За палаткой, в двух шагах от него, остывая после ночной работы, судорожно дышал джип. Ночь была тихая, звёздная. Заслонив собою Большую медведицу, высоко в небе завис вертолёт, а потом он вдруг вскинулся, словно пробудился от дрёмы, и торопливо побежал к земле, оставляя позади себя и небо, и звёзды.
«Господи, – шептал Лотан, – Господи, зачем даёшь, если отбираешь? Зачем?»
Из соседних палаток доносилось громкое храпение солдат, а в распахнутой дверце палатки, виднелись фигуры часовых, которые, перебирая усталыми ногами, топтались у лагерных ворот.
Лотан пытался сосредоточиться, собраться с мыслями, но одно ему было ясно: он не позволит втянуть себя в некую мерзкую игру, в действо, противное и непостижимое его разуму…
Вдруг подумал о руках отца: «Они совсем уже старые…». Потом о руках Идо подумал: «Совсем ещё хрупкие…».
«Не буду я… – прошептал он, заводя мотор джипа. – Только не Это…».
Признав сидящего в джипе лейтенанта, часовые недоумённо между собой переглянулись, но им, измученным бессонной ночью, было не до расспросов, и они молча раскрыли створы ворот.
Пробравшись по полю, заросшему бурой, наполовину выжженной солнцем травой, джип выкатил на шоссе. Далеко впереди покачивалась серо-лиловая дымка предрассветного тумана; время от времени встречались устало бредущие по обеим сторонам шоссе верблюды. Неподалёку, в узкой ложбине, тесно жались друг к другу чёрные шатры, а чуть в стороне разгорался костёр, над которым раскачивалась комета слабых, пока ещё призрачных искр. «Бедуины готовят себе завтрак», – подумал Лотан. На обочине дороги, прижавшись к земле, лежали три верблюда. Лотан улыбнулся. Пыльные головы верблюдов напомнили ему детство, когда отец, забирая его с собой путешествовать по югу, говорил, что познать землю можно лишь тогда, когда ступаешь по ней пешком. Однажды отец опустился на голую землю лицом вниз и так замер. Тогда Лотан подумал, что отец, наверно, сильно утомлённый ходьбой, прилёг отдохнуть, но через минуту отец поднял голову и проговорил: «Землю, по которой ходишь, надо обязательно выслушать. Хотя бы иногда выслушать…Прижаться и выслушать…». Тогда Лотан рассмеялся…
Внезапно шоссе расширилось, и справа выглянула окраина Димоны. Лотан повернул влево и сразу же за поворотом притормозил, давая возможность стаду коз пересечь дорогу. Козы не спешили, а одна из них и вовсе остановилась, недовольными глазами посмотрела на нарушивший рассветную тишину джип.
Проезжая мимо старой сельскохозяйственной школы, Лотан вспомнил, что два раза бывал здесь с отцом, который по приглашению директора ежегодно читал студентам лекции о Шестидневной войне и о войне Судного дня, а ещё о поселениях Гуш-Катиф.
Дорога снова сузилась, туман почти окончательно рассеялся и отпустил небо, которое тут же, не мешкая, покрыло себя едва заметным светло-розовым румянцем. Сбоку, прошумев, вспорхнула птица, пролетела мимо, едва не коснувшись ветрового окна джипа. Вдали показались мерцающие огоньки кибуцов.
«Идо и Офира ещё спят, – подумал Лотан, – а отец, наверно, вовсе не ложился, и теперь сидит в своём кресле с открытыми глазами и прислушивается к шорохам за окнами».
На изгибе дороги мелькнул указатель: «Кфар-Даром – 3 километра».
По телу пробежало трепетное волнение, и в ту же минуту его внимание привлёк к себе бледный пучок света, рвущийся из приоткрытой двери знакомой постройки.
Выключив мотор, Лотан спрыгнул с джипа, бесшумно подошёл к двери и, заглянув во внутрь помещения, увидел седого, небритого мужчину; тот, пошатываясь на нестойких ногах, переходил от одной коровы к другой и, целуя их в широко раскрытые глаза, не то с ними беседовал, не то о чём-то их расспрашивал; в ответ коровы тянулись короткими, упругими шеями к его лицу, облизывая его своими огромными влажными языками.
– Привет, Эйд! – сказал Лотан.
Мужчина обернулся. Блеснули влажные от коровьей слюны щёки, а в тусклых, похожих на две холодные стекляшки, глазах, стояло выражение не то испуга, не то растерянности.
– Привет! – повторил Лотан, но Эйд коротким, досадливым жестом только махнул рукой, словно комара отогнал, и вернулся к коровам.
«Ну, да, ну, да…» – прошептал Лотан и поспешно, будто устыдившись внезапно пришедшей в голову мысли, прикрыл двери.
Вернувшись к джипу, он снял с себя гимнастёрку, увернул в неё кобуру пистолета. «Господи, – шептал Лотан, разглядывая свёрток, – Господи, что со мной?».
* * *
Кфар-Даром, 17-ое августа, 4.27
…На рассвете толчки в голове повторились, но полной уверенности в том, что это толчки, а не что-либо иное, у полковника не было. «В моей голове, решил он, – не то дрова распиливают, не то камни разбрасывают».
Отвлёк телефон. Снова поселенец из Аргентины.
– Из моего окна видна дорога в «Кфар-Даром», – сообщил он.
– И что с того? – отозвался полковник.
– На дороге остановились два огромных бульдозера, и если подойдёте к окну, то и вы сможете их увидеть.
Полковника качнуло. На этот раз он уверился в том, что в его голове пробегают именно толчки.
– Вы меня слушаете? – спросил аргентинец. – Я о бульдозерах…
Полковник вспомнил о своём старом полевом бинокле, который лежал в шкафу, но потом подумал, что незачем разглядывать в бинокль то, что даже глазами увидеть не хочется…
– Я о бульдозерах на дороге, – напомнил аргентинец.
– Ну, и что? – отозвался полковник.
– Я подумал, что поступлю разумно, если сообщу вам о двух бульдозерах, которые стоят возле ворот нашего посёлка.
– Сейчас ночь, – сказал полковник. – Спите!
– У меня не получится…
– Вы себя просто уговариваете.
– Боюсь, что бульдозеры, которые стоят на дороге…Во всяком случае, у меня душа не на месте…
Полковник немного покашлял в трубку.
– А толчки? – спросил он. – Толчки в голове не ощущаете?
– Нет.
– А камни?
– Что?
– Камни никто не разбрасывает?
– Кроме бульдозеров, на дороге никого нет.
– Вы уверены?
– Кроме двух больших бульдозеров, никого…
– Тогда не изводите себя и попытайтесь уснуть. Позже расскажете о вашем сне.
Теперь покашлял в трубку аргентинец.
– Где-то я читал, – взволнованно сообщил он, – что никогда не следует рассказывать об увиденных снах, поскольку не исключена возможность, что в один из дней к вершинам власти может прорваться кто-то из психоаналитиков.
– Избавь нас Господь!.. – прошептал полковник.
Аргентинец продолжил:
– Боюсь, что бульдозеры стоят на дороге неспроста…С одним из них я немного поговорил и даже почитал ему стихи Пинтера.
– Вы читали стихи бульдозеру?
– С ним я завёл небольшую беседу, и чуть было не сказал всё, что я о нём думаю.
– Вот как! Ему, конечно, интересно было узнать ваше мнение.
– Возможно…Но я не сказал. Я решил, что подожду с этим до утра, а пока вслух прочитал стихи Гарольда Пинтера.
– Почитайте мне, – попросил полковник.
– Стихи Пинтера?
– Почему бы нет? Может, после них мне удастся уснуть?.. Только почитайте те самые, что вы читали бульдозеру.
– Ладно, – оживился аргентинец. – Вот они:
Он не знает ещё,Что ему я скажу.Лишь когда он уйдёт,Те слова я скажу.Лишь когда он уйдёт,Те слова я найду,Что должен сказатьПри той встрече,Что будет потом.
– После таких стихов, я, наверно, не усну, – сказал полковник. – Но вы ложитесь…
– А как же с этими, что на дороге?
– Они просто отдыхают.
– А что, если они вдруг…
– Сейчас ночь, – напомнил полковник. – Во всяком случае, сейчас они не…
Телефонная труба умолкла.
Полковник принялся думать о стихах Гарольда Пинтера, но в голове снова кто-то разбрасывал камни.
Толчки…
Вспышки…
А потом глаза залил мрак…
«Может, обойдётся?.. Я обещал сказать Идо, что…» – полковник затряс головой, пытаясь освободить глаза от мрака, но не смог. Лицо его онемело, исказилось, приняв странное выражение, а от нестерпимо колющей изнутри глазниц боли расширились зрачки. «Я обещал…» – снова подумал полковник, и вдруг ему показалось, что за окном, к террасе, пробираются какие-то люди и пристально следят за каждым его движением. Полковник торопливо, с какой-то самому себе непонятной опаской, повернул голову в сторону окна, но ничего во тьме разглядеть не сумел, лишь ощутил лёгкое головокружение, дрожь в теле и чувство бесприютности. Не осознавая от чего именно, ему захотелось защититься, и, неожиданно для себя, прошептал: «Господи, заступись!»
Тишина.
Полковник напряг слух.
Тишина.
Тишина безответная.
«Господи, заступись!» – повторил он, бросаясь к выключателю. Подмяв под себя темень, комнату залил электрический свет. Полковник электрический свет выключил и чиркнул спичкой. Из розовой свечи на серебряном подсвечнике выглянул жёлтый язычок пламени и осветил стоящую рядом фотографию жены. Сутулясь, словно его охватил озноб, полковник стал бродить по комнате на вдруг потерявших силу ногах. «Господи!» – полковнику показалось, что его ноги несут на себе не тело большого мужчины, а нечто невесомое или даже вовсе отсутствующее. Жёлтый язычок свечи успокаивал, и полковник, держа свечу в одной руке, другой рукой недоумённо трогал попадавшиеся на пути предметы. Возле книжного шкафа он остановился и с какими-то книгами охотно побеседовал.
