Но получилось почему-то так, что он оказался по пояс в затхлом болоте, тогда как его усталый мозг продолжали терзать булькающие вопли Барабанщика.
А потом он увидел впереди себя железнодорожное полотно, по которому стремительно несся вытянутый, длинный, обтекаемый предмет, весело искрящийся огнями и грохочущий по стыкам рельс. Вот промелькнули окна пассажирского вагона, похожего на фоне неба на яркую цветную вспышку жгучего пламени. Вагон был заполнен изысканно одетыми людьми, которые беззаботно отхлебывали из своих стаканов какие-то напитки и весело болтали. При виде этого зрелища его сердце наполнилось безотчетной, щемящей тоской.
Если его спасут, то он сможет присоединиться к безопасной и счастливой массе пассажиров, а нет — тогда погибнет под громадными грохочущими колесами. В следующее мгновение он увидел себя лежащим на шпалах, съежившегося между рельсами и ожидающего того момента, когда пыхтящий локомотив сокрушит его своей немыслимой, убийственной массой.
Однако состав неожиданно заскрежетал проржавевшим, старомодным стальным скотосбрасывателем и остановился в нескольких ярдах от его лица. Все огни тотчас погасли, а сам он резко вскочил на ноги и побежал вдоль темных вагонов, колотя во все двери и крича: «Помогите! Впустите меня! Пожалуйста, пожалуйста, ради Бога, впустите меня!» В ответ не послышалось ни звука — разве что доносились глухие, монотонные шлепки подтекающего масла, едва различимое шипение вырывающегося наружу пара, да ехидное, злобное похохатывание клапанов.
И снова этот неумолимый, странно-ритмичный топот когтистых лап: Луб-ДУП! Луб-ДУБ! Прекратив свои тщетные мольбы, он снова сорвался с места и уже не глядел на поезд, который, словно по дразнящей иронии судьбы, вспыхнул всеми своими огнями и вновь устремился вперед — в мир безопасности и света.
Где-то в глубине его сознания зловещий голос повторял бессмысленную фразу, которая эхом вторила топоту ног Барабанщика: «Систола! Диастола! Систола! Диастола!» Неведомый голос презрительно насмехался над ним, пока спящий человек летел вперед, следуя непостижимым даже ему самому курсом.
Он уже почти выхолостил все скудные запасы своих сил, и в этот момент, как, впрочем, и всегда, впереди показались знакомые огни родного дома, радостные и дружелюбные — там его поджидало спасительное убежище надежных каменных стен.
Он вскарабкался по ступеням крыльца, чувствуя на спине разгоряченное хриплое дыхание преследовавшего его попятам Барабанщика. Мохнатая когтистая лапа скользнула по его обнаженной шее, разрывая воротник рубахи, и от этого внезапного прикосновения он почувствовал, как сердце вновь переполняется ощущением дикой, леденящей паники. Но вот дверь захлопнулась, отсекая путь его грозному преследователю, и он побрел по длинному, темному коридору к своей спальне. Вот закрылась очередная тяжелая дверь, щелкнула задвижка, и он, сотрясаясь от раздиравших грудь отчаянных рыданий, рухнул на кровать, застыв в неподвижной позе.
Еще никогда враг не подбирался к нему столь близко, и пока он лежал, тихо вздрагивая от обессиленного плача и едва различимых, бессвязных фраз благодарности и признательности судьбе, в приближающемся рассвете чудесного утра постепенно стали проступать то четче вырисовывавшиеся, то снова расплывавшиеся очертания знакомых предметов. Вся его одежда промокла от пота; сердце нестройно подрагивало, но снаружи, из сада, доносилось все более громкое чириканье вьюрков, хотя теперь он уже не спал — и был в безопасности.
Едва осознав это, он почувствовал, как его захлестнула мучительная от своей безудержной мощи волна облегчения, и он позволил себе безмятежно разметаться на смятых простынях.
— Это все вчерашняя проклятая жирная пища, — пробормотал он себе под нос. — Не надо было даже прикасаться к ней…
И тут же замер, отказываясь верить в чудовищный кошмар. Что это? Чьи тяжелые шаги ступают там, в холле?
Что-то шло по коридору, приближаясь к дверям спальни, и сердце его вдруг забилось в унисон звукам чуть поскрипывающих половиц.
В следующее мгновение раздался оглушительный треск, и массивная дверь разлетелась прямо по центру, словно была сделана не из дерева, а из мокрой картонки. Волосатая лапа, на которой отчетливо прорисовывались тугие мускулы, яростно протиснулась в проломанное отверстие и принялась ощупывать пространство перед собой.
Он закрыл глаза. Грохот сердцебиения нарастал в безумном крещендо. Забравшись под одеяла, съежившись подними и цепенея от страха, он почувствовал, хотя, разумеется, ничего не мог видеть, прыжок Барабанщика, опустившего свое грузное тело на его слабо вздымавшуюся грудь.
От этого внезапного соприкосновения с грубым и лохматым существом биение его сердца замерло, словно подчинившись повелительному взмаху руки невидимого регулировщика жизненного движения. Какое-то бесконечно долгое мгновение он чувствовал усевшееся у него на груди существо и ощущал теплое зловоние его дыхания, вырывавшегося из угрожающе подрагивающих ноздрей.
Из этого второго сна, который, казалось, обманным путем перенес чудовище в его реальный мир, спасения уже не было. Две пучины — одна черная и холодная, а другая пурпурная и теплая — внезапно нахлынули на него, словно вступив между собой в безмолвную и бесполезную тяжбу. Он осознал — правда, уже слишком поздно — что именно уселось ему на грудь, но знание это пришло вместе с окончательным воцарением торжества темноты, ввергнувшей его в ночь, конца которой не было и никогда не будет.
Обнаружили его в то же самое утро. На груди его, аккуратно вобрав когти и мягко урча, покоился большой персидский кот Белшазар, который мирно дремал в теплых лучах солнца, освещавшего перекосившееся от невыносимой боли лицо его хозяина.
Врач поставил диагноз — тромбоз сердечной мышцы. Это действительно означало смерть.
Перевод О. КоняевойДжозеф Шеридан Ле Фану
БЕЛЫЙ КОТ ИЗ ДРАГМАНЬОЛА
Родственник драматурга Ричарда Шеридана, Джозеф Шеридан Ле Фану (1814–1873), отказался от карьеры юриста ради журналистики и, в конце концов, стал владельцем и издателем нескольких журналов, в том числе «Журнала Дублинского Университета», в котором он опубликовал многочисленные рассказы на темы ужасов и сверхъестественного. Помимо этого, в период с 1845 по 1873 годы он написал четырнадцать романов, из которых наиболее известны «Дом на Церковном дворе», «Шах и Мат» и «Дядя Сайлес» — шедевры литературы о силах зла. Среди множества его рассказов есть история о вампирах «Кармилла», неоднократно экранизировавшаяся: одна из последних ее киноверсий — фильм «Любовники вампира».
К концу жизни увлечение Ле Фану темами смерти и ужасов сделали его одиноким, все более избегающим общества человеком. М. Р. Джеймс, весьма авторитетный эксперт в данной области, считает его лучшим британским автором историй о призраках.
«Журнал общества физических исследований» в январе 1927 года рассказал о призраке белого котенка, который много раз являлся людям на протяжении тринадцати лет, причем часто — нескольким очевидцам одновременно. Каждое такое появление белого котенка спустя короткое время сопровождалось смертью человека, каким-либо образом связанного с этим появлением. В ряде случаев последствием была не смерть, а начало неизлечимой болезни.
Есть также много свидетельств о черных фантомных Кошках, чьи появления предшествовали смерти кого-либо из обитателей дома. Специалисты по оккультным наукам единодушны в мнении, что из всех призраков животных призраки Кошек — значительно активнее всех прочих.
Есть знаменитая история о белой кошке, которую каждому из нас поведали в раннем детстве. Я собираюсь рассказать здесь историю белой кошки, которая совершенно не похожа на любезную очаровательную принцессу, на время принявшую кошачье обличье. Та белая кошка, о которой буду говорить я, была куда более зловещим животным.
Когда путешественник, направляющийся из Лимерика в Дублин, оставляет слева холмы Киллалоу, а прямо перед собой видит гору Киипер, то справа он оказывается охваченным множеством холмов пониже. Волнистая равнина, плавно спускающаяся по обе стороны дороги, с разбросанными тут и там группами деревьев придает всему окружающему несколько диковатый и одновременно меланхолический оттенок.
Среди немногих человеческих жилищ на этой одинокой равнине, посылавших к небу струйки дыма, находилось небрежно крытое соломой строение из обожженной глины, дом «крепкого фермера», как называли в Мюнстере наиболее процветающих представителей класса арендаторов. Дом этот расположился посреди группы деревьев на берегу извилистого ручейка, примерно посередине между горами и дорогой на Дублин. Дом уже в течение нескольких поколений населяли Донованы.
