— Вот оно как! Мать на тебя жизнь положила, а ты даже домик ей подремонтировать не удосужишься? Грядки вскопать не поможешь?
— Ты за мать мою не переживай. Она и сама еще из сил не выбилась. И без меня все сделает. А надо будет — соседей позовет. Бутылку-другую выставит, то и огород вскопают, и хату подремонтируют. Теперь таких работничков — как навоза. Только пальцем помани, да бутылку покажи. Отбоя не будет. А мне оно зачем?
А глазки его, почему-то, так и бегают, так и бегают, на все стороны посматривая. Только от его, Николая, взгляда все время прячутся. Будто не с ним разговаривает его земляк, а за местными голубями наблюдает.
— Оно-то, может, и так, — подыгрывает ему Николай. — Но ведь и о самой матери забывать не гоже. Хотя бы раз в месяц наведывался.
— Вот еще, мне только твоих наставлений да нравоучений только и не хватало, — зло процедил сквозь зубы. — Баз них обойдусь как-нибудь. Я теперь по командировкам мотаюсь. Деньги государственные отрабатываю. Вот только несколько дней, как вернулся. Устал — дальше некуда. А тут еще ты со своими поучениями. Тоже мне, моралист нашелся! Будто мне больше некому морали читать…
— Куда же это ты так в командировки мотаешься, и что ты такое серьезное творишь, что так перетрудился?
— Куда ездил, то не твоего ума дело! Это — государственная тайна! Не тебе меня о ней расспрашивать. А то, смотри, в шпионы запишут…
И хлопнул дверью перед самым носом Николая, давая понять, что разговор окончен, и что больше общаться с ним бывший земляк не желает. Так как и вовсе не земляк он ему теперь, о так себе — недоразумение какое-то…
Такое высокомерие этого городского хлыща очень удивило Николая. Это же надо! Такое убогое и недалекое, а, поди ж ты, о государственных интересах печется! Так пыли в глаза напустил…
Кто-то другой, будучи на его месте, может, просто плюнул бы в сердцах, да и пошел бы по своим делам. Но Николай так поступить не мог. Довольно спокойный и уравновешенный, он тем разговором был настолько выведен из себя, что решил непременно довести задуманное до конца. Что бы там ни случилось! Может, хоть после того немного успокоится?
Потом, будто вспомнив о чем-то важном, улыбнулся про себя, и неспешно двинулся к ближайшему гастроному.
— Доброго дня, красавица! — улыбаясь, протянул шоколадку молоденькой секретарше. — Это, чтобы у вас сны сладкими были…
— А они у меня и так сладкие, — стрельнула в него глазками, невынужденно пряча подарок в ящик стола. — А Иван Иванович занят. Вам придется минут пятнадцать подождать…
— Так мы его и беспокоить не будем. Я одноклассник вашего Николая Скребкова. Так его мама просила поругать вашего начальника, который сыночка так часто в командировки посылает, что он, бедненький, даже домой наведаться времени не имеет. Так, может, вы чем-то поможете, чтобы мы Ивана Ивановича не беспокоили?…
— Х-ха! Рассмешили! Это кто же этого прощелыгу так эксплуатирует? Да он, сколько я его знаю, только один раз в командировке и был. Только недавно из Киева вернулся. Сам на какой-то семинар напросился. Можно подумать, что это ему что-то даст! Ведь, если в голове нет, то и на базаре не купишь… Так что заливает он своей матушке, ох и заливает!
— В таком случае, — заговорчески подмаргивая девушке, продолжал ее выпытывать Николай, — скажите мне, пожалуйста, когда он был в командировке и когда из нее вернулся?
— А зачем это вам? — игриво помахала на него пальчиком. — Или это тоже матушку интересует?… Но разве можно так друга сдавать?
— Ой, извините, я ведь не знал, что Николай — ваш друг…
Ее всю аж передернуло от таких слов. И милая улыбка из личика моментально исчезла.
— Бог миловал меня от таких друзей! А от врагов я сама себя избавлю…
— Тогда простите меня. Я, кажется, неверно вас понял. Теперь дошло. Это же вы имели в виду, что именно мне не гоже своего друга матери сдавать. Или я снова ошибаюсь?
— Нет! Теперь вы не ошибаетесь.
— В таком случае, позвольте вас успокоить. — Для большей убедительности Николай даже руку к сердцу приложил. — Клянусь вам, чем угодно, что другом моим Скребков никогда не был. Просто, в одном классе учились. А друзей у него вообще не было. Сам не желал ни с кем дружить.
— Ну, тогда я вам прощаю. Что же касается его командировки, то мне и проверять не надо. В понедельник, двадцатого числа, он должен был выехать, а в четверг вернуться.
— Что вы имели в виду, когда сказали «должен был выехать»?
— Потому что он не в понедельник, а в субботу выехал. Я ведь сама за него авансовый отчет писала. Потому и на дату на железнодорожном билете внимание обратила. Сказал тогда, что хотел быстрее поехать. Чтобы дольше с киевскими друзьями пообщаться. Хотя что-то мне не верится, что у него там друзья есть.
«Таким образом, — подумал тогда Николай, — Скребков не мог быть в городке ни в субботу вечером, ни, тем более, в воскресение утром. Так что, ошиблись ребята? Прискорбно, но факт. Скорее всего, ошиблись. Не было Козлоборода в нашем городе. У него — железное алиби».
Придя к такому выводу, Николай о Скребкове и думать забыл. Потому и следователю о фантазиях своих мальчишек ничего не сказал.
Глава 19
Состав Клуба подбирался долго. Конечно, нашлось десятка два, даже три-четыре десятка дармоедов, которые создавали видимость усвоения различных наук за папины-мамины деньги. Но часы занятий в институтах и в университете они проводили в кабаках и других злачных заведениях. Но главным для Гарика было — не промахнуться. Ему было важно найти по-настоящему родственные души. Таких, кто со временем могли бы составить слаженный хор, каждый из участников которого уверенно вел бы свою сольную партию. При этом, каждый из таких «хористов» не должен был ни подставлять, ни, тем более, предавать никого из своих. Каждый из них должен во всем содействовать карьерному росту всех, без исключения, участников группы.
Но с этим трудным заданием Гарик справился блестяще. По крайней мере, так ему казалось. Перебрав за три года почти полсотни претендентов, он остановил свой окончательный выбор на восьми кандидатах, которые более-менее отвечали всем его требованиям.
С точки зрения общественной морали, это были настоящие негодяи, не представляющие собой абсолютно никакой ценности для общества. По сути, это были уже готовые отбросы того самого общества. Но, тем не менее, каждый из них считал себя чуть ли не Наполеоном. Все они самоуверенно претендовали на самые лучшие места под солнцем жизни. Для достижения такой цели они были готовы на все. При этом это самое «все» никоим образом не увязывалось ими ни с нормами морали, ни с требованиями действующего законодательства. Даже законодательства криминального. Где надо — купить. Кого надо — продать. Если надо — подставить, предать, обгадить, побить…
Среди членов Клуба было два будущих юриста, два экономиста, один технолог пищевой промышленности, один журналист и один физкультурник. Именно его Клуб обязал после завершения обучения поступить на службу в милицию. Свои люди всюду нужны…
Сам Гарик учился на историка. Хотя слово «учился» с полной ответственностью можно было бы взять в кавычки. Но все отметки в его зачетной книжке были отличными. Как это ни странно. Хотя, чему удивляться? За Гарика «учился» его папан. Даже не он, а зависимые от него люди. В числе этих, зависимых, было десятка три докторов и кандидатов наук — и исторических, и политических, и философских, и экономических. Именно они писали за Гарика рефераты и курсовые работы. А преподавателям было строго настрого приказано особенно не беспокоить будущее светило исторической науки никому не нужными вопросами. Отметки на экзаменах ему ставили автоматом. Отличные отметки, конечно же.
Вот только с немецким языком конфуз получился. Преподавательницу перед первым практическим занятием никто не предупредил о неприкасаемости одного из студентов. Вот она о чем-то и спросила будущее «светило» отечественной исторической науки. Вопрос был самым простеньким. Ведь только первое занятие в группе. Но — на немецком языке.
Вся сумма познаний Гарика в немецком сводилась к одной-единственной фразе — «Ich bin zvanchig jare alt», что в переводе означает «мне двадцать лет».
Этот ответ студента-первокурсника, конечно же, вызвал легкий смешок в аудитории. Но эта фраза стала только самым началом «углубленного» изучения им иностранного языка. Ну, надо, надо человеку науки владеть хотя бы одним иностранным языком! А еще лучше — несколькими. Хотя бы для того, чтобы с трудами других ученых в оригинале знакомиться. Потому и преподавательница, уже даже предупрежденная, не упускала случая каждый раз попрактиковать перспективного студента. На каждом занятии она задавала ему от трех до пяти вопросов. Вопросы всегда были разными: из различных сфер жизни, экономики, политики и культуры. Но упрямый студент на все старания преподавателя отвечал одинаково — «Ich bin zvanchig jare alt»…
