стала на меня орать, весьма выразительно размахивая здоровенным кулаком. Из всего сказанного я понял только несколько матерных слов, да ещё слёзную просьбу убраться подобру-поздорову. Надо полагать, моя внешность резко контрастировала с выставленным на витрине товаром, отпугивая потенциальных покупателей. Нет уж, пугало – эта работа совсем не для меня.
Вняв просьбе взволнованного коммерсанта, я отошёл от витрины. И только тогда заметил, что исчезла и мерзкая рожа в витрине, и небритый маклер, а вместе с ним кое-какая мелочь из моего кармана и ремешок от часов. Понятно, что часы не могли существовать без ремешка, так что и они вместе с ним исчезли. Я оглянулся по сторонам и понял, что вот опять остаюсь совсем один…
XI
Хоть бы пристрелил меня, что ли, кто-нибудь. А то лежу тут на диване, вроде бы всё при мне – руки, ноги, голова. И мыслей полон воз. Только вот к чему мне эти мысли приспособить? С ними ведь куда ни сунешься – нет спроса, отвечают. Такие вот дела!
Странно ещё и то, что наступили новые времена, а я словно бы завис там где-то. Как ни крути, кругом оказываюсь виноват. Словно бы, распятый на кресте, жду помилования, отмены приговора. И как после этого не сесть снова на иглу? Кто бы подсказал, что делать-то? Вот разве что Кутанин… Жил он когда-то в Обуховом переулке, рядом с домом Киры.
И вот я снова здесь. Снова вижу хорошо знакомый городской пейзаж. Внешне здесь ничего не изменилось, разве что облетела штукатурка на домах, да нет чугунных тумб, которые ограждали тротуар. Всё то же самое, но уже без Киры.
Я подхожу к дому, где она жила. Остановился и смотрю на окна – вдруг кто-то выглянет? Вдруг промелькнёт в окне знакомое лицо?.. Но нет, ожидание напрасно, это я прекрасно понимаю. И потому, мысленно как бы поклонившись прошлому, еле переставляя ноги, ухожу.
Но вот и тот подъезд, здесь, на третьем этаже когда-то обитал Кутанин.
Можно было бы и догадаться – вместо него по тому же адресу живёт совершенно посторонний гражданин. Нет ни пенсне, ни трости с набалдашником. Словом, ничего общего с тем, кто спасал меня в декабре, за два дня до Рождества, в холодной и неприветливой Москве семнадцатого года. Да неужели не найдётся никого, кто бы помог в моём конкретном деле?
– Отчего же нет? Я полгода ходил у Михаила Павловича в учениках. До тех пор, пока он не сбежал.
– Да от кого?
– Будто не знаете? – и зло смотрит мне в глаза.
Да неужто я и здесь успел порядком начудить, вынудив к бегству знаменитого профессора? Ладно уж, одно к одному. За всё готов нести ответ. Кстати, есть и в этом мозгоправе что-то такое, отчего я чувствую к нему доверие. Снова рассказываю всё, как на духу. А он, кстати, тоже наверняка уже профессор, слушает внимательно и кивает головой. Потом вдруг посмотрел в мои глаза и на полном серьёзе заявляет:
– Жан-Батист! А какого чёрта…
– Вы это о чём?
– Да вот именно о том, на что вы жалуетесь.
– Вы про роман?
– Роман это всего лишь частность. Психоаналитик смотрит глубже, – и так пристально глянул на меня, словно бы я весь, со всеми своими потрохами, располосованный вдоль и поперёк лежу на операционном столе, а он ощупывает руками мой мозг, стараясь найти в нём причину моих нынешних страданий. Эй, да что ты делаешь!
– Вы слышите меня, Жан-Батист?
Ну до чего же я тупой! Только тут понял, что он меня успел загипнотизировать, и я теперь самый что ни на есть натуральнейший француз, Жан-Батист Мольер, со всем прочим, что к этому драматургу прилагается. Ну что ж, я бы и сам не прочь хоть ненадолго ощутить себя, скажем, на приёме у Людовика, однако ни одной подходящей мысли в сознании не возникает и только настойчиво напрашивается единственно возникшее из памяти «Уи!». Так и сказал.
– Уи, моншер.
Такой ответ явно не понравился профессору.
– Так как же, дорогой мой, вы с Армандой оплошали?
– Откуда ж было знать? – само собой вырвалось у меня, то есть, конечно, у Мольера.
Да что тут говорить, не повезло – запал на девчонку, а та оказалась его дочерью.
– Что ж, случаются промашки и у классиков. Разборчивее надо быть при выборе интимных связей.
– Я исправлюсь…
– Так ведь поздно уже.
Руки-ноги у меня похолодели.
– Что, и никакой возможности избежать летального исхода?
– Как вам сказать… Безнадёжных ситуаций не бывает. Даже если голова лежит на плахе, остаётся надежда на появление гонца с помилованием, подписанным рукою короля.
Ну вот опять, словно бы читает мои мысли. И всё же мне не верится…
– Так неужели же я там?..
– До этого дело не дошло. Однако всякое может быть, если не возьмёте себя в руки, если не исправитесь.
– Я стараюсь…
– Плохо, видимо, стараетесь.
На что он намекает?
– Но вы должны понять. Мне трудно превозмочь себя.
– А и не надо ничего превозмогать. Однако никому ещё не вредило воздержание.
– Сомневаюсь, – я бы тут поконкретнее сказал, но тема-то уж больно скользкая.
– Я же не заставляю вас забыть об этом навсегда. Однако, дорогой мой, надо же знать меру! Ну что это такое, приехали в Москву и первым делом устраиваетесь вышибалой в бордель?
Так я Мольер всё ещё? Или снова в новом времени?
– Я не в борделе. Я в музей…
– Да ладно! Будто не знаете, чем занимается управдом в доме на Садовой?
– Чем же?
– Девками торгует!
– Я и не подозревал. Честно вам говорю…
– Ой ли?
Как оправдаться?
– Это чистая случайность, – отвечаю.
– Не стыдно врать-то?
Да уж, наивная мечта – обмануть гипнотизёра.
– Профессор! Вы поймите, нужен стимул к творчеству.
– Так что, вам одного успеха мало?
– Зачем мне ваш успех, если я не сумею им воспользоваться?
– Вот вы и проговорились! – нагло улыбается.
– Разве? А вы… зачем вы пытаетесь мне помочь? Что толку вам с этих гонораров?
– Вы наши профессии даже не пытайтесь сравнить. Я помогаю людям, а вы думаете только о себе, о женщинах, об обжорстве и прочих удовольствиях.
Какие уж тут удовольствия, когда ночей не спишь, разрабатывая тему. И потом… Нет, этот явно не Кутанин! Тот понял бы меня наверняка. А этому пытаюсь возразить:
– Да что вы такое говорите! Кроме трудов по психологии других книжек не читали? Хотя бы раз выбрались в кино или в театр? Да прочитав роман или сходив на спектакль, человек получает такой нравственный
