У одного из нихоказалась отрублена левая рука, но он сражался, как ни в чём не бывало. Культя даже затянулась почерневшей и запёкшейся, словно от жара, кровью. Да и все напавшие мертвяки мало походили на те трупы, что шагали, как пресловутые зомби. Эти, пусть и с пустым взглядом, как на подбор, чёрных глаз, но были значительно бодрее и «живее».
И это шокировало Вадима, он просто не знал, что предпринять. Да и вообще, зомби ли это? Всё же в его сознании бесноватые пока не укладывались: он не знал, чего от них ожидать, и на что они способны. Мертвяки мертвяками, но это точно не они. А нападавшие казались неутомимыми. Не издавая ни одного звука, они продолжали нападать всей толпой.
Страшный животный ужас накрыл Вадима с головой. Он взглянул на свою сулицу. Короткое древко с таким же маленьким наконечником не внушало никаких надежд. Это против зомби-мертвяков оно могло помочь, а против полуживых бесноватыхналичие такого оружия казалось очень спорным противовесом. Один из трёх мертвяков, что нападали на кузнеца, заметил новую мишень и одним прыжком оказался почти рядом.
— Ургггггххххххххх! — прорычал-прошипел он и уставился прямо в глаза Вадима.
— Мамаааа! — Вадим, что есть силы, ткнул сулицей и промахнулся. Монстр легко перехватил его копьё своей рукой, которая уже больше походила на звериную лапу, и вырвал из рук Вадима. Последнее, что запомнил Вадим, это толстые ороговевшие длинные ногти какого-то мерзко-коричневого цвета, на конце имевшие траурный чёрный цвет навеки въевшейся грязи.
Страх удушающей волной бросился Вадиму в голову, он высоко подпрыгнул, упал, уходя от удара второй руки монстра, покатился по земле, вскочил и бросился бежать. Он не чувствовал ни рук, ни ног. Его ступни едва касались земли, с такой огромной скоростью он бежал. Наверное, ни один чемпион по бегу на любые дистанции не смог бы его обогнать в этот момент.
Он скорее не бежал, а летел по воздуху, и лишь только частое мелькание его лаптей указывало, что это не так. Они же его и привели в чувство. Один из топотков зацепился за веточку придорожного кустарника и слетел с ноги. Потеряв его, Вадим неосторожно наступил голой ступнёй на еловую шишку, валявшуюся на дороге, от полученной боли взвыл и резко полетел в пыль и дорожную грязь.
Небо и земля несколько раз прокрутились перед его глазами, и он замер, тихо хныча и скуля в придорожной пыли. Минута слабости длилась недолго, инстинкт самосохранения заставил его снова встрепенуться и прислушаться, нет ли погони. Никто его не преследовал, только со стороны села слышались душераздирающие крики убиваемых.
К голосу Петра присоединился и голос Сергея, и непонятно было, кто из них ещё жив, а кто уже и ни жив, и ни мёртв. Вадим машинально провёл руками по одежде. Как ни странно, но заткнутый за верёвочный пояс кистень не выпал, хоть в процессе бегства это было бы и естественно.
Короткая рукоятка кистеня, отполированная кузнецом, удобно легла в правую ладонь, неся успокоение и смелость. Осознание своего бегства, а также крики заживо съедаемых товарищей прошлись по его душе словно пенопласт по стеклу.
Вадим оглянулся, за его спинойвилась дорога в Оптину Пустынь, где можно найти спокойствие и умиротворение. Впереди его ждала только смерть, но что будет дальше, когда он прибежит в монастырь, крича в ужасе о мертвяках? А через пару дней они явятся туда за ним. Можно сбежать и оттуда, но от собственной совести не убежишь. Она всегда будет с тобой, а также память, которая всегда услужливо напомнит о проявленной трусости.
Вадим не считалсебя воином, но и трусом быть не хотел. Не зная, на что решиться, он упал на колени прямо посреди пыльной вековой дороги и стал молиться. Его начала колотить дрожь, сердце стучало, словно пытаясь выпорхнуть из его груди и скрыться в небе. Он боялся, он смертельно боялся смерти.
— Мама, мамочка, спаси меня, спаси!
Но природа оказалась к нему глуха: нет здесь ни матери, ни отца, он один, совсем один, жалкий, слабый неумеха. И когда он уже почти сломался, почти решился бежать, несмотря на весь позор, перед его глазами вдруг вспыхнули голубые детские глаза.
— Возьми меня с собою!
Он вспомнил Агафью, как она доверчиво прижималась к нему, прося защиты, как беспомощно смотрела, надеясь на его снисхождение. Если он струсит, то беда придёт и туда. Он струсит, струсит другой, третий, а от судьбы не уйдёшь, либо ты станешь сильнее, либо умрёшь. И ладно бы только он, умрут и другие, которых не защитит больше никто, наверное.
Душевная борьба, что происходила в его сердце, тронула чашу весов, на одной из которых лежала огромная глыба страха, а на другой… На другую упала лишь одна маленькая, виртуальная слезинка ребёнка, которому он помог. Да и как он посмотрит в глаза кузнецу, если сбежит, он здесь и так чужой, и не с предательства следует начинать. Но где взять силы побороть страх⁈ Вадим упал на колени и принялся истово молиться вслух.
— Отче наш, сущий на небесах… Помоги, помоги, помоги! Дай сил мне, дай мужество, подскажи, подскажи, подскажи…
Слёзы текли по его лицу, рот дрожал и кривился в судороге страха и страдания. А он всё никак не мог ни на что решиться. Бежать или спасать! Спасать или бежать! Вот крик Петра взвился на высокой ноте и резко оборвался.
— Боже, помоги! Дай силы! Дай мне силыыыыы!
Резкий порыв ветра взъерошил верхушки деревьев, зашумела листва, и наступила тишина. Никто не отозвался на его призыв. Лес равнодушно молчал, занятый своей привычной жизнью. Каждый человек делает свой нравственный выбор сам. И никто другой ему не указ, даже высшая сущность!
Вадим опустил голову, посмотрел на землю. В густой пыли дороги боролись муравей и гусеница. Гусеница была и больше муравья, и сильнее, но муравей не уступал, непрерывно кусая её и стараясь обессилить. Вадим с тоской взглянул на дальний поворот дороги, которая вела в Пустынь.
Что же, он не видел другого выхода, кроме как идти на помощь. Начинать новую жизнь с предательства не хотелось. Предательством не купишь ни жизнь, ни славу, да и деньги, в числе пресловутых тридцати сребреников, быстро закончатся. А дальше что? Он ведь не дурак, всё понимает. Всё или ничего!
Он поднялся из пыли, с тоской ещё раз обернулся назад и, больше не оглядываясь, потопал вперёд. Подобрав утерянный лапоть, нацепил его на ногу и уже быстрым шагом направился к месту боя. Вновь зашумел ветер, играя листвой и хвоей, а на Вадима снизошла благодать. Он понимал, что идёт умирать, понимал, что это глупо, понимал, что можно не идти, но повернуть назад уже не мог.
С каждым шагом его решимость крепла, а все прежние желания и мечты постепенно растворялись и утрачивали всякий смысл. Какая уж там Снежана, что растаяла давно и безвозвратно. В принципе, ему было глубоко наплевать и на Елизара, и на Петра с Сергеем. Но вот что-то не давало ему покоя и ныло в области сердца. Трусом помирать и предавать как-то было не в его правилах, пусть и весьма малых.
Не по-русски это как-то. Сам погибай, а товарища выручай. Руководствуйся, прежде всего, совестью, а потом уж выгодой. Выгода тоже имелась, в случае успеха. Вот только Вадим отдавал себе полный отчёт в том, что воин из него никудышный. Он слаб, он убог, он трус!
Нет, он не трус. Вадим шмыгнул носом и, сжав зубы, уверенно пошёл вперёд, уже ни о чём не думая. На его мозг опустилось полное осознание ситуации, в которую попал, и теперь ум лихорадочно искал выход из непростого положения.
Довольно быстро Вадим вернулся к месту боя и увидел всю развернувшуюся картину. Петра нигде не было видно, а Сергей барахтался на земле, слабо отбиваясь от бесноватого, который колол его кинжалом. Одного бесноватогоуже упокоили, и он валялся распластанной тушей на небольшом бугорке, а вот второй все ещё клацал зубами,валяясь на земле без отрубленных бердышом ног, с ненавистью зыркая на кузнеца.
Трое бесноватых теснились перед Анисимом и Елизаром, которые стояли спиной к спине, сжимая в руках бердыш и топор. Стараясь не производить резких движений, Вадим стал подкрадываться к сражающимся. Он догадывался, что мертвяки реагирует либо на звук, либо на движение. Но времени оказывалось слишком мало, чтобы незаметно подкрасться. Решив, что быстрота и натиск — это его единственное преимущество, Вадим выпрямился во весь рост и кинулся вперёд.
