Он много думал о сексе. Не о вязке животных, не о подавляемом желании боевиков: вместо этого он представлял себя на танцполе в Кампале. Множество угандийских женщин, вращающих задами, трясущиеся огромные груди; зеркала, сигареты, пиво «Нил» в бутылках, дешевая китайская мебель, пот, все остальные мужчины смотрят футбол по телевизору на дальнем конце площадки, а его оставили одного, он должен удовлетворить всех женщин; это довольно утомительно, но он справляется.
* * *
Один венгерский граф из Трансильвании продал фамильные бриллианты, чтобы финансировать экспедицию в Восточную Африку. Носильщики звали его толстяком. Он купил ружья в Лондоне у «Холланда и Холланда» и покрыл часть расходов на экспедицию, продав бивни слонов, которых он застрелил. Клавиши многих роялей в Вене были сделаны из этих бивней.
Один из современников графа, юный американский хвастун, взял с собой несколько пар перчаток телесного цвета, когда отправился к берегам реки Тина. Он якобы хотел продемонстрировать сомалийцам, как снимает кожу с рук, хотя этому и сложно поверить. Могли ли сомалийцы поддаться на это?
* * *
Когда он думал, что все это делает с ним Африка, ему было проще. Африка – строгая госпожа для белого человека. Если смотреть на плен с такой точки зрения, то это просто очередной вклад в бесконечный процесс исследования Африки: всего-навсего экскурсия. Он не слишком хорошо думал о многих белых исследователях и белых охотниках, поскольку они были жестоки и жадны. Он верил, что служит людям. Если бы он был чуть помягче, то в самом деле мог бы стать мистером Уотером.
Трава у озер Конго высокая, а глины на ботинках к концу дня было столько, что она не отваливалась и ее приходилось снимать ножом или ложкой. На плантациях-шамба рос маис, а еще тыквы, маниока, шпинат, бобы, арахис, иногда гуава, манго, арбузы и множество видов бананов. Все это тушилось и подавалось с кусочками курицы или тилапии. Жители деревни вешали на деревьях ульи, чтобы там поселились дикие пчелы. Это были бочки, сплетенные из бамбуковых полос и покрытые глиной, навозом и листьями. Один конец был закрыт банановой корой, а другой затянут сеткой из лозы и шпагата. Он вспомнил рабочих на склонах вулканов над озерами. Они идут домой по мокрым тропинкам между полей сорго, качающего красными кисточками, с мотыгами на плече. По сторонам текут чистые реки, каждого ждет глиняная хижина без окон, с крышей из терракотовых плиток.
Он подумал о грязной воде этих озер, об их скальном дне, о старых пароходах, лежащих по берегам. О барах со стороны Конго – «Зебра» и «Сэр Алекс». О том, как по утрам оттуда выходят, спотыкаясь, солдаты – в форменных ботинках, с оружием, с девушками, которых семьи заставляют спать с солдатами, чтобы получить какую-то еду и защиту.
Особенно часто он вспоминал о полуденных грозах, о мальчике, продающем помидоры у окраины дороги, несмотря на ливень, и как потом от земли идет пар, а обезьяны носятся по деревьям, а у дверей хижины на табуретке сидит старик и читает Библию в последнем свете заходящего солнца.
Между Конго и Руандой на озере лежал городок. Несмотря на резкий ветер, озеро было спокойно. На холме стояла больница, выстроенная советскими специалистами, а за ней – сигнальный огонь, горящий в сумерках. А мальчишка, продававший полоски жевательной резинки, сказал, когда он проходил мимо:
– Смотри! Луна забирает свет у солнца!
Они выехали из вади. Пейзаж был марсианский, но здесь, в отличие от Марса, кто-то жил: антилопа пала, в ужасе отпрыгнувшая от них, иероглифовые питоны и ядовитые лягушки. Они прошли мимо могилы – тело лежало на земле, приваленное камнями. Надпись на надгробии вручала жизнь кочевника Всемогущему. Несколько дикарей, прятавшихся от солнца и ветра в круглых хижинах из бумаги, пластика и тряпок, не обращали на них никакого внимания.
Они добрались до места, передать облик которого не смог бы ни один спутник. Сначала вокруг тянулась равнина застывшей лавы – как на склонах острова, где жил террорист, а потом грузовик въехал в какую-то совершенно гренландскую белизну. Даже вблизи все это выглядело как паковый лед с редкими прожилками зелени. Тут были представлены все оттенки белого и немного розового, где-то далеко. Под ногами оно хрустело. Но все это оказалось иллюзией. Это был не благословенный северный лед, который тает и замерзает, под которым плавают белухи. Это была соляная пустыня. Туман – испарения хлора. В небе не было птиц. Везде валялись кости животных, которые забрели сюда, умерли и покрылись солью. Он подобрал череп, похожий на газелий. Казалось, будто он замерз, и глазницы затянуло льдом, но соль легко обламывалась, оставляя чистую кость.
Саиф приказал выламывать глыбы соли и грузить в кузов, чтобы потом обменять их на уголь и пшеницу. Он помогал заворачивать глыбы в луб. Скоро пришлось стряхивать соль с лица и волос. Боевики тоже будто заросли инеем: жить за краем мира оказалось невозможно. Земля была ровная, как бильярдный стол. В последний плювиальный период здесь плескалось море. Посмотрев повнимательнее, он увидел зубы доисторических рыб и крокодилов.
* * *
Прибытие души в рай – это как появление той самой гавани, куда шел корабль. Но правда о Дэнни заключалась в том, что она плыла вовсе не в гавань. Они оставили позади Исландию, город Акюрейри, с его фьордом, зелеными холмами и ледниками, и шли на север, в Гренландское море, Грёнландсхафет. Ее ждало самое большое в мире не нанесенное на карту поле гидротермальных источников, под всеми айсбергами и иссиня-черной поверхностью воды, на хадальной глубине, неосвещенные часы которой тикали очень, очень медленно.
Это было самое важное летнее путешествие, в котором ей приходилось бывать. Она верила в возможность определить масштабы жизни в горных расщелинах на хадальной глубине. Она была среди тех, кто открыл эти источники годом раньше. Ее попросили дать им имя, и поле стало называться полем Энки.
Она работала на борту французского исследовательского судна «Пуркуа па?», которое несло и французский военный глубоководный аппарат «Нотиль». Все было прекрасно подготовлено. Лабораторное оборудование на месте. Том вместе с ней. В состав экспедиции входили французские, британские, немецкие, швейцарские, итальянские и норвежские ученые. У нее была привычка думать о национальных особенностях шаблонами. Британцы будут демонстрировать по вечерам «Монти Пайтон и летающий цирк», французы позаботятся о вине и станут раздавать сигареты, а итальянцы удивят всех. Хорошо, что она не попала на американское судно. Американцы самодовольны и не умеют веселиться, читают бульварные романы на залитом флуоресцентным светом камбузе и пьют воду со льдом по вечерам. На американских кораблях приходится покупать уродливые футболки с эмблемой экспедиции или даже свитера, как будто нужно доказывать, что ты видел океан и занимался собственной работой. Она никогда все это не покупала. Даже если дарили такие вещи, она их не носила, разве что бейсболки. Она порицала американских женщин, которые привычно натягивают на себя свободные хлопковые балахоны, никогда не носят каблуков и зовут таких, как она, снобами и снежными королевами.
Да, она была снобом. Она ненавидела вульгарность: вульгарность – это про других. Лучше всего ее понимал Том, который однажды сказал, что в ней кроется сразу две кошки: персидская и помоечная. На борту она одевалась очень тщательно и стильно, и много работала в лаборатории, и при этом пила и гуляла столько, сколько ее недоброжелатели не могли и представить.
* * *
Они карабкались по зеленым холмам.
– Мы идем к воде, – сказал один из мальчиков. Он понял – он вообще стал значительно лучше понимать по-сомалийски.
В облаках стояла небольшая хижина, в которой жил пастух в лыжной куртке. Над головой летали гуси, и один из боевиков даже заткнул уши – так они кричали. Рядом было пастбище. Вода со скалы стекала в углубление, зеленое от водорослей.
После жары здесь дышалось легко. Даже сумасшедший мальчик-змея подуспокоился и не взрывался так часто. Там, внизу, жили те, кто уже не знал, где копать в поисках воды. Они доводили коров почти до смерти, а потом перерезали веревку и предоставляли им вынюхивать воду.
Пастух получал деньги, собирая ладан. Непонятно, на этой ли почве он познакомился с Юсуфом или когда-то они вместе пасли коров, но зарубки на стволах босвеллии и осторожность, с которой пастух с ними обращался, совсем не походили на борьбу с кашалотом для добычи амбры.
В хижине было две комнаты и цементный пол. Дверей и окон давно не осталось, везде лежал толстый слой пыли и мертвых мух, но он прекрасно представлял себе калабрийского пастуха, который когда-то прятался здесь от закона. Это был итальянец, который сажал кипарисы на заднем дворе. Высокие и стройные, они отбрасывали на склон холма сужающуюся тень. Джеймс и подумать не мог, что здесь могут вырасти кипарисы, но они росли в тени, и за ними хорошо ухаживали.
