Улавливают молекулы пахучих веществ самцы бабочек при помощи таких вот (смотрите снимок) разветвленных антенн. Одной молекулы феромона, попавшей на эту чувствительную конструкцию, уже довольно, чтобы самец возбудился, а два десятка молекул заставляют его полететь в нужную сторону. Но важно отмстить одну особенность: живой приемник настроен только на единственный запах, только его принимает, все остальное проходит мимо.
Живые антенны самца бабочки-шелкопряда.
У людей давно замечена таинственная связь между картинами, запечатленными зреньем, и запахом, который был доминирующим в этот момент. Помню, по пути в школу в доме приятеля я услышал крики: «Куликовы горят!» Выбежав, мы увидели: горит соломенная крыша соседнего дома. На крыше нашей избы стоял отец и, подхватывая ведра с водой, поливал готовую вспыхнуть солому. «Мишака, прыгай — сгоришь!» Отец быстро с крыши спустился, и она тут же взвилась кверху в огненном вихре.
Вернувшись из школы, я увидел наш дом без крыши. Поразил меня резкий, до этого незнакомый запах сгоревшей, политой водой соломы. С тех пор подойдешь где-нибудь в поле к куче сожженной весной соломы, прикроешь глаза и сразу видишь картину драматического пожара, увиденного в детстве.
По запаху знакомых духов вспоминаются встречи с любимым человеком (об этом знаменитый рассказ О. Генри «Меблированная комната»). А индейцы племени майя в момент какого-нибудь важного для юноши события давали ему понюхать сильно пахнущее вещество (забыл названье), и всю жизнь, почувствовав этот запах, человек сразу вспоминал картины важного, увиденного события… Каждый припомнит что-то подобное.
Фото из архива В. Пескова. 4 июля 2003 г.
Уход из тайги
(Таежный тупик)
Неожиданная новость: из тайги домой, в Москву, к маме, к дочке и внучке вернулась женщина, пять лет делившая одиночество с Агафьей Лыковой.
Мы познакомились в первый год ее пребывания в Тупике. На вопросы: откуда? как? надолго ли? — собеседница ответила коротко: «Василий Михайлович, называйте меня Надей. О себе рассказывать надо долго. Много грешила. Потом одумалась. Поехала в Сибирь искать Бога, а точнее, как следует познать себя. Много всего повидала. А тут решила остаться…» Я не счел возможным лезть человеку в душу, полагая, что неожиданная «прихожанка» проживет тут недолго: жизнь городского человека в тайге отшельником — не каша с маслом. На моих глазах такого рода людей перебывало тут больше десятка. Неделя-другая, и удалялись немедленно, если залетал сюда вертолет.
Но Надя прижилась. Приспособилась к непростому характеру Агафьи, к строгой вере, втянулась в бытие, которое иначе как борьбой за существование не назовешь. Прилетавших сюда она сторонилась, но со мной была откровенной.
Несколько раз я снимал их вместе с Агафьей в огороде и на рыбалке, с ружьем в тайге. А на этом вот снимке мы видим троицу: Ерофей на протезе, Агафья, не убоявшаяся в этот раз фотографии, и рядом с ней вполне таежного вида Надежда.
Вся троица: Надя, Агафья и Ерофей.
Жизни «коммуной» тут не было с самого начала. Каждый жил «своим домом» — три избушки, три маленьких огорода, отдельно козы и куры, отдельно молились, но кое-что делали и совместно — ловили, например, рыбу, готовили дрова. Такой строй жизни тут я считал неизбежным и даже желательным — меньше ссор, трений и неувязок, меньше друг другу люди надоедают. Однако уединенная жизнь и при подобном укладе отношения обостряет, что хорошо известно психологам, знающим, что происходит в маленьких группах людей, удаленных в космос, живущих на северных или антарктических станциях или даже на лесных кордонах.
Женщины жаловались мне обе. Надежда немногословно, Агафья эмоционально — «часто и до большого доходим!». Виноватых в этом напряженном житье обнаружить было нельзя.
Каждый по-своему прав. Агафья могла пошуметь, даже постучать палкой о землю, Надежда предпочитала на день-другой удалиться в тайгу — «побыть одной». Ерофей в «бабские дела» не встревал — «попадешь между двух жерновов». Выслушивая всех, я думал о возможной развязке — Надежда из тайги «утечет».
Но минувшей зимой побывавший тут художник из Харькова Сергей Усик меня успокоил: «Замирились. Вместе за сеном на «старое место» ходят, вместе молятся, на Пасху праздничный обед учинили и пригласили нас с Ерофеем».
Я подумал тогда: замиренью способствовал там Сергей мягким своим характером и помощью в разных работах.
И вдруг две недели назад звонок от Сергея: «Мы с Надей вместе из тайги вышли. Я половину лета ждал вертолета, но его не было. Решил выходить пешком. А Надя вдруг говорит: «Я с тобой!..»
— «А где сейчас Надя?»
— «Да вот рядом стоит».
Стали думать, где встретиться. Надя говорит: «Давайте у памятника Пушкину — не разминемся».
И вот мы у памятника. Таежную схимницу я с трудом опознал: «Ты же вдвое помолодела!»
От комплимента Надежда вежливо отмахнулась, но понимала, конечно, что тут, в Москве, она совершенно другая. «А как Москва?»
— Ой, голова кругом идет — не все узнаю, да и от тайги еще не совсем отошла».
Надежда Небукина.
Часа два втроем — Надя, Сергей и я — беседовали у Пушкина на виду, за столиком под зонтом. На этот раз Надежда охотно о себе рассказала.
Родилась в Москве в 1961 году. Фамилия — Небукина. В годы учебы занималась спортом — входила в юношескую сборную команду по ручному мячу. На соревнованиях побывала во многих местах страны. «Пережив семейную драму, в 1991 году в смятении стала думать: кто я, зачем живу?
В поисках Бога добралась до Индии — была в Мадрасе, Бомбее». Там один старец ее вразумил: «Боли свои утолишь в уединении». «После этого с дочкой подалась я в Сибирь. Присматривалась к разным сектам. Дочка Анна там, на Заячьей заимке, прижила ребенка, но жить в тайге не захотела. Оставила девочку отцу-старообрядцу и уехала в Москву к бабушке. А я после этого пешком с проводниками добралась к Агафье. И тут житья моего ровно пять лет».
— Как жили, я знаю. А как решилась расстаться с тайгой?
— Всего не расскажешь. К тайге привыкла, и трудности меня не согнули. Но сложное дело — уединенье. Когда людям не на кого «собак спустить» — спускают на ближнего. Не виню ни себя, ни Агафью. Просто очень трудное житье у двух-трех людей в уединении. Мысль «уйти» стала постепенно меня посещать. А тут дошло письмо от мамы — старенькая, два инфаркта перенесла. Написала: «Наденька, могу умереть, тебя не увидев…» И дочка пишет: «О ребенке затосковала…» Рассказала я это Агафье. При первой беседе она ничего не сказала, но вижу, озаботилась сильно. А дня через три решительно заявила: «Благословенье на уход не даю! Ты из мира вышла, крестилась тут. Как можно?» «Но ведь мать, говорю, зовет…» На это Агафья не нашлась что сказать. А я сорвалась неожиданно.
Сергей решил выходить с Ерината пешком, и у меня вдруг мелькнуло: «Вместе!» Сказала об этом Сереже. Он не стал отговаривать. Вечером собрала я в заплечный мешок еду и все необходимое на дорогу. Уходить решили утром еще до рассвета, чтобы не было тягостного прощанья. Оставила на столе для Агафьи ласковую записку с благодарностью за приют. Сказала, что никакого зла на нее не держу, и попросила прощенья… Только Тюбик озабоченно гавкнул, когда мы в тумане стали подыматься на гору…
Сергей: — Двигались тайгой без дороги. Дело это нелегкое. Но заблудиться мы не могли: стоит подняться на какую-нибудь вершину — сразу видно, правильно идем или нет. Десять дней двигались. Ночевали под кедрами, сварив на костре ужин. Видели по пути глухарей, рябчиков, медведя и двух маралов. Надежда оказалась ходоком неслабым — ни разу не пожаловалась…»
— Пять лет в тайге… Какой опыт необычной, нелегкой жизни накоплен?
— О, многому научилась! Я ведь городской человек — подмосковного леса раньше боялась. У Агафьи первое время дальше реки не ходила. Но постепенно перестала тайги страшиться — уходила с ночевками на два-три дня за грибами, за ягодами, за сеном, за целебными травами.
Первый раз в руки взяла ружье и неожиданно стала охотницей. За год десятка три-четыре рябчиков добывала. Капканом однажды кабаргу изловила. Научилась ночевать у костра, научилась рыбу ловить, за огородом ухаживать, научилась управляться с топором и пилой, коз доить научилась и запасать для них корм, научилась кур обихаживать. Встречалась с опасностью: медведица на рыбалке однажды подошла на десять шагов… И научилась терпенью.
В уединенном житье с человеком другого склада это совершенно необходимо. Научилась неприхотливости — ешь перловку, сваренную на воде без масла, и думаешь: раньше ни за что бы в рот не взяла. А вот хлеб мы с Агафьей научились печь очень хороший — в Москве такого не знают… Чего больше всего хотелось? Людей! Сильно скучала по маме, по дочери, вспоминать стала: где-то растет моя внучка…
