Луиджи представил друг другу синьора Джона Уилсона и синьора Паоло Кьярди и сразу же перешел к делу, заведя разговор о комнате.
— На несколько дней, ну, может быть, на пару недель, — сказал он.
Синьор Кьярди любезно провел Рэя и Луиджи по неопрятному внутреннему дворику в дом, в котором хотя и было холодно, зато имелась каменная лестница и прекрасная массивная мебель. Рэю предложили на выбор две комнаты, и он выбрал меньшую, надеясь, что ее легче будет прогреть. Они договорились, что Рэй будет платить за комнату пятьсот лир в день и отдельно за дрова. Вдобавок к небольшому камину в комнате имелась красная кафельная печурка. Туалет находился на террасе, ванная — ниже этажом. Под окном располагался садик, и одна виноградная лоза вилась прямо над окном Рэя. Жильем он остался доволен, уплатив за неделю вперед, после чего синьор Кьярди позвал худенькую женщину-прислугу лет шестидесяти, чтобы та растопила печку в комнате синьора Уилсона.
— Пойдемте выпьем с нами по стаканчику вина, — предложил синьор Кьярди Рэю.
Они спустились в огромную кухню, и синьор Кьярди налил из большой оплетенной бутыли три стакана вина. Как следовало из рассказа Луиджи, синьор Кьярди занимался оптовой продажей рыболовецких снастей и имел на Фондамента Нуове свой магазин, однако по большей части находился дома. Луиджи, как они и уговорились с Рэем, рассказал синьору Кьярди, что синьор Уилсон вчера утром подошел к нему на улице и спросил, нельзя ли где-нибудь снять комнату в, как он выразился, «настоящей Венеции». Синьор Кьярди явно был доволен гостем, щедро платившим за постой, и совсем не интересовался им лично, за что Рэй был ему благодарен.
— С тех пор как жена моя умерла, дом стоит пустой, — сказал синьор Кьярди. — А детей у меня нет. — Он с грустной улыбкой пожал плечами. — А у вас, синьор, есть дети?
— Я не женат, — ответил Рэй. — Может быть, когда-нибудь…
— Sicuro, — кивнул синьор Кьярди, расправляя свитер на круглом животе — он носил два свитера.
Рэй попросил ключ и сразу же получил его. Луиджи и синьор Кьярди разговорились о рыболовных снастях, Рэю этот разговор был непонятен, и он, извинившись, сказал, что хочет подняться к себе.
— Синьор Уилсон только что переболел гриппом, — многозначительно пояснил Луиджи. — Ему, наверное, хочется отдохнуть.
Хозяин не обижался. Рэй пообещал зайти завтра к Луиджи или прислать весточку и удалился в свою комнату.
В натопленной комнате Рэй почувствовал себя уютно. Открыв чемодан, он понял, что повесить в шкаф нечего, кроме пальто, которое он пристроил на крючок возле двери. Поддавшись овладевшей им усталости, умиротворенный атмосферой только что обретенного крова, он надел пижаму и лег в постель. Последнее, что он увидел перед тем, как уснуть, — это была вьющаяся за окном мощная, узловатая плеть виноградной лозы толщиною в его руку.
Он проспал больше часа. Дом был погружен в безмолвие, когда он проснулся. Рэй полежал некоторое время в теплой постели, подложив руки под голову, и к нему снова вернулись мысли о Коулмэне. Проблема не была решена. Конечно, можно позвонить Коулмэну и сказать, что он, Рэй, собирается сообщить в полиции, что упал в канал, например возле «Сегузо», и на несколько дней потерял память. Рэй улыбнулся. Интересно, поверят ему? Одно дело страдать от амнезии пару дней, а потом очнуться и все вспомнить, но страдать отсутствием памяти такое долгое время и при этом пользоваться своей анонимностью — это уже выглядит как-то странно. Но в конце концов, это дело полиции — верить или не верить. Рэй усмехнулся. Во всяком случае, он мог бы уверить Коулмэна, что собирается наплести в полиции какую-нибудь невинную историю, — это освободило бы Коулмэна от страха, ведь он наверняка боится, что Рэй расскажет правду. С другой стороны, Коулмэн, напротив, может вообще не беспокоиться, что Рэй скажет в полиции, как это было после первой неудавшейся попытки в Риме. Наоборот, он держался высокомерно и еще более враждебно, когда они увиделись в Венеции. И все же Коулмэн теперь знает, что Рэй скрывается намеренно и, быть может, что-то замыслил против него. Нет, Коулмэн наверняка сейчас обеспокоен. Рэю показалось, что он все-таки стушевался, когда увидел его недавно в баре «Гарри».
В общем, факт оставался фактом — он не сможет предпринять никаких шагов, пока не даст понять Коулмэну, что никому не намерен рассказывать правду. Можно написать Коулмэну письмо — тогда уж Инес точно не сможет подслушать их разговор или узнать, Что он звонил.
Но тут Рэй начал понимать, что злость Коулмэна, скорее всего, только усилилась, поглотив все остальные чувства. Поддавшись этой злости, Коулмэн наверняка рискнул бы жизнью или свободой, согласившись сесть в тюрьму. Так часто бывает, когда людьми движет любовь, а Коулмэн руководствовался ненавистью.
Рэй так и не смог прийти ни к какому решению. В постели ему лежать надоело, и он встал. Одеваясь, он подумал, что все-таки нужно написать Коулмэну, и решил не откладывать это в долгий ящик. Достав из чемодана купленные еще раньше бумагу и конверты, он расположился за плетеным столиком, подложив под листок газету.
«19 ноября 19…г.
Дорогой Эд, — с трудом начал Рэй — ему было противно называть Коулмэна по имени. — Я подумал, Вам станет легче, если Вы узнаете, что я не имею ни малейшего намерения сообщать полиции или кому бы то ни было правду о том, что произошло той ночью. Поэтому и решил Вам написать.
Но основная причина моего письма — это Пэгги. Я так и не смог вам кое-что объяснить, хотя не раз пытался, но всякий раз терпел неудачу, затрудняясь облечь это в слова. Прежде всего я должен сказать, что Пэгги была на редкость юной для своего возраста, но слово «незрелость» в отношении ее вряд ли смогло бы полностью передать то, что я хочу выразить. В детстве и юности (и я уже говорил это раньше) ее слишком оберегали, и это не могло в конечном счете не сказаться на ее отношении ко всему, в частности ко мне и к ее творчеству. Она никак не хотела участвовать в том длительном творческом процессе, в котором непременно должен ощутить себя каждый художник на пути к зрелости и совершенству. Ее образование (законченное незадолго до нашего знакомства), к сожалению, так и не дало ей возможности увериться в собственных творческих силах и тем самым вплотную подойти к прогрессу. Большинство людей, собирающихся стать художниками, ощущают такие вещи уже в восемнадцать-двадцать лет. Мне кажется, Пэгги была изумлена и напугана миром, который неожиданно распахнулся перед ней. Я совершенно точно знаю, что ее пугало собственное удовольствие от секса (что бы Вы там ни думали, мне все же лучше знать это), и тем не менее она ждала от него большего, чем он может дать любому человеку. Но даже если оставить в стороне вопрос страха перед сексом, она всегда проявляла к нему большее рвение, нежели я. Я смею это утверждать, потому что любил ее… — Он хотел прибавить «нежно и страстно», но представил себе ухмылку Коулмэна, который наверняка не поверит этим словам, а скорее сочтет их проявлением жестокости. — Мне кажется совершенно очевидным, что оба мы переживаем сильнейшую травму после ее смерти, но совершенно очевидно также и то, что каждый из нас переносит ее по-своему. Неужели вы не можете понять, что я тоже любил ее и сделал бы все, лишь бы предотвратить то, что случилось? Я отдал бы все, чтобы повернуть время вспять и не допустить случившегося».
Рэй понял, что начинает увязать и что, в сущности, уже сказал достаточно. Он положил письмо в конверт, надписал его, но не запечатал, так как подумал потом еще что-нибудь прибавить, и убрал его в боковой карман под крышкой чемодана.
Он решил выйти прогуляться по Джудекке, вспомнив, что этот район часто называют «островом садов». Здесь и впрямь было много деревьев, но все они находились в частных владениях. День, похоже, выдался более теплым, чем вчера. Ему нравилось находиться на огромном острове, расположенном совсем рядом с основной Венецией и отделенном от нее широким каналом Джудекка, — это давало Рэю ощущение защищенности. Дом Кьярди располагался на юге острова, почти у самой воды, и с этого берега вдалеке можно было разглядеть тянувшиеся вдоль материковой части болотистые острова, на которых Рэй никогда не бывал, а с другой стороны — смутные очертания Лидо. Рэй прошелся по острову до того места, откуда можно было увидеть Санта-Мария делла Салюте, и чуть дальше, откуда открывался вид на устремившую ввысь свой золоченый шпиль церковь Святого Марка. Справа в сторону Адриатики направлялся красивый белоснежный пароход «Сан-Джорджио», на его дымовой трубе красовался золотисто-синий крылатый лев — символ Венеции. А в обратном направлении, оставляя за собой пенный след, двигался гигантский грузовой паром, курсировавший между Лидо и материком. Он прошел так близко, что Рэй даже смог прочесть его название — «Аминьяра». Рэю сразу вспомнилась «Марианна», и он подумал, что нужно быть начеку, гуляя по Венеции. Ведь их наберется пять или даже шесть человек — Коулмэн, Инес, Смит-Питерсы, Антонио (если он еще здесь), эта женщина с Лидо, чье имя он забыл, Элизабетта.
