Он схватил меня за ухо и потащил за собой. Это было больно и невыносимо унизительно. Я заплакала, и тогда полицейский еще сильней дернул меня за мое несчастное горящее ухо.
– Хватит скулить! Ты же почти мужчина, утри сопли, – велел он.
– Никакой я не мужчина, я девочка! – прорыдала я.
– А чего ж так разоделась? – спросил он. – Девица или нет, добра от тебя не жди. Пойдешь со мной.
Так он довел меня до самого участка и втащил внутрь. Мне как будто снился безумный кошмар. Я ждала, что сейчас меня бросят в камеру, может, даже прикуют к стене, но меня посадили в самой обычной комнате со столом и стульями.
– Заканчивай уже хныкать. Сознайся во всем и расскажи, как все было по правде, – сказал он.
– Я уже вам говорила. Я правда не пыталась у той девочки обруч украсть. Они все не так поняли. Я в жизни ничего не крала!
– Ну-ну! Говори, как тебя звать, парень, и откуда ты. Только правду говори, а не то я очень разозлюсь.
– Меня зовут Розалинда Хартлпул, я… в основном я с мамой живу, в Сток-Ньюингтоне, в Лондоне, но сейчас гощу у папы в Оксшотте, в Суррее, – начала рассказывать я, отчаянно стараясь ничего не утаить и не думая о последствиях.
– А что ж ты тогда делаешь в Кенте? Больно ты много разъезжаешь. Родители твои – цыгане?
– Нет, папа в бухгалтерской фирме работает, а мама – в банке, – сказала я.
– Так давай пошлем за твоими почтенными батюшкой с матушкой, – предложил полицейский.
– Хотелось бы, но… не получится, – всхлипнула я.
– Конечно, не получится, потому что их на свете нет, и не было никогда, так? Ты, вестимо, попрошайка или вор, нечего тебе шмыгать по нашей деревне. Обкрадываешь малых детей, а как попался – давай брехать с три короба. Мальцам вроде тебя дорога только в одно место – в работный дом, где тебя к делу приставят, оденут как подобает и научат уму-разуму.
– Не надо, прошу вас! Послушайте, у меня здесь знакомые есть. Семья в красном доме, они мои близкие друзья. Антея, Джейн, Сирил, Роберт и Ягненок.
– Мне некогда слушать твои побасенки про какую-то ребятню и их скотину. Ступай давай за мной.
– Но я правда их знаю. Спросите в том доме, – сказала я.
– Как фамилия этой твоей семьи?
– Я… я не знаю… но их самих я знаю, клянусь. Вы спросите Антею. Ой, нет! Ее, скорее всего, сейчас нет, и остальных тоже, – но вы спросите Марту, их няню, она наверняка меня вспомнит.
– Да хватит уже балаболить! Не выводи меня из себя. Пошли давай.
– Пожалуйста, не надо в работный дом, прошу вас! Там ужасно, – закричала я.
– Стало быть, тебе не впервой, а?
– Я мюзикл «Оливер» смотрела, там мальчик ест одну жидкую кашу и умоляет о добавке.
– Замолчишь ты или нет? В наше время с кашей полный порядок. На завтрак получишь полную миску овсянки и кружку какао, а на обед – хлеб и баранину с картохой. Ночлежка открывается в шесть, если поторопишься – успеешь к ужину.
Что мне было делать? Пришлось идти с ним.
– Только не тащите меня больше за ухо. Ужасно больно, – взмолилась я.
– У тебя два уха. Ухвачу за второе, – сказал он.
Но это была такая мрачная шутка. Он взял меня за локоть и повел по деревне. Как раз представилась возможность увидеть типичные эдвардианские магазины – только я была в таком отчаянии, что ничего вокруг не замечала, пока мы не подошли ко входу в большое каменное здание.
Полицейский постучал массивным дверным молотком, крепко держа меня другой рукой. Дверь открыла тощая надзирательница в длинном фартуке. Она посмотрела на меня, прищурившись:
– Очередной шпаненок?
– Ну, сам-то он говорит, что девица. Полагаю, вы разберетесь, врет он или нет.
Женщина фыркнула – мол, ей дела нет, мальчик я или девочка.
– Ступай за мной. – Она втащила меня в дом.
– Прошу вас, мэм, я правда девочка, и я ничего плохого не сделала. Это какая-то ужасная ошибка, – взмолилась я. – Отпустите меня домой.
– И где твой дом? – спросила она.
Вряд ли она бы поверила, что от обоих домов меня отделяют века. Мамину квартиру, как и папин дом, еще не построили. Они сами еще не родились. Как и их родители, и родители их родителей. Мелькнула дикая мысль: может, прапрабабушка с прапрадедушкой признают во мне родню и возьмут к себе? Но шанс ничтожный.
– Отвечай же, – сказала надзирательница.
– Да вот… по всей видимости, сейчас у меня нет дома, – промямлила я.
– Тогда пойдешь со мной в приемное, – заключила она.
Это оказалась мрачная комнатушка с двумя большими каменными ванными напротив входа.
– Снимай это тряпье, да поживей, – велела она.
– Нет… я… я не хочу! – слабым голосом стала отказываться я.
– Надо тебя вымыть. Отдраить хорошенько и паразитов повывести. А то всех жильцов мне заразишь. – Она открыла кран над одной из ванн.
Съежившись от смущения, я сняла джинсы, футболку и трусы. Она с изумлением посмотрела на мою одежду, качая головой, потом подобрала ее двумя пальцами и бросила в плетеную корзину.
– Девчонка, значит. И чего только в этот диковинный мальчиковый костюм нарядилась, – сказала она. – Давай пошевеливайся. Залазь в ванну и начинай с себя грязь соскребать.
Я осторожно сунула ногу в воду и взвизгнула:
– Ледяная!
– Давай уже залазь, сколько можно. Ишь, расшумелась, – прикрикнула она. – По-твоему, у нас есть время для каждого тут воду подогревать? Шевелись, кому сказано, до полуночи мне как пить дать еще десяток приведут.
Я наскоро вымылась в леденющей воде сидя на корточках – дно у ванны было шершавое и мерзкое. Мыло воняло и щипало глаза.
– И космы свои вымыть не забудь, – сказала надзирательница.
Шампуня не было, так что пришлось намыливать голову мылом, а потом окунать в ванну. Вместо полотенца выдали маленькую ветхую тряпочку, так что с меня текло в три ручья, пока я натягивала чистую одежду, выданную надзирательницей: странную жесткую нижнюю юбку и длинные чесучие подштанники, грубое серое платье с фартуком, который мне оказался очень велик, и ботинки не по размеру.
– Извините, мне ботинки малы, – пробормотала я, но надзирательница плевать на меня хотела.
– Ступай. – Она потащила меня за собой.
Она провела меня через комнату, где было полно детей, совсем малышей и постарше. Меня, видимо, отнесли к категории повзрослее и потому потащили дальше. Какая-то девочка, не старше Моди, поймала меня за юбки – хотела, видно, на ручки, – но надзирательница, недовольно цокнув языком, отцепила ее пальчики.
Наконец мы пришли в длинную унылую комнату, где ровными рядами сидели женщины. Большинство были совсем старые, седые и беззубые. Одеты все были одинаково, в казенное серое.
– Посидишь здесь до ужина, – сказала надзирательница. – Твой номер – сто двадцать один. В спальне будешь спать в кровати с этим номером. А завтра определим тебя в полировальный цех. Не смотри на меня так! Это не работа, а чистая синекура. Скоро освоишься.
– А как же уроки? Я что, не буду в школу ходить? – спросила я.
– Читать-писать умеешь? Цифры знаешь?
– Да, мэм.
– Тогда какие тебе еще уроки? – Она покачала головой и энергичным шагом вышла из комнаты.
Неприятная дама, и все-таки мне хотелось, чтобы она осталась, не бросала меня с этими странными неподвижными старухами. Как себя вести? Что говорить, что делать? Я на цыпочках пошла по рядам, пытаясь отыскать свободный стул. Надо найти номер 121. Никаких пометок на них на первый взгляд не было.
Одна бабулька кивнула мне, вроде как приветливо, и я наклонилась к ней.
– Скажите, пожалуйста, куда мне сесть? – шепотом спросила я.
– А сюда и садись, деточка, – сказала она и сделала широкий жест, как будто перед ней было пять мягких кресел.
– Спасибо, но куда именно? – нерешительно спросила я.
– Прошу, раздели со мной скромную трапезу. – Пожилая женщина величественно указала на невидимое блюдо.
– Что, извините?
– Не слушай старую Сари, она в полном маразме, – сказала ее соседка. Она была куда моложе, лет тридцати-сорока, но лицо у нее было грубое, очень худое, изборожденное глубокими морщинами. – Половина наших не в себе, – продолжала она буднично. – Может, так оно и легче.
– Здесь очень плохо, да? – спросила я.
Женщина передернула плечами:
– Родным домом не назовешь – но другого-то у меня нет.
– А уйти отсюда нельзя? Мы тут заперты? – спросила я.
– А куда ты пойдешь? В канаве еще жестче спать, чем в тутошней постели, да и холоднее.
– Но можно ведь много работать, скопить денег и купить свое жилье, да?
Она уставилась на меня:
– Здесь жалованья не платят, барышня. Мы работаем за еду и крышу над головой.
– Но это же как тюрьма, а я ничего плохого не сделала, честное слово, – воскликнула я.
– У тебя нет денег, и идти тебе некуда. Этого им достаточно, – сказала женщина. – Тебе еще многому предстоит научиться.
– Значит, отсюда никогда не выйти? – спросила я.
– Ну, если будешь у надзирательницы в любимицах, она, может, при случае и сосватает тебя в услужение, только для этого надо к ней подлипать день и ночь, а это не по мне.
