Полковнику захотелось куда-нибудь сбежать, спрятаться, но шея потеряла подвижность, а ноги – силу. Стараясь на невестку не глядеть, он не своим голосом зашептал:
– Что ты всё заладила «лучше бы, лучше бы»?
– Ненавижу!.. – отозвалась Офира. – Как я утром объясню моему сыну про Это?.. Может, объяснишь ему ты, полковник? Ведь утром Идо обязательно спросит у тебя про Это:
– Дедушка, нас прогоняют из дома?
– Вроде бы, – ответишь ты.
– Так ты, дедушка, больше не герой?
– Нет, – признаешься ты, – кажется, нет…
– Почему? – спросит Идо, и, вместо ответа, ты всего лишь разведёшь руками, потому что правду сказать внуку не посмеешь… Идо всё равно не поверит, что ты не знаешь: ведь он привык думать, что ты да знаешь…Господи, лучше бы это утро не наступило вовсе… – Офира заглянула в глаза полковника. Она смотрела в них долго и настойчиво, и по выражению её лица невозможно было понять, что она в них увидела, но только вдруг изменившимся голосом спросила:
– Одному оставаться страшно?
Выдержав взгляд невестки, полковник ответил:
– Если совсем-совсем одному, то терпимо, а если одному, но среди своих – невыносимо…
Офира вяло махнула рукой и вернулась к себе в комнату.
«Арик, скажи им… – полковник, взглянув на закрывшуюся за невесткой дверь. – Скажи им ты…»
Тишина.
Ни единого знака.
Ни единого намёка.
Вдруг полковник представил себе сына, лейтенанта Лотана, который входит во главе своего взвода в ворота Кфар-Даром.
– С кого начнём, лейтенант? – спросит сержант.
– С моего отца, – ответит Лотан.
– Вы уверены, лейтенант?
– С полковника Амира Шаца.
– Слушаюсь! – скажет сержант. – Только…
– Что?
– Может, прежде узнать, что думает о вашем приказе полковник Шац.
Лотан достанет мобильник и спросит: «Отец, ты как думаешь?..»
– Лейтенант, поступай, как НУЖНО… – услышит Лотан в ответ.
Полковник отстранённо посмотрел на тарелку с салатом и вернулся в комнату. Вспомнил о приглашении в Университет – декан кафедры истории просил рассказать студентам о первых часах войны Судного дня.
«Теперь уж зачем?..» – полковник закрыл ладонями лицо и стал крутить своё кино…
…В тот день перед дверью, ведущей в родильное отделение, стояла пожилая женщина и трое мужчин.
– Кто тут майор Шац? – спросила медицинская сестра.
– Не я! – ответила пожилая женщина.
Мужчины переглянулись между собой и подтвердили хором: «Не она!»
– У майора – сын! – сказала медицинская сестра.
– Разумеется, сын! – бормотал Амир Шац, направляясь к дверям лифта.
В пустой кабине лифта можно было, наконец-то, от души вскрикнуть. За всю свою жизнь майор от души вскрикивал всего четыре раза; первый раз, когда посадили верхом на ослика, второй раз, когда написал для мамы стишок, третий раз – увидев на Хермоне снег, и вот теперь…
«Сын у меня!» – носилось по кабине лифта. И подумалось: «Сегодня страна обновилась новым человеком, и ещё – властью… Человека зовут Лотан, власть – «Ликуд»…
… В Иерусалиме Ануар Садат
Кажется, что экран телевизора накалился от напряжения.
«Больше не надо войн!» – сказал Ануар Садат.
«Больше не надо!..» – сказал Менахем Бегин.
… – Общество в расцвете своего разложения, – сказал приятель. – Как ты, майор, одобряешь смену тех этими?
– А ты?
Приятель – отменный шахматист – спешить с ответами не привык.
– Жалко Голду[3]! – наконец, сказал он. – Королева всё же… Народная королева… Впрочем, рокировка в ту или иную сторону частенько приносит пользу… А ты решил окопаться под Газой?
– НАДО…
Приятель смотрел в упор.
– Жизнь в песках?
– Арик говорит, что ОЧЕНЬ НАДО…
– Ну да, он говорит… Теперь погоны отцепишь?
– Теперь – без них…
– В песках вас будет много?
– Сколько потребуется!.. Настало время не королевы, а короля!..
Приятель думал долго.
– Всё равно начнут с пешек… – наконец, сказал он.
– Что?
– е2 – е4! Если с белых…
…Солнце обжигало тела, но люди не уходили.
ТАК НАДО…
Люди в песках – его бывшие бойцы.
ТАК НАДО…
Люди привели с собой своих подруг, жён, детей.
ТАК НАДО…
Теперь через их дома проходила государственная граница.
Чертежи плана будущих комнат. Кое-что Лиана отметала – чертила своё…
Шлёпая ручонками и надувая щёчки, по полу ползал Лотан.
Крепкие, надёжные руки поднимали его: «Надо сменить ползунки…»
Между ножками оголённый ствол пушечки. «Придёт время, – думал майор, – сын приведёт её в действие…»
Не то в ответ, не то в насмешку, сын пускал тонкую горячую струйку…
…Полковник сбросил ладонь с лица и, оглянувшись вокруг, прошептал: «И остался Иаков один».
* * *
Военный лагерь под Иерухамом,17-ое августа, 3.25.
Письмо, в котором лейтенант Лотан Шац просил освободить его от участия в эвакуации Кфар-Даром, командир батальона получил несколько дней тому назад, однако, посчитал, что поступит разумнее, если на письмо не ответит, а перешлёт его в штаб полка. «Пускай они там сами… Сами…».
Теперь, вернувшись после ночного осмотра постов, Лотан снял с джипа пулемёт и ящики с патронами и, передав их дежурному сержанту, устало побрёл к себе в палатку. Слабый луч света от карманного фонарика высветил на подушке записку. «Не знаю, в чём дело, – писал приятель-штабист, – только командир полка, достав листок из твоего конверта, сильно смутился, даже закашлялся. Листок командир вначале смял, а потом вновь разгладил и, опустив его в ящик письменного стола, надёжно повернул ключ…»
«Вот оно как…» – Лотана охватил холодящий тело озноб. Он повалился на койку, закрыл глаза. Сон не приходил. Внезапно, на смену ознобу, к Лотану пришёл испуг; теперь казалось, что он теряет себя, разваливается на части и даже вовсе себя не ощущает.
«Разве теперь я – не я? – подумал он. – Разве теперь…Может, позвать кого-то из солдат, пускай скажет он, кто я? Солдат, наверняка, скажет, что я – лейтенант Шац. Ну, да, кто же я ещё для солдата? Всё верно: суть каждого из нас, на самом деле, зависит оттого, кто или что находится при нас: при моем сыне я – отец, а при моём отце я – сын, при командире полка я – воин, а при моей жене Офире я – любимый; в Кфар-Даром мы – у себя дома, а без Кфар-Даром мы в…Вот именно…»
Сердце кольнуло и замерло. «Только бы не остановилось… – Лотан осторожно пошевелил одной ногой, потом другой. – Как же теперь?..»
Вдруг различил стуки в висках: «Сегодня на рассвете… Сегодня…»
Встряхнул головой.
«Командир батальона, конечно, прав…
В штабе полка, тем более, правы…
А я?»
Сквозь темную пелену проступили лица Офиры, Идо, отца. «Почему вы здесь?» – прошептал Лотан, погружаясь в сон. Ответ не приходил. Внезапно палатка наполнилась поселенцами Кфар-Даром. Люди прятали друг от друга измученные взгляды, а перекошенные, судорожные рты, оставались приоткрытыми, словно застывшие в безмолвном крике. В висках повторился стук: «Сегодня на рассвете…На рассвете…На рассвете…Сегодня…». Вырвалось из горла: «Господи!..».
Лотан увидел себя идущим во главе взвода, срывающего ворота Кфар-Даром, чтобы…
– Лейтенант, смелее! – скажет отец.
– Разве я смогу?
– Ты – солдат…
– Разве еврей выгоняет еврея?
– Ты – солдат…
– Разве сын выгоняет из дома отца?
– Смелее, Лотан…Ты – солдат…
– Я – сын и отец!
– Ты – солдат…
– Я – муж!
– Смелее, лейтенант!
А потом Лотану привиделась птица с огромными крыльями, которая, покружив над пустыней, вдруг крылья сложила и сбросила себя вниз к коленям сидящего в кресле отца. Наклонив набок головку, она изогнутым и острым, словно сабля, клювом принялась клевать шею полковника. Она терзала шею до тех пор, пока из неё не вытекла струйка крови. И вдруг дом наполнился множеством птиц с огромными крыльями и острыми синими клювами.
«У каждого своя правда и своя ложь, – кричали птицы, – и та нужна, и эта… И он прав, и он, и он, и он… И ты…И сын твой…»
«Нет!» – Лотан услышал звучание своего собственного голоса и вновь ощутил, как дрожит его тело. Голос казался чужим и неприятно резким. «О чём это я?» – пытаясь остановить неуёмный поток странных, невозможных мыслей, Лотан принялся колотить руками то по краям койки, то по темному пространству над собою. «Нет! Нет! Нет!» – вновь закричал он. Его глухие, сдавленные крики разносились по палатке до тех пор, пока он, наконец, не освободился ото сна и задышал ровно, неторопливо. Окончательно освободившись от увиденного во сне кошмара, Лотан, тем не менее, продолжал ощущать неотступное, навязчивое в последние дни чувство непонятной, немыслимой тяжести. Его не переставало смущать то обстоятельство, что люди, хорошо ему знакомые, пряча глаза, зазывают в незнакомую игру, говорят на незнакомом языке, а он, бездумно, без всякой попытки к сопротивлению, идёт вслед за ними. Вскочив с койки, Лотан, словно обезумев, стал метаться по тесной площадке армейской палатки. «Нет! – распахнув брезентовую дверцу и озадаченно озираясь по сторонам, застонал он. – Ни за что!..»
