Питер залился краской, уставив взгляд в столешницу с круглыми следами, оставленными пивной посудой.
— Я теперь даже не знаю, как надо разговаривать с женщиной, — сказал он.
— Так ты пойдешь с нами или нет?
Питер открыл рот. Потом снова закрыл. Помолчал немного. И наконец выдавил:
— Хорошо, хорошо… Пойду.
* * *
— Иерусалим очень не плох…
Беседа шла на танцевальной площадке ресторана «Оберж де Пирамид» под звездным небом на фоне трех величественных, бросивших вызов времени гробниц. Место упокоения фараонов находилось за границей света и вдали от веселой музыки.
Питер не очень уверенно передвигался по площадке, а Джойс непрерывно болтала.
— …город довольно чистенький, а «Царь Давид» премилый отель, хотя люди, который там обитают, просто ужасные.
Говорила Джойс прерывисто и несколько манерно, однако достаточно громко для того, чтобы её слова могли расслышать окружающие.
— Вот так-то лучше, не так ли? — сказала она, после того как Питер ухитрился сделать почти полный поворот.
— Да, пожалуй, — согласился Питер, истекая потом от нещадной нильской жары и пытаясь двигаться в такт музыки. Болтовня Джойс ему мешала и сбивала с ритма, но девица никак не желала замолчать.
Она работала в консульской службе, и к половине десятого вечера Питер успел узнать обо всем, что случилось в консульстве за полтора года, которые прошли с того момента, когда Джойс прибыла в Иерусалим из Англии. За весь вечер Питер так и не произнес ничего внятного. Он заикался а, начав фразу, её не заканчивал. Боевой капитан страдал так, как страдает мальчишка-фермер, попавший из своей глухомани в высшее общество. Тем не менее, девушка оставалась для него красивой и желанной. На ней было светлое вечернее облачение («Мы одеваемся только в Иерусалиме»), и её белые, гладкие, обнаженные плечи в ярком свете танцевальной площадки выглядели весьма призывно, если не вызывающе.
— Ведь это Король Фарук, не так ли? — впервые за весь вечер чуть понизив голос, спросила Джойс.
— Да, — ответил Питер, покосившись в ту сторону, в какую смотрела она.
— Ну разве он ни душка? Какая оригинальная борода!
— Жирный, самодовольный мальчишка, — сказал Питер, глядя на Фарука, и это была его первая связная фраза за весь вечер. — А броду, насколько мне известно, он отрастил потому, что ужасно страдает от угрей.
— Ведите меня по краю площадки, — прошептала Джойс. — Я хочу, чтобы люди меня видели.
Питер повиновался и вел её в танце вдоль края площадки до тех пор, пока не кончилась музыка. По пути к столику Джойс успела послать радостную улыбку семи или восьми офицерам, сидевшими в разных концах заведения.
— Просто удивительно, — на весь зал и очень весело заявила она, сколько мужчин я знаю в Каире!
Они сели за столик, и воцарилось ужасающее молчание. Куда к дьяволу подевался Мак со своей девицей, думал Питер, а Джойс тем временем одарила улыбкой вначале один столик, а затем и другой.
— Вы замужем? — непонятно почему спросил Питер, услыхав как бы со стороны свой голос — скрипучий и угрюмый.
В первый раз за весь вечер Джойс обратила на него все свое внимание.
— Почему, — сказала она, глядя холодно и вопросительно, — вы задали такой странный вопрос?
— Просто потому, что в моей конторе работает молодая женщина, ответил Питер, не совсем понимая, что говорит. — Она замужем за лейтенантом, служащим в Индии. Сочетается браком с американским майором, направленным в Лондон… — лицо Джойс приобретало все более и более натянутое выражение. — Просто не знаю, что мне о ней думать, — неуклюже закончил Питер.
— Нет, — ледяным тоном произнесла Джойс, — я не замужем.
— А я женат, — в отчаянии сказал Питер.
— Неужели? — бросила Джойс и автоматически послала улыбку полковнику, расположившемуся через три столика от них.
— Моя жена… — продолжал Питер, совершенно не понимая, почему он все это говорит; алкоголь, который он поглощал с шести вечера, сделал его язык совершенно неуправляемым. — У моей жены восхитительный характер, хотя я не могу вспомнить, как она выглядит. Её зовут Энни и она работает в Манчестере на Министерство Авиации. После Дюнкерка мы пять месяцев стояли на побережье рядом с Дувром, и по уикендам я ухитрялся сбегать из части. Мы останавливались в одной комнате и просто смотрели друг на друга. А после Франции…Мне казалось, что жена исцелила меня от ужасной болезни. Она очистила меня от грязи, помогла выбросить из памяти смерть и избавиться от вида умирающих рядом друзей. Жена очень красива, но как точно она выглядит я сейчас не могу вспомнить. Энни очень спокойная и простая, и говорит негромко, хотя и голос я тоже не могу вспомнить. Сегодня я послал ей свою фотографию. Думаю, что мужчина не может рассчитывать на то, что женщина будет помнить его шесть долгих лет. Кто-то должен поставить вопрос в Парламенте… Что вы на это скажете?
Джойс смотрела на него, скривив рот.
— Да, — ответила она.
— Если бы я мог встретиться с ней хотя бы на два дня. Провести две ночи… — в этот момент он осознал, что его слушает всего лишь дама из Иерусалима. — Перед тем, как прибыть сюда, я служил ещё на одном побережье. Там все время шли дожди. Отвратительная осень, колючая проволока, знаки, указывающие высоту прилива, и мины на всех пляжах. Я позвонил ей по междугороднему телефону. Она сказала, что у неё выдалась свободная неделя, и спросила, не может ли она приехать ко мне. Я ответил отказом. Там было так ужасно. Жалкие лачуги под дождем, в которых мы ждали появления немцев. Я знал, что нашу часть перебрасывают в Африку, и не хотел, чтобы у Энни остались ужасные воспоминания о наших последних днях вместе. То место показалось бы ей настолько отвратительным, что по-иному быть не могло. Я запретил ей приезжать, но она сказала: «Жди меня там. Сегодня вечером я буду у тебя». — Совершенно неожиданно, заглушая гремевшую в долине Нила танцевальную музыку, в его ушах прозвучал голос Энни. Весело и уверенно она приказала ему сидеть на месте и ждать её появления на берегу Английского Канала. Несмотря на отвратительную связь, он услышал в голосе жены и любовную тоску. — Она приехала, и мы провели вместе целую неделю. Дождь и колючая проволока вовсе не оказались нам помехой. Так хорошо нам никогда раньше не было. Война началась недавно, у нас был уголь для камина, горячий ром и прекрасные завтраки в постели, за задернутыми гардинами. Уезжая, она не проронила ни единой слезинки, а когда я отбывал в Африку, сердце мое пело. — На фоне темного неба пустыни чернели глыбы древних пирамид, и Питер уже давно обращался к ним, а вовсе не к сидевшей напротив него глупой девчонке с заголенными плечами. — Вот уже два месяца от неё нет никаких вестей, — он пожал плечами и добавил: — После войны я займусь политикой. Буду баллотироваться в парламент. Ведь должен же там быть хотя бы один человек, который знает о войне не понаслышке и считает, что одной войны более чем достаточно, а шесть лет вдали от дома — это уж чересчур…
— О, Джойс, как славно! — рядом с их столом, склонившись в галантном полупоклоне, стоял полковник. — Потанцуем.
Джойс вопросительно взглянула на Питера. Питер поднялся и, не совсем твердо держась на ногах, произнес неопределенно:
— Безмерно счастлив…
Джойс, не глядя на Питера, вышла из-за стола. Полковник повел её в танце, а Джойс посылала улыбки одиноким офицерам, дюжинами сидевшим вокруг танцевальной площадки.
Питер лениво следил за тем, как среди бравых хаки и сверкающих нашивок мелькает её пышное белое платье. «Господи, неужели я схожу с ума?», подумал Питер вспомнив свою застольную речь. На танцевальный круг вышел капитан и принял Джойс из рук полковника. На смену капитану явился какой-то американский майор.
— Мир, — пробормотал Питер себе под нос, — просто кишит американскими майорами.
Негромко рассмеявшись, он встал из-за стола и вышел из ночного клуба. Музыка стала почти не слышной, а в тени ночи возвышались гигантские пирамиды, сооруженные когда-то, чтобы увековечить память ныне уже забытых мертвецов.
Он сел в такси и попросил доставить его в Каир.
Когда машина доехала до острова Гезира, Питер постучал по плечу водителя и распорядился:
— В «Спортивный клуб».
Древнее такси, скрипя всем, чем только можно скрипеть, совершило поворот.
— Мне надо выпить, — совершенно серьезно сказал самому себе Питер. Выпить мне просто необходимо.
Он подумал о старине Маке, оставшемся в обществе двух девиц наедине с грандиозным счетом. Последнее обстоятельство очень его мучило. Питер знал, что обязательно расплатится с Маком, хотя после этого ему до конца месяца, видимо, придется ограничивать себя в выпивке. Но у него не было сил оставаться с этой треклятой дурой. Однако, если быть честным до конца, то у него не было сил оставаться и с любой другой девицей. Энни, так и не сфотографировавшаяся в Манчестере… Писать, однако, она могла бы и почаще, чем один раз в два месяца…
