Сколько там раздается радостных, сиплых звуков; сколько легкого, как ветерок, смеха у маленького, выкрашенного в красную краску магазинчика, где продают лимонный лед по три цента за двойную порцию — самое привычное угощение для мужчины в пятнадцать лет.
Эдди огляделся вокруг, снова перевел угрюмый взор на эти молчаливые, вечные гранитные горы. Ну что здесь хорошего — одни птицы и деревья, вот и все. Вздохнув, он поднялся с земли, неохотно расставаясь с такими приятными мыслями о где-то существующем далеком наслаждении, подошел к окну: Лоуренс, увлеченный своим занятием, все барабанил пальцами по фортепиано — раз-два-три-четыре-пять…
— Лоур-р-ренс! — позвал Эдди, — утроенная буква «эр» у него звучала как жуткое урчание в носоглотке. — Ну до чего же ты противный.
Лоуренс даже не поднял головы; пальцы тринадцатилетнего музыканта, по-детски пухлые, еще неуверенно находили правильные ноты — раз-два-три-четыре-пять… У него есть музыкальный талант, — уверенный в этом, мальчик всячески его лелеял: в один прекрасный день рабочие сцены выкатят на сцену Карнеги-холл громадный рояль; с важным видом он выйдет, отвесит слушателям вежливый поклон под взрыв аплодисментов и, отбросив элегантным жестом фалды черного фрака, сядет за инструмент и заиграет так здорово, что публика, и мужчины и женщины, — все будут плакать и смеяться, вспоминая свою первую любовь… А пока его пальцы бегают вниз и вверх по клавиатуре, добиваясь проворности, необходимой для великого дня в будущем…
Эдди надоело глазеть на брата — совсем помешался на своих упражнениях, — и он, вздохнув, побрел к углу дома: там полусонная ворона лениво склевывала семена редиски, — Эдди их три дня назад собственноручно высадил, просто от одолевшей его скуки. Швырнул в нее камнем, — она, даже не пискнув, взлетела и уселась на ветку дуба, ожидая, когда человек уйдет восвояси. Он поднял второй камень и запустил в птицу — та спокойно перелетела на другую ветку. Тут уж он начал заводиться — бросил кривую, толстую палку. Ворона проигнорировала и этот бросок. Разбежавшись и оторвав от земли одну ногу, точно как в кино Карл Хаббел, он с шипящим свистом, словно из пращи, выпустил третий камень по вороне — до нее не больше трех футов. Не проявляя никаких признаков нервозности, птица проковыляла по ветке дюймов шесть. Теперь уже в стиле Диззи Дина он со страшной скоростью запулил еще один камень — чудовищный бросок, но ворона даже головки не повернула. А ведь он выстрелил с такой потрясающей скоростью! Тогда Эдди нашел увесистый кругляш — то, что нужно, — и, как делают актеры-профессионалы, старательно вытер о задний карман брюк. Бросил осторожный взгляд через плечо — достаточно ли близко дичь. И вот он — как Хаббел, Дин, Мунго Феллер, Фаррелл Варнеки, Гомес Барнс1,- разбежавшись и подняв одну ногу, засветил по цели изо всех сил… Ворона лениво вспорхнула с ветки и, к великому его сожалению, улетела прочь.
Эдди вернулся к грядке, ногой отшвырнул мягкую свежевырытую землю. Посаженные им семена редиски лежали на месте, с ними ничего не произошло. Потрескавшиеся, непроклюнувшиеся, без признаков жизненной активности: ни всходов, ни корней, ни редисок — ничего! Стоит ли вообще в таком случае заниматься фермерством? Пакетик с семенами обошелся ему в дайм. Ну и что с ними в результате станет? Просто склюют вороны. А ведь он мог истратить свой дайм на что-нибудь другое, более приятное. Тем более что сегодня у него свидание.
— У меня сегодня свидание! — громко объявил он, смакуя вкус этих слов, и пошел к тенистой беседке, увитой виноградными листьями.
Нужно обо всем как следует подумать — здесь, на скамейке, под прохладными, ровными листьями. У него еще никогда в жизни не было свидания. В кармане тридцать пять центов — такой суммы вполне достаточно, чтобы не чувствовать себя стесненным с девочкой. Но если бы не эти треклятые семена редиски, у него было бы капитала ровно сорок пять центов, а с такими деньгами никакая случайность не грозит.
— Черт бы побрал эту ворону! — в сердцах выругался он, вспоминая черную головку наглой птицы, набивающей желудок его семенами.
Сколько раз он мучительно рассуждал: как бы устроить себе свидание? Теперь-то знает, как это делается. Все произошло совершенно случайно. Подплываешь к девочке, лежащей на мелкой воде озера на резиновом матрасике, долго смотришь на ее пухлые щечки, на голубой купальник; а она вполне серьезно глядит на тебя своими голубыми глазами, и ты стоишь перед ней, и с тебя скатывается ручейками вода; на твоей груди пока еще нет волос. Ты стоишь и вдруг, неожиданно задаешь ей такой вопрос:
— Как насчет завтрашнего вечера, ты свободна?
Ты и сам точно не знаешь, что тебе от нее нужно, но она быстро соображает и отвечает:
— Почему бы и нет, Эдди? Скажем, в восемь. Тебя устраивает?
Кивнув ей, снова ныряешь в озеро — и все дела.
Вот только эти проклятые семена редиски, корм для подлой вороны, этот лишний дайм… Из дома вышел Лоуренс, бережно засунув пальцы в карманы аккуратных, чистых шорт цвета хаки; на нем белая рубашка. Он сел на скамейку рядом с Эдди, сказал:
— Как хочется клубничного мороженого с газировкой!
— У тебя есть деньги? — сразу встрепенулся Эдди — замаячила надежда.
Лоуренс покачал головой.
— Значит, никакого мороженого с газировкой! — резюмировал Эдди.
Лоуренс с серьезным, озадаченным видом вторично кивнул.
— А у тебя есть?
— Кое-что имеется, — расплывчато ответил Эдди.
Сорвал виноградный лист, разорвал на две части и, подняв их кверху, стал критически разглядывать. Лоуренс молчал, но Эдди чувствовал, как нагнетается, крепнет атмосфера возле беседки — так набирает соки растущий виноградный лист.
— Я скопил кое-какие деньги, — хрипло сообщил Эдди. — Понимаешь, у меня сегодня свидание; есть тридцать пять центов. Но откуда мне знать, а вдруг она попросит купить ей банановый сплит*?
Лоуренс понимающе кивнул, но печаль крутой волной окатила его лицо.
Сидели молча, прислушиваясь к шороху виноградных листьев; обоим было не по себе.
— Все это время, пока занимался музыкой, — заговорил наконец Лоуренс, — я только и думал о клубничном мороженом с газировкой…
Эдди резко поднялся.
— Ладно, пошли отсюда. К озеру. Может, там что-нибудь происходит.
Через поле зашагали к озеру; никто из них не произносил ни слова. Лоуренс машинально сгибал и разгибал пальцы.
— Да прекрати ты болтать своими пальцами! Ну хотя бы сегодня! Прошу тебя, хоть сегодня!
— Но такое упражнение полезно — пальцы становятся мягче, подвижнее.
— А меня оно раздражает.
— Ладно, — смиренно согласился Лоуренс, — больше не буду.
Двинулись дальше. Лоуренс едва доставал Эдди до подбородка; куда более хрупкого телосложения, гораздо опрятнее, с волосами цвета темно-красного дерева, высоким, розоватым детским лбом. Он что-то тихонько насвистывал. Эдди прислушивался, стараясь не показывать невольного уважения к брату.
— Неплохо у тебя получается, — сдержанно похвалил он. — Недурно свистишь.
— Это из Второго концерта Брамса. Совсем нетрудно.
— Нет, ты мне все-таки надоедаешь! — по инерции выпалил Эдди. — Вот наказание!
На озере не оказалось ни души. Его ровная, без ряби поверхность — наполненная до краев голубая чашка — простиралась до самого леса на той стороне.
— Никого… — Эдди глядел на сухой, неподвижный плотик, стоявший на приколе на мелководье. — Разве плохо? Сколько же здесь все время торчит народу! — Глаза его шарили по всему озеру, не пропуская ни одного самого дальнего затона, ни одной бухточки.
— Не хочешь покататься на лодке по этому древнему озеру? — спросил Эдди.
— А где мы ее возьмем? — вполне резонно возразил Лоуренс.
— Я тебя об этом не спрашиваю. Я спрашиваю: не хочешь ли покататься на лодке, погрести?
— Конечно, хотелось бы, если бы у нас…
— Заткнись! — велел Эдди; взял брата за руку и повел через высокую, густую траву к воде.
Там на песке лежала старая лодка — плоскодонка; красная краска с нее кое-где облупилась и поблекла от солнца и штормов; волны набегали на корму.
— Прыгай! — приказал командирским тоном Эдди. — Прыгай, коли тебе говорят!
— Но ведь это не наша лодка!
— Так ты хочешь покататься на лодке, погрести? Или нет?
— Да, но…
— Тогда прыгай!
Лоуренс аккуратно снял ботинки с носками. Эдди оттащил лодку подальше в воду.
— Ну, прыгай! — повторил он свой приказ.
Лоуренс прыгнул. Лодка заскользила по замершей в штиле воде. Эдди искусно орудовал веслами, особенно когда вышли из зоны водорослей.
— Совсем неплохо, а, что скажешь? — Он налегал на весла.
— Хорошо-о… очень… Тихо здесь как…
— А-а-а… — отмахнулся Эдди, оторвав руку от весла, — ты и здесь говоришь как пианист.
