— Он этого не оценил. Ему хотелось, чтобы я стал клоуном, величайшим клоуном всех времен, звездой, но у меня нет такого таланта.
— Ты еще молод, — заверила его Лорри. — Успеешь многому научиться.
— Нет, он прав, — откликнулся Носач. — Такого таланта у мальчика нет. И это действительно трагедия. Его отец — сам Конрад Бизо, то есть он учился у лучшего из лучших, но не может даже как следует шлепнуться на зад. Я люблю тебя, Панч, но это правда.
— Я не обижаюсь, Носач. Давно уже это признал.
На перекрестке мы не повернули ни направо, ни налево. Теперь я уже сориентировался. Впереди лежал «Дворец Сноу», перед которым я припарковал свою «Шелби Z», по другую от банка сторону городской площади.
— Я выступал на манеже с Панчем, — заговорил Кучерявый, — когда он исполнял наши самые простые трюки, вроде «Нога в ведре» или «Мышь в штанах». Никто бы не смог их запороть…
— Но мне это удалось, — твердо заявил Панчинелло.
— Зрители над ним смеялись, — сообщил нам Носач.
— Разве им не положено смеяться над клоуном? — спросила Лорри.
— Смех не был добрым, — вздохнул Панчинелло.
— На самом деле, мисс, смех был злым, — уточнил Носач. — Зрители смеялись над ним, а не над его номером.
— Да разве можно заметить разницу? — удивилась Лорри.
— Да, леди, — ответил Кучерявый. — Если ты — клоун, то можно.
И пока мы шли под Центральным квадратным парком, я думал о том, как изменилось поведение этих двух мужчин. Враждебности поубавилось, они стали более разговорчивыми. Лорри теперь называли мисс или леди.
Может, три миллиона долларов улучшили им на строение. Может, Панчинелло переговорил с ними, объяснил, кто я такой, и теперь они считали нас не за ложниками, а, скажем, почетными клоунами.
А может, они намеревались отправить нас в расход через несколько минут и предпочитали стрелять в людей, с которыми у них установились теплые отношения. Стараясь поставить себя на место социопата, я спросил себя: «Действительно, какое это удовольствие — убивать совершенного незнакомца?»
Увлекшись самобичеванием, Панчинелло признался:
— Однажды вместо ноги в этом чертовом ведре у меня застряла голова.
— Звучит забавно, — заметила Лорри.
— В том, как он это сделал, не было ничего забавного, — заверил ее Носач.
— Зрители заулюлюкали, — Панчинелло покачал головой. — В тот вечер они прогнали меня с арены.
Таща за собой ручную тележку, которую сзади толкал Носач, Кучерявый сказал:
— Ты хороший парень, Панч. И это главное. Я бы гордился тобой, будь ты моим сыном.
— Спасибо, Кучерявый. Я тебе очень признателен.
— Да и что хорошего в том, что ты — клоун? — спрашивал Носач, похоже, самого себя. — Даже когда люди смеются вместе с тобой, они смеются над тобой. Вот и вся радость.
Тоннель уперся в еще одну массивную дубовую дверь, окантованную железом. За ней находился подпал «Дворца Сноу».
Трое мужчин достали мощные ручные фонарики. Яркие лучи пробежались по просторному помещению. Все поддерживающие потолок колонны уже заминировали, из брикетов взрывчатки торчали ранее установленные детонаторы.
Я предположил, что и четвертое главное здание на городской площади, в котором находился окружной суд, также подготовлено к взрыву. Маленькому тихому городку Сноу-Виллидж в самом ближайшем будущем предстояло попасть в срочные сообщения мировых информационных агентств, а потом на экраны телевизоров и страницы газет.
Пекари — народ любопытный, особенно если в рецепте что-то не сходится, вот я и спросил Панчинелло:
— Почему здесь электрические фонарики, а в тоннелях — свечи?
— Потому что такие тоннели могут освещаться только свечами, — ответил маньяк. — Я терпеть не могу фальши, которая в этом пластиковом, полиэстерном мире пытается проникнуть повсюду.
— Я не понимаю.
Он посмотрел на меня с жалостью.
— Ты не понимаешь, потому что ты — не артист.
Фраза эта ничего для меня не прояснила, но мы уже приближались к старинному грузовому лифту с широкими бронзовыми воротами вместо двери. Подъемному механизму, системе блоков и противовесов, хватило мощности, чтобы доставить из подвала на первый этаж ручную тележку с коробками, полными денег.
Мы преодолели четыре лестничных марша и попали на кухню, уже на первом этаже дворца. Лучи фонариков вырывали из темноты керамические поверхности разделочных столов, полированную медь кухонной посуды, матовые стеклянные панели дверок буфетов.
На одном из разделочных столов я заметил большую квадратную вставку из полированного гранита, идеальную поверхность для раскатки теста. Даже если Корнелий и был жадным, сосущим кровь эксплуататором, пожирающей младенцев свиньей, как охарактеризовал его Кучерявый, что-то в нем было и хорошего раз создал он своему кондитеру все необходимые условия для приготовления качественной выпечки.
— Посмотри, какая большущая плита, — Носач на правил луч фонарика на плиту.
— Наверное, на ней готовили настоящую еду, не гамбургеры с чипсами, — заметил Кучерявый.
— Потому что и плита настоящая, — кивнул Панчинелло.
Носач положил фонарь на один из разделочных столов, взялся за рукоятку, приводящую в движение подъемный механизм. Заскрипели тросы, тележка с коробками денег начала медленный подъем. По его завершении Кучерявый положил свой фонарь рядом с фонарем Носача, открыл бронзовые ворота и выкатил тележку с коробками на кухню.
Панчинелло выстрелил Носачу в грудь, Кучерявому — в спину, потом всадил в каждого, когда они, крича, корчились на полу, еще по две пули.
Глава 19
От неожиданности и жестокости этих убийств у Лорри, похоже, перехватило горло, но я, думаю, вскрикнул. Полной уверенности у меня нет. Потому крики жертв, пусть они и быстро оборвались, полностью перекрыли тот придушенный хрип, который мог вырваться из моей груди, но, возможно, и не вырвался.
Точно я знаю другое: меня едва не вырвало. Тошнота подкатила к горлу, но внезапно слюнные железы резко увеличили свою производительность, и поток горькой слюны не пустил вверх желудочную желчь.
Плотно сжав зубы, часто дыша носом, я шумно сглотнул, и охватившая меня злость свела на нет рвотный рефлекс.
Эти убийства испугали и разъярили меня даже больше, чем убийство Лайонела Дейвиса, нашего библиотекаря. Почему так случилось, я сказать не могу.
Я находился в непосредственной близости от этих жертв, а от Лайонела, когда тот, получив пулю в голову, свалился за стойку, довольно-таки далеко. Может, в этом и причина. Мне в нос ударил запах самой смерти, а не только слабый запах крови, смешанный с вонью: кто-то из клоунов, умирая, обделался.
А может, эти убийства так подействовали на меня, потому что убийца и обе его жертвы были сообщниками и незадолго до того, как Панчинелло открыл огонь, заверяли друг друга во взаимной любви и дружбе.
На этот раз жертвами стали низкие люди, тут двух мнений быть не могло, но таким же был и сам Панчинелло. А где еще можно чувствовать себя в безопасности, как не среди таких же, как ты?
Волки не убивают волков. Гадюки не кусают гадюк.
И только в человеческом обществе брат должен остерегаться брата.
Шесть пуль столь наглядно преподали мне этот урок, что я застыл как громом пораженный. Не мог вдохнуть, не мог пошевелиться.
Вытащив из рукоятки пистолета обойму с четырьмя оставшимися патронами и вставляя новую, Панчинелло неправильно истолковал нашу реакцию на случившееся. Он улыбался, довольный собой, полагая, что и мы довольны им в не меньшей степени.
— Я вас удивил, так? Готов спорить, вы думали, я уложу их, лишь когда мы загрузим деньги в микроавтобус, перед самым отъездом из города? Но вы можете мне поверить, я выбрал наиболее удобный момент.
Возможно, даже если бы мы с Лорри не вляпались в эту историю, он бы убил своих сообщников на этом самом месте. Три миллиона долларов — убедительный мотив для убийства.
— Это мой свадебный подарок, — говорил он с таким видом, будто преподнес нам тостер или чайный набор и ожидал в должный срок получить открытку со словами благодарности.
Назови мы его безумным или злым, продемонстрируй отвращение или гнев, вызванные его безжалостностью, мы бы, скорее всего, подписали себе смертный приговор, который маньяк тут же привел бы в исполнение. Когда пузырек с нитроглицерином балансирует на острие меча, не нужно усложнять ситуацию, пытаясь станцевать чечетку.
И хотя я понимал, что по нашему молчанию он может понять наши истинные чувства, я не знал, что и сказать, даже если бы не лишился дара речи.
Не в первый раз, и уж точно не в последний, спасла нас Лорри:
— Ты сочтешь адекватной нашу благодарность, если мы назовем нашего первого сына Конрадом?
