Пленные, допрошенные Кузнецовым, показали, что из Ровно и Кастополя в район Рудни-Бобровской отправлено большое количество эсэсовцев. Эти же сведения подтверждали и местные жители.
– Не менее двухсот грузовиков с немцами прошло в ту сторону, – говорили крестьяне. – И пушки на прицепе!
Я попытался по радио предупредить Стехова, но радиосвязь не удалась. Тогда я отправил ему радиограмму через Москву, хотя понимал, что это предупреждение уже опаздывает.
В бою при переезде был убит один партизан и двое ранено. Раненым оказался наш инженер-подрывник Маликов: разрывная пуля раздробила ему два пальца на правой руке. Цессарский тут же на месте ампутировал перебитые пальцы и обработал рану.
Вторым раненым был испанец Гросс, наш талантливый минер, большой выдумщик по части партизанских хитростей. Это он подсказал, как одной миной уничтожить железнодорожный мост и целый состав. Так же как в боях у себя на родине, он отличался храбростью и у нас в отряде. Редкая операция на железных дорогах проходила без его участия.
Ранение у Гросса оказалось серьезным. Разрывная пуля попала в лопатку и частично раздробила ее.
– Не скоро он в строй вернется, – доложил мне Цессарский. – Рана хотя и не опасна, но заживать будет долго.
К вечеру следующего дня – новый бой. Наше передовое охранение, передвигаясь по ровному, как стрела, большаку в направлении села Берестяны, неожиданно было встречено пулеметным и ружейным огнем. Враги стояли лагерем в лесу, метрах в ста от дороги, а у дороги была их засада.
На этот раз бандиты упорно сопротивлялись. Бой длился часа два с половиной. С трудом удалось пробить себе дорогу. Правда, «трезуба» мы все же дождались: кто навсегда остался на дороге, кто сдался в плен.
Помимо трофейного оружия, мы отобрали у бандитов штук двадцать кабанов. Это было кстати. Пять суток наша группа была в пути и не видела горячей пищи. К общему удовольствию, в числе трофеев оказалась и походная армейская кухня. Наконец-то у нас был приготовлен вкусный, жирный обед!
В этом бою у нас был ранен Коля Фадеев, командир взвода. Пуля раздробила ему кость ниже колена.
По приходе на место обнаружилось, что у Коли Фадеева началась газовая гангрена.
– Необходима операция, – доложил мне доктор Цессарский, – иначе погибнет Фадеев.
Что же делать?
Наше новое местожительство опять было в лесу. Густой лес, и пока никакого жилья, а ведь всякая операция требует чистого, закрытого помещения, света, настоящих хирургических инструментов. Ничего этого у нас пока не было. Хирургические инструменты, какие были, Цессарский оставил в старом лагере и взял с собой медикаменты и инструменты, необходимые лишь для оказания первой помощи.
– Как же быть? – спрашиваю я Цессарского.
– Если разрешите, я ампутирую Фадееву ногу обычной поперечной пилой.
– Что вы, Альберт Вениаминович! Да разве это возможно?
– Риск, конечно, большой, но я приму все меры предосторожности. Без ампутации он умрет.
Пришлось дать согласие.
Предстояла на этот раз не боевая, а медицинская операция, и совсем необычная.
«Эх, – думалось мне, – недаром Цессарский так приставал к Кузнецову и другим разведчикам, ходившим в Ровно, чтобы они достали ему медицинские инструменты и лекарства!»
Многое я передумал, много нервничал, пока готовилась эта операция. Дело шло о жизни молодого нашего товарища: Коле Фадееву только что минул двадцать один год.
Между тем наш хирург, внешне по крайней мере, казался совсем спокойным. Он позвал к себе моего ездового Петра Петровича. Держа в руках простую поперечную пилу, Цессарский сказал ему:
– Вот, Петр Петрович, эти зубцы сточи начисто. Вместо них нарежь новые, маленькие.
И подробно стал объяснять, какие нужны зубцы и какого размера.
Через два часа пила с маленькими зубцами была готова, и Цессарский стал дезинфицировать ее – протирать спиртом, прожигать и снова протирать. Тем временем по его указанию в санчасти готовили все остальное: построили нечто вроде палатки, вернее просторную четырехстороннюю загородку из еловых ветвей с открытым верхом, чтобы было много света, кипятили инструменты, готовили бинты.
Минут за двадцать до операции Коля Фадеев позвал меня к себе. Я пришел. Еще недавно сильный и веселый, он лежал сейчас на траве похудевший, c бледно-землистым лицом.
– Товарищ командир, если все сойдет благополучно, прошу вас дать мне рекомендацию для вступления в кандидаты партии.
До слез тронул он меня своей просьбой.
– Конечно, дам. Ты же молод, Коля. А за операцию не беспокойся. Ведь у нашего доктора все выходит хорошо.
О том, какой пилой ему собираются отнимать ногу, и о всех наших волнениях Фадеев, конечно, не знал. Но он понимал, что операция в таких условиях – дело рискованное.
Кроме Цессарского и его помощника, все мы, в том числе и я, отошли от «операционной».
Через несколько минут мы услышали… громкие ругательства. В нашем отряде ругаться запрещалось строго-настрого. Сами бойцы считали, что сквернословие недостойно советского партизана. Но под наркозом Коля разошелся.
– Вот человек и душу отведет и наказания ему никакого не будет! – сказал стоявший рядом со мной Лукин, желая шуткой скрыть свое волнение.
Операция продолжалась больше часа.
Хорошо, что у Цессарского было много хлороформа: на открытом воздухе хлороформ быстро улетучивается.
Цессарский пришел ко мне после операции бледный, измученный, на лице – капельки пота.
– Есть, конечно, большая опасность, но надежды на спасение не теряю.
И он не ошибся. На другой же день температура у Фадеева снизилась, и все пошло, как в первоклассном госпитале. Он стал быстро поправляться.
А через несколько дней Коля опять попросил меня зайти.
– Товарищ командир! Неужели правда, что я ругался во время операции? Или, может, ребята наврали?
Я улыбнулся.
– Значит, правда? Вы уж меня извините.
– Ничего, Коля, ничего. На этот раз придется извинить.
– Спасибо, товарищ командир… У меня к вам еще один вопрос: что же я теперь без ноги буду делать? Я не хочу отправляться в тыл.
– Погоди, придумаем. Ты еще полезнее других будешь.
– Вот и за это большое спасибо!
По выздоровлении мы назначили Фадеева начальником учебной группы по подготовке подрывников. Ему были доверены охрана и учет всего подрывного имущества. Он очень хорошо выполнял свои обязанности. И рекомендацию в партию я, конечно, ему дал.
Случай с Колей Фадеевым – не единичный. Самые чистые, лучшие свои чувства партизаны связывали с большевистской партией. Трудно переоценить значение и роль нашей партизанской коммунистической организации. Из Москвы в числе бойцов и командиров прилетело только пятнадцать членов партии. Среди вновь вступивших в отряд членов партии было тоже немного. Но и небольшая количественно партийная организация имела в отряде громадный авторитет. Объясняется это тем, что члены партии и в боях и в быту вели себя безукоризненно. «Достойный большевик», – говорили о коммунистах партизаны.
Жизнь в боях и походах, жизнь в тревогах, постоянные трудности были наилучшей проверкой большевистских качеств человека. Неудивительно поэтому, что почти с самого начала нашего пребывания в тылу врага от многих партизан стали поступать заявления о приеме их в партию. Мы не могли в наших условиях оформлять прием в партию так, как это положено по уставу. Анкет у нас не было, не писали мы и рекомендаций. Все делалось устно, сначала на заседании партийного бюро, потом на партийном собрании. Только секретарь делал у себя необходимые записи, чтобы потом, по возвращении в Москву, оформить вступивших товарищей и установить стаж со дня их утверждения на нашем партийном собрании.
Принимали в кандидаты партии и переводили в члены партии только тех, кто зарекомендовал себя настоящим большевиком. Помню, одними из первых были приняты в партию доктор Цессарский, секретарь комсомольской организации Валя Семенов и Дарбек Абдраимов. И наша партизанская партийная организация день ото дня росла за счет лучших из лучших товарищей.
ПОМОЩНИКИ
Переход на новую базу в Цуманские леса на некоторое время отвлек наше внимание от Ровно. Теперь мы решили наверстать потерянное. Разведчики выбрали кратчайшие и наиболее спокойные дороги к городу, и в первых числах апреля в Ровно ушли не только те, кто уже раньше там работал, но и еще человек десять, знавших этот город. Николай Струтинский не пошел в Ровно. Его, Жоржа и Ядзю мы отправили в Луцк с заданием организовать там группу разведчиков из людей, с которыми связала нас Марфа Ильинична.
Место нашего нового лагеря оказалось значительно удобнее прежнего. Расстояние до Ровно сократилось почти вполовину, и путь к нему был лучше. Раньше разведчикам приходилось по пути к Ровно переходить две реки, а здесь была лишь одна узкая речушка – приток Горыни. Речушку эту переходили по небольшим кладкам.
