— Хотите леденцов? — спросил правщик, переступая через порог и протягивая коробку. — Я свой дневной рацион уже использовал.
Помощник редактора взяли несколько шариков и принялись их сосать, слушая вальс.
— Хорошая музыка, — заметил капрал.
— Пятьдесят лет, — повторил помощник редактора.
— Пора в постель, — сказал правщик. Он зевнул, потянулся и добавил: Вот проснусь завтра и узнаю, что война кончилась.
Капрал вышел, а помощник редактора запил пайковые леденцы глотком вина и спросил:
— Ты когда-нибудь ел леденцы на гражданке?
— Ни разу, — ответил репортер.
— Я тоже никогда не пробовал, — сказал помощник редактора и задумчиво покрутил перед глазами бутылку. — Боже, какая здесь скукота! Как мне хочется оказаться в Италии. — В Берлине заиграли веселые венгерские танцы, и помощник мрачно уставился на приемник. Отпив немного вина, он продолжил: — Вот в этом вся загвоздка. Произошла высадка, о ней пишут другие парни. Другие парни выдают сенсационные материалы, а я протираю задницу в Африке. Редактор. Помощник редактора… Да я восемь лет назад, едва кончив колледж, писал лучше, чем сейчас. Восемь лет назад, — он задумчиво потер зарождающуюся плешь, — я мог стать редактором. Наверное, мне стоило жениться, — закончил он, допив вино.
— Скорее всего, это ничего не изменило бы, — сказал репортер, который давно был женат.
— Скорее всего, нет, — согласился помощник, пожимая плечами. — Когда я учился на втором курсе, у меня была девушка — на год старше меня. Чтобы попасть на весенний выпускной бал, надо было встречаться с ней, начиная с октября. Там был один парень с машиной, и он отвозил её на завтрак, ленч и ужин. Он каждый день посылал ей цветы, но тем не менее, я иногда ходил с ней на ленч. Она сделала мне самый замечательный подарок. Такого подарка я ещё не получал ни от кого. Тогда я был совсем мальчишкой, и теперь подарок, видимо, не должен казаться мне чем-то особенным, но он все же таким для меня остается. Она перестала встречаться с другим парнем — тем, у которого была машина, — и на выпускном балу с ней был я. Я подарил ей орхидеи, и мы даже выпили с ней в паре подпольных забегаловок. Эту ночь я буду помнить всю жизнь, — он откинулся на спинку стула, вспоминая орхидеи и выпивку во время сухого закона. — Тем же летом я познакомил её со своим другом. У парня была куча бабок и он звонил ей по междугороднему телефону три раза в неделю. Одним словом, через полгода они поженились. Я не стал бы осуждать девушку. Хочешь взглянуть на её фотографию?
— Да, — ответил репортер.
Помощник редактора достал фото — пожелтевшее и потрепанное по краям. На нем была изображена красивая, изящная девушка в белом платье. Девушка сидела выпрямив спину и в её личике можно было увидеть как сильный характер, так извечную женскую кокетливость.
— Не знаю, почему я её храню, — сказал помощник редактора. — Видимо, на счастье.
Он осторожно спрятал фото в бумажник и вновь откинулся на спинку стула. Помощник редактора носил очки с толстыми линзами, а угловатое, простоватое лицо порядочного человека, едва видимое в полумраке комнаты, совершенно ясно говорило, что он обречен на то, чтобы девушек у него уводили его же лучшие друзья.
— У меня была ещё одна девушка. Датчанка, — продолжал помощник редактора. — Я познакомился с ней на вечеринке в Гринвич Виллидж. Она с подругой приехала из Бостона, чтобы стать актрисой. Когда мы встретились, она работала билетершей в кинотеатре «Фильм-арт». Конец «Великих иллюзий» я видел не менее двенадцати раз, — вспомнив знаменитое творение Ренуара, помощник редактора улыбнулся. — Я приходил на пару последних частей фильма, а затем мы отправлялись на улицу Саннисайд, где она обитала вместе с подругой. Я ей нравился, но ничего особенного между нами не было, хотя я ночевал на диване в их гостиной пять раз в неделю. Как-то мы разругались; она решила, что не хочет становиться актрисой и вернулась домой в Бостон. Думаю, что мы поженились бы, если бы так часто не ссорились, — он снял очки и уперся в них взглядом. — Примерно через полгода она навестила Нью-Йорк, и все пошло по-иному. Она сразу поселилась у меня, и наступило замечательное время. По уикендам мы отправлялись на природу. Просто ехали, куда глаза глядят, и останавливались выпить то там, то здесь. Мы купались в океане и все время смеялись Однажды мы уехали в Провинстаун и прожили там некоторое время в какой-то датской семье. Мы организовали там грандиозную вечеринку. Да… Провинстаун на полуострове Кейп-Код. Думаю, что времени лучше, нежели то, в моей жизни не было… Я до сих пор все помню в подробностях. Наверное, мне следовало жениться на ней… Не знаю.
Помощник редактора наклонился и поставил бутылку на пол. На улице три французских солдата орали на ходу какую-то песню.
— Мне тридцать лет, и я пишу хуже чем когда-либо. Не знаю, что буду делать после войны. Однажды, когда я проходил службу в Инженерном корпусе, я написал ей письмо. Она была замужем, но все же ответила. Семнадцатого мая у неё родился ребенок, и она собиралась назвать его Дейвидом в честь свекра. Она просила меня помолиться за ребенка. Я ей больше не писал. Помощник редактора вновь нацепил очки, — «Фильм-арт»… — протянул он и рассмеялся. — До чего же я устал. Уже поздно. Пошли спать. Завтра нас снова ждет война.
В радиоприемнике теперь гремел американский джаз. Родные американские трубы выдавали ритмы, знакомые всем дансингам и ночным клубам, и под которые на всех весенних выпускных балах танцевали американские девушки в белых платьях.
Помощник редактора, смежив веки под толстыми линзами очков, слушал музыку. Когда мелодия закончилась, он побрел в свою комнату. Его форменная рубашка была помята и пузырем вздувалась на спине. Но прежде, чем выйти из редакции и улечься спать, он задержался и ещё раз убедился в том, что все бумаги на его рабочем столе находятся в полном порядке.
Полеты воздушных стрелков
— В Бразилии, — говорил Уайтджек, — нашей головной болью было отсутствие девушек. Американских девушек, я хочу сказать.
Они лежали на удобных койках, а над их головами изящными складками свисали противомоскитные сетки. В Комнате кроме них не было ни души, и во всей полутемной казарме царили покой и тишина. Когда они вспоминали о стоящем в зените палящем африканском солнце, то им казалось, что в помещении даже прохладно.
— Три месяца в джунглях, на рисе и обезъянине. — Уайтджек зажег длинную пятицентовую сигару, глубоко затянулся и, глядя на железную крышу казармы, продолжил: — Вернувшись в Рио, мы чувствовали, что вполне заслужили американских девушек. Поэтому лейтенант, Джонни и я вооружились телефонным справочником посольства Соединенных Штатов Америки и принялись обзванивать по алфавиту, выбирая подходящие имена и профессии. В первую очередь мы звонили секретаршам, машинисткам, переводчицам и архивисткам…
Уайтджек ухмыльнулся, глядя в потолок. У него было большое, загорелое, чуть грубоватое лицо, которое сразу становилось красивым, когда на нем вспыхивала улыбка. Он говорил с южным акцентом — но это был совсем не тот говорок, который заставляет жителей северных штатов скрипеть зубами.
— Это была идея лейтенанта, и когда мы дошли до буквы «Кью», он уже был готов от неё отказаться. Однако на букве «Эс» мы наткнулись буквально на золотую жилу. — Уайтджек медленно выпустил длиннющую струйку сигарного дыма, и произнес — Да… — и, смежив веки, задумчиво продолжил: — Два месяца и одиннадцать дней сплошного меда и патоки. Три нежных и любящих американских девицы с отдельной квартирой. Ежедневно, с воскресенья до воскресенья, пиво со льда, бифштекс такого размера, что им можно оседлать мула, и полное безделье. Всю вторую половину дня мы валялись на пляже и отправлялись поплавать, когда возникало желание. И на все это нам хватало наших суточных.
— Ну, а как девушки? — поинтересовался Стаис. — Красивые?
— Что же, сержант, — Уайтджек помолчал немного, пожевал губами и честно сказал: — Если по правде, сержант, девицы лейтенанта и Джонни красотой и умом едва ли превосходили бурундуков. Моя же… — Он снова выдержал паузу. Моя же в обычных условиях вряд ли смогла бы найти себе мужчину даже в целой пехотной дивизии. Она была низкорослой, коренастой, а прелестных выпуклостей на ней было не больше, чем на орудийном стволе. И для полноты картины она носила очки. Но с самого начала она вела себя очень достойно. Поймав её первый взгляд, я сразу понял, что Джонни и лейтенант её совершенно не интересуют. Она смотрела на меня, и её глаза за толстыми стеклами очков показались мне нежным, скромным и в то же время умоляющими. — Уайтджек стряхнул пепел с сигары в стоящую на его груди крошечную консервную банку. — Временами мужчина оказывается ничтожеством, если думает только о своих интересах и отвергает подобную мольбу. Вот что я скажу тебе, сержант… Я провел в Рио два месяца и одиннадцать дней и за все это время даже не взглянул на другую женщину. На всех этих шоколадных красавиц, которые бродят по пляжу и трясут перед вами своими на три четверти выпирающими из купального костюма телесами… Я на них не смотрел. Эта очкастая коротышка оказалась таким любящим и порядочным существом, о котором каждый мужчина может только мечтать. Имея такую подругу, лишь люди, смотрящие на секс по-свински, могут обращать внимание на других женщин. Уайтджек загасил сигару, снял с груди банку, перевернулся на живот, аккуратно прикрыл голые ягодицы полотенцем и закончил: — А теперь, пожалуй, я немного вздремну…
