже. Тут смотри, чтоб он, обваливаясь, стекла в кабине не высадил. А в самой «щели» нужно еще и развернуться. Значит, площадку приходится делать не четырехметровую, как по инструкции положено, а шире.
Пока одолевал очередную «щель», раздумывать было некогда. Но когда выбрался на ровный склон и заглушил мотор — передохнуть, нахлынули воспоминания... Был он как-то в Ивано-Франковской области, в одном селе. Пригласили его нарезать террасу. Гора — шеи не хватает голову закидывать. Зеленые гладкие склоны. Пихты стоят, стога сена, усадьбы: игрушка — не гора. Стал взбираться, волоча массивный нож по земле, чтоб центр тяжести пониже опустить. Лез — не оглядывался. Залез — оглянулся: хоть с парашютом прыгай. Заробел, но делать нечего. Разворачиваться надо, боком к косогору становиться. Угломер показывал: допустимо, но на пределе. Стал ерзать, фрикционами подрабатывать. Тут любая кочка, любой камень могут машину подбросить, и — до встречи внизу. Однако развернулся и малость в косогор «зарезался». А как «зарезался», гора тебя уже не сбросит. Вышел из трактора дух перевести, пот смахнуть — бегут к нему, руками машут. Прекратить приказывают — сами испугались своей затеи. Однако террасы все же нарезал. Теперь и тамошние механизаторы склонов не боятся — режут, лес сажают.
Или, например, в Болгарии случай был. Отдыхал он тогда в Родопах. Недалеко от гостиницы, где жил, террасировали склон. Не удержался, пошел посмотреть. И ко времени поспел — что-то застопорилось у тракториста. Засучил рукава, давай помогать — и дело пошло. Потом террасой по горе расписался.
Первый его наставник по террасному делу учил: спиной, ногами чувствуй машину, гору. Без этого никакие приборы не помогут. На косогоре, когда сиденье из-под тебя уходит, трактористу впору пристегиваться, как в самолете. Но нельзя — есть шанс выпрыгнуть, если что.
А напарник его так и не выпрыгнул...
Давно это было. Пришел Шацких домой после смены, помылся, сидит ужинает. Стучится бригадир, жену его кличет. Вышел сам — тот бледный, растерянный.
— Так ты живой... А кто же тогда?
Милиция сообщила, что на террасах перевернулся трактор, Анатолия Алексеевича трактор, и тракторист погиб. Думали — Шацких. Оказалось — сменщик его. Значит, чувство горы не сработало. Грустные дела. Человека схоронили. Помянули. Надо машину выручать. Вверх не сдвинешь, вниз — обрыв. Подрезался Шацких террасой под нее и стянул на себя. Да неудачно. Навалился трактор спасателю на корму. Разбил бак, навесную систему. Анатолия Алексеевича из кабины без сознания вытащили, помятого, соляркой залитого.
Можно было б и уйти с такой работы. И уходил ведь, устроился на хлебозаводе. С домом рядом, и в тепле, в спокойствии, свежими булочками пахнет. Год поработал — не выдержал. Вернулся на террасы свои, получил новый трактор...
Так, размышляя и вспоминая, Анатолий Алексеевич снова вернулся к недавнему разговору с Гертом. Приятно, когда тебя ценят. Награду получал вместе с лесником Леонидом Константиновичем Акопским — вместе и работали в Канакской балке. Ему — медаль «За трудовое отличие», Акопскому — орден Ленина. Шацких — воронежский, Акопский — местный, за горами его родная Алексеевка. В годы войны партизанил. А в лесниках уже лет тридцать с лишним. Работать с ним нелегко. Душу вытрясет — дело ему делай только на «отлично». Недаром говорят: лес — зеркало лесника. У Акопского что на бумаге, что на террасах — сосенка к сосенке. И переделывать террасы заставлял, и подсаживать, если саженцы с первого раза плохо принимались. И ухаживал за посадками не пять лет, как все, а семь.
...Шацких взялся за рычаги. Терраса прошла чуть выше старой кевы, стоящей на корнях, вылезших из земли, словно на ходулях. Кеву еще дикой фисташкой зовут. Как только заступил к участку, заприметил он эту фисташку: лет сто ей, поди. Видел Шацких, стоит она на ходулях оттого, что ушла из-под нее земля. Смыло дождями, выдуло ветрами. Исчез слой земли сантиметров восемьдесят толщиной. Эрозия... Глянешь на эту кеву — и не надо объяснять, что это такое. Грызет эрозия землю, выедает овраги и ущелья, разрушает горный склон, сносит почву. Только лес — единственная от нее защита.
Это из-за кевы сегодня конфуз получился. Там — мочажинка, вода сочится, потому терраса и уползла. Нужно было бы обойти мочажинку, но тогда кеву пришлось бы завалить. Пожалел ее Анатолий Алексеевич. Пожалел. Чуть в стороне прошел. Пусть стоит еще сто лет.
Шацких вышел из кабины, похлопал по стволу кевы. Вздохнул облегченно: терраса получилась что надо. Посмотрел вдаль, на горы — и замер. На Демерджи стлался дым.
— Горит,— ахнул Шацких. — Яйла горит!
Яков Петрович Герт заметил дым, когда возвращался от Шацких. Он как раз собирался в эти края, и машина была наготове. Герт взял с собой четверых, кто оказался рядом,— и с места в карьер. Они рвались на «уазике» по горной дороге вверх, а дым набирал силу. Горела трава. Пока трава. Но ведь там есть и сосняки — не одна сотня гектаров...
Когда Герт с людьми выскочил на яйлу, дым почернел — занялись первые сосны. К ним и бросились. Стали рубить, сбивать пламя с травы, засыпать его землей. Фронт огня был километра полтора, их — пятеро.
О пожаре на яйле узнали и в Симферополе. Исаенко, выйдя на связь по рации, предупредил пожарников и летчиков быть наготове.
Сначала пятерым на Демерджи показалось, что им самим не справиться: поднялся ветер. Герт вызвал подмогу. Но ветер снова утих, и они все-таки погасили пожар. Рассеялся дым: стройные сосны стояли, как прежде, почти не тронутые огнем.
И тут Герт заметил пропажу — потерял часы, именные, подаренные министром лесного хозяйства республики за отвагу на пожаре.
Пошутили: пожар дал — пожар и взял.
...Тогда в ущелье Авунда у Герта было 600 человек, а всего пожар тушили около пятнадцати тысяч человек. Поднялась вся область, даже из Николаевской и Херсонской областей прислали людей и технику. Пожарные машины гнали воду на километровую высоту. 24 километра пожарных шлангов было раскатано! Ветер раздувал огонь. От жары трескались утесы, рушились раскаленные камни, сметая все на своем пути.
Не только в открытую шел огонь. Он затаивался в дуплах, пнях, в трещинах скал. Разгорался снова, уже в тылу, в отвоеванных людьми гарях. Исаенко руководил с вертолета. Тогда без тактики и стратегии, без техники ничего сделать было нельзя. Сегодня все оказалось проще. Измученные, чумазые, спускались Герт и его помощники с Демерджи. На въезде в Алушту их встретила колонна машин с подмогой. В одной из них Герт заметил Шацких.
