Диверсионные ячейки организации Новака вместе с нами совершили два крупных подрывных акта.
В Ровно на полную мощность работал завод чурок, владельцем которого был приехавший из Германии немец Тангольц. Чурки из дерева шли для газогенераторных автомашин немецкой армии. Завод этот был единственным на всей оккупированной Украине. По совместно разработанному плану, завод чурок был сожжен дотла.
Второй диверсией был взрыв на перроне ровенского вокзала. Гитлеровцы разгрузили там несколько вагонов двухведерных бутылей с азотной кислотой. Подпольщики Новака заложили среди бутылей полученные из отряда две мины замедленного действия. После первого взрыва кислота из разбитых бутылей потекла по деревянному настилу перрона, и он загорелся. Загорелись также плетеные корзины, в которых стояли бутыли. Немцы бросились тушить пожар, но в это время взорвалась вторая мина и одна за другой начали рваться бутыли. Брызги кислоты и летевшие во все стороны осколки не давали возможности приблизиться к месту пожара. Спустя несколько минут пламя охватило весь перрон. Ликвидировать огонь уже нельзя было, И в течение нескольких часов немецкие полицейские и вызванные воинские части были безучастными зрителями пожара.
Наш отряд получал от организации Новака большую помощь. Особенно благодарны мы были за медикаменты, перевязочные материалы и хирургические инструменты. Во всех медицинских и санитарных учреждениях Ровно работали русские врачи – военнопленные или не успевшие эвакуироваться. Люди из подпольной организации связывались с ними, доставляли нам медикаменты и медицинское оборудование по спискам Цессарского.
Узнав о нашем партизанском отряде, врачи просили и их взять в лагерь. В то время мы остро нуждались в медицинском персонале. Схватки с немцами и бандитами-предателями участились; количество раненых увеличилось. Подпольщики стали договариваться с врачами и фельдшерами и посылать их к нам. Приезжали они обычно в лес не с пустыми руками, а с ценнейшим грузом: вывозили из больниц и госпиталей целые подводы с медицинским оборудованием.
Скоро в нашем лагере собралось тринадцать врачей по различным специальностям и до двадцати фельдшеров. Прибыл к нам и зубной врач, притащив с собой целый зубоврачебный кабинет, вплоть до бормашины, которая приводилась в движение ногами.
Так во главе с нашим молодым партизанским врачом Цессарским образовался у нас солидный госпиталь. В нем были хирургическое и терапевтическое отделения и зубоврачебный кабинет.
НА ПРИЕМЕ У КОХА
Майским утром обер-ефрейтор Шмидт зашел к Вале и торжественно сообщил: в четыре часа дня ее вызывает рейхскомиссар Украины Эрих Кох.
– Адъютант Бабах передал, чтобы вместе с вами явился и обер-лейтенант Зиберт. Возможно, господин гауляйтер захочет лично убедиться, что за вас ходатайствует немецкий офицер.
Откланявшись, Шмидт ушел. Валя тут же побежала к Николаю Ивановичу.
– Что же теперь делать? А вдруг ловушка?
– Отступать поздно. Я, конечно, поеду… Я никак не предполагал, что вызовут и меня, иначе я бы запросил командира.
– А без его разрешения нельзя? – И Валя многозначительно посмотрела на Кузнецова.
– Решу все на месте, – ответил ей Николай Иванович.
Около четырех часов дня по центральной улице Ровно, названной немцами Фридрихштрассе, ехали в экипаже Валя Довгер, Пауль Зиберт и Шмидт. У ног Шмидта мирно сидела овчарка, та самая овчарка, которая «чуяла партизан за километр».
Николай Иванович был одет в блестящий парадный мундир. На кителе были наколоты и нашиты все заслуги и отличия: значок члена гитлеровской партии, ленты, которые указывали, что Зиберт дважды ранен в боях, и два ордена железного креста. Парадные сапоги начищены до блеска. На новеньком поясе, с левой стороны, пистолет в кобуре. В кармане – второй пистолет на боевом взводе. Валя была в темном платье с креповой нашивкой на рукаве – знак траура по убитом отце. Еще раньше мы снабдили ее справкой от имени фельджандармерии, что «ее отец погиб от рук партизан».
На козлах, натягивая вожжи, сидел кучер. Это был Гнедюк. В кармане у кучера – пистолет, под сиденьем – несколько противотанковых гранат.
Дома вдоль улицы, по которой ехал экипаж, были сплошь заняты немецкими учреждениями и заселены немецкими чиновниками. В конце ее помещался рейхскомиссариат – управление наместника. Рядом с рейхскомиссариатом, в тупике за высоким забором с колючей проволокой, находился особняк – дворец Коха.
Экипаж остановился у дворца.
Вдоль забора прохаживались автоматчики-эсэсовцы.
Шмидт, торопясь, вышел из экипажа и подошел к караульному помещению.
– Пропуска для господина обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлейн Валентины Довгер готовы? – спросил он через окошко у дежурного по охране.
– Так точно, – ответили ему.
Зная лично Шмидта, дежурный подал Кузнецову и Вале пропуска, даже не спросив документов.
Эсэсовец откозырял и пропустил всех троих за ворота.
Дворец Коха находился в огромном саду. Залитые солнцем дубы, липы, клены бросали тень на асфальтированную дорожку. Кусты сирени наполняли ароматом воздух. Садовники возились над цветочными клумбами и у плодовых деревьев.
Помимо большого особняка, на территории дворца было выстроено еще несколько домиков – здесь размещалась охрана и прислуга Коха. Все это и много других мелочей успел заметить опытный глаз Кузнецова.
– Прошу вас пройти прямо к адъютанту, а я пойду сдавать собаку, – сказал Шмидт, указав Зиберту на парадное крыльцо.
– Ты будешь стрелять? – задыхаясь от волнения, спросила Валя.
– Если буду уверен, что убью, – ответил Кузнецов.
Адъютант Бабах любезно встретил посетителей и проводил их на второй этаж, в приемную Коха.
– Садитесь, пожалуйста. Гауляйтер сегодня в хорошем расположении духа, – улыбаясь, предупредил он. – Сейчас доложу о вашем приходе.
И Бабах скрылся за тяжелой дверью.
В приемной в ожидании вызова молча сидели несколько офицеров. Среди них два генерала в полной форме. Не успели Валя и Кузнецов осмотреться, как адъютант вернулся.
– Прошу в кабинет рейхскомиссара, – обратился он к Вале. – А вас, герр обер-лейтенант, попрошу подождать.
У Вали кругом пошла голова. Не выдаст ли она себя? Позовут ли потом Кузнецова? Будет ли он стрелять в Коха? У двери она обернулась и посмотрела на Николая Ивановича. Тот, сидя в мягком кресле, как ни в чем не бывало вполголоса о чем-то говорил с соседом – капитаном.
Адъютант открыл дверь кабинета, пропустил Валю, закрыл дверь и сам остался в приемной.
Валя сделала лишь шаг вперед, как к ней в два прыжка подскочила огромная овчарка. Валя вздрогнула от испуга.
– На место! – раздался громкий окрик на немецком языке.
Собака отошла прочь. Тот же голос предложил Вале:
– Прошу садиться.
Испуганными глазами посмотрела Валя на говорившего. За столом она увидела большого, полного человека с усиками «под Гитлера», с длинными рыжими ресницами и догадалась, что это и есть Кох.
Стол Коха был поставлен в кабинете углом, вплотную к нему примыкал перпендикулярно другой, длинный стол. За этот стол и пригласили ее сесть. Между нею и Кохом с двух сторон сидели охранники, у окна поодаль – еще один. У ног Коха лежала овчарка.
«Боже, какая охрана!» – успела подумать Валя, но тут же услышала вопрос.
– Почему вы не хотите поехать в Германию? – спрашивал Кох, глядя не на Валю, а на лежавшее перед ним заявление. – Вы девушка немецкой крови и были б очень полезны в фатерланд. Чтобы победить большевиков, надо работать всем.
При последних словах Кох вскинул глаза на девушку и во время всего дальнейшего разговора уже смотрел на нее в упор.
– Моя мама серьезно больна, а сестры малы, – пересиливая волнение, стала объяснять Валя. – После гибели моего любимого отца я должна зарабатывать для всей семьи. Прошу вас разрешить мне остаться в Ровно. Я знаю немецкий язык, русский, украинский, могу и здесь принести пользу Германии.
– А где вы познакомились с господином Зибертом?
– Познакомились случайно, в поезде. Потом он часто заезжал к нам по дороге с фронта. Мы с ним помолвлены, – добавила Валя смущенно.
Кох несколько минут беседовал с Валей. Он поинтересовался, с кем еще из немецких офицеров она знакома. Когда Валя назвала в числе своих знакомых не только сотрудников рейхскомиссариата, но и гестапо, Кох, видимо, был удовлетворен.
– Хорошо, идите, – сказал Кох и, обратившись к охраннику, резким голосом приказал позвать обер-лейтенанта Зиберта.
Ни одним словом Валя не могла перемолвиться с Кузнецовым. Они только посмотрели друг на друга: Валя – испуганно и вопросительно, Кузнецов – ободряюще.
– Хайль Гитлер! – переступив порог кабинета и выбрасывая руку вперед, провозгласил Пауль Зиберт.
– Хайль! – ответили за столом.
Овчарка зарычала, но Зиберт и бровью не повел.
