Лоуренс прыгнул. Лодка заскользила по замершей в штиле воде. Эдди искусно орудовал веслами, особенно когда вышли из зоны водорослей.
— Совсем неплохо, а, что скажешь? — Он налегал на весла.
— Хорошо-о… очень… Тихо здесь как…
— А-а-а… — отмахнулся Эдди, оторвав руку от весла, — ты и здесь говоришь как пианист.
Вскоре он устал грести и бросил весла. Лодку теперь подгонял только ветерок. Эдди лежал на баке на спине, думая о сегодняшнем вечере, о своем свидании; пальцы его бороздили поверхность притихшего озера, оставляя пузырящийся след; он был в эту минуту счастлив.
— Увидели бы меня те, со Сто семьдесят третьей улицы, — проговорил он с важным видом. — Посмотрели бы, как я гребу на этой старушке лодке.
— Как было бы хорошо, просто отлично, — Лоуренс вытащил ноги из лужи, все шире разливающейся по дну лодки, — представляешь? Причаливаем, выходим из лодки — и у нас в руках клубничное мороженое с газировкой…
— Ты вообще можешь думать о чем-нибудь другом? Все талдычишь об одном и том же. И не надоело болтать?
— Не-ет, — откровенно признался Лоуренс, немного подумав.
— Ладно! Вот, бери весла и греби — это заставит тебя думать о чем-нибудь другом! — Эдди толкнул весла к брату.
Лоуренс взял их с опаской.
— Гребля не для моих рук… — Все же он старался, лодка шла быстро. — От нее пропадает эластичность пальцев.
— Лучше смотри, куда гребешь! — заорал, теряя терпение, Эдди. — Мы ходим по кругу! Какой, черт побери, в этом смысл?
— Но это не я, а лодка, — оправдывался Лоуренс, пытаясь исправить дело. — Что я могу поделать? Это она сама так плывет!
— Ну чего можно ожидать от пианиста? Кто ты такой? Пианист, одно слово. Ну-ка, давай мне весла!
С чувством облегчения Лоуренс послушался.
— Не виноват я, что она… кругами ходит. По-моему, у нее такая конструкция.
— А-а! Заткнись ты! — Эдди греб изо всех сил, свирепо. Лодка устремилась вперед, оставляя за кормой пенящийся след.
— Эй, там, на лодке! Э-эй! — донесся до них чей-то голос.
— Эдди, нас какой-то мужик зовет…
— Ну-ка, возвращайтесь немедленно, покуда я портки с вас не содрал и не всыпал по первое число! — надрывался какой-то мужчина на берегу. — Убирайтесь вон из моей лодки!
— Он кричит, чтобы мы убрались из его лодки, — перевел для Эдди Лоуренс. — Должно быть, это его лодка…
— Не может быть! — саркастически фыркнул Эдди и повернулся к тому, кто там, на берегу, неистово размахивал руками и орал.
— Ла-адно! — закричал ему Эдди. — Ла-адно! Сейчас верне-ем вашу ло-одку! Не раздева-айтесь!
Владелец лодки так и подпрыгивал от нетерпения.
— Головы вам сверну! — вопил он.
Лоуренс, нервничая, высморкался.
— Эдди, может, нам переплыть на тот берег и оттуда вернуться домой?
Эдди бросил на брата презрительный взгляд.
— Ты, я вижу, струсил?
— Нет, конечно, — после короткой паузы опроверг обвинение Лоуренс. — Но зачем нам с ним связываться?
Эдди молча, яростно греб; лодка неслась вовсю. Лоуренс то и дело искоса поглядывал на стремительно приближающуюся фигуру на берегу.
— Ты только посмотри, какой здоровяк, Эдди! — доложил Лоуренс. — Я никогда и не видел такого здоровенного! Да еще весь кипит от злости. Может, не надо было забираться в его лодку? Ему это, видно, не нравится — когда чужие люди… Эдди, слушаешь ты меня или нет?
Сделав последний, отчаянный героический рывок, Эдди вынес лодку на берег — раздался оглушительный треск скользящего по гальке днища.
— Бо-оже пра-аведный! — застонал мужчина. — Все, моей лодке конец!
— Мистер, да она в полном порядке, — попытался урезонить его Лоуренс. — Это просто галька, а днище не повреждено.
Тот, наклонившись, схватил Лоуренса одной рукой за шею и выволок на сушу. Это и в самом деле был очень крупный, крепко сбитый фермер, с выпирающими мускулами и густой, колючей бородой на двойном подбородке; толстые, волосатые ручищи его тряслись от гнева. Рядом стоял мальчик, — судя по виду, его сынок, — тоже злой-презлой.
— Ну-ка, дай ему как следует, па-ап! — нудно канючил он. — Отдубась, чтоб помнил!
Фермер отчаянно тряс Лоуренса, от приступа ярости почти лишившись дара речи.
— «Просто галька», говоришь? «В полном порядке»? — вопил он прямо в побледневшее лицо Лоуренса. — Я тебе покажу «днище не повреждено», я тебе покажу полный порядок!
Эдди вышел из лодки, сжимая в руках весло, готовый к самому худшему.
— Это несправедливо! — отбивался он. — Посмотрите, насколько вы больше его! Почему бы вам не ввязаться в драку с кем-нибудь вам под стать?
Сынок фермера, как и отец, все подпрыгивал от нетерпения и ярости.
— Я буду с ним драться, пап, я! Я такого же роста, как и он, такого же веса! Давай, парень, принимай боксерскую стойку!
Фермер поглядел сначала на сына, потом на Лоуренса.
— О'кей, — он медленно разжимал хватку. — Ну-ка, задай ему перцу, Натан!
Мальчишка подтолкнул Лоуренса.
— Пошли в лес, парень! — воинственно произнес он. — Там сведем счеты.
— Дай ему в глаз! — прошептал чуть слышно Эдди. — Дай ему в глаз, Лэрри, не бойся!
Лоуренс стоял неподвижно, опустив голову и разглядывая свои руки.
— Ну, так что же? — поинтересовался фермер.
Лоуренс все не спускал глаз со своих нежных мягких рук музыканта, то сжимая их в кулаки, то разжимая.
— Да он не хочет драться! — поддразнивал Натан Эдди. — Ему только нравится кататься на чужой лодке! А драться не желает!
— Нет, хочет и будет! — сурово процедил сквозь сжатые зубы Эдди. — Давай, Лэрри: один — в хайло, второй, короткий, — в глаз!
Брат его, однако, не двигался с места, все пребывал в нерешительности, думал, наверно, в эту минуту о Брамсе и Бетховене, о далеких пока для него больших, ярко освещенных концертных залах…
— Эй, послушайте, что с ним происходит, с этим парнем?! — заорал Натан. — Просто он трус, все городские — трусы, ежу ясно!
— Он не трус! — твердо возразил Эдди, хотя в глубине души отлично знал, что так оно и есть; подтолкнул коленями Лоуренса.
— Ну-ка, подними свою левую, Лэрри! Давай, Лэрри, подними левую, говорю тебе!
Оставаясь глухим к его требованиям, Лоуренс по-прежнему стоял навытяжку, руки по швам.
— Давай! Давай! Давай! — визжал Натан, подзуживая.
— Ну, будем драться или не будем? — задал вопрос фермер.
— Лэрри! — крикнул еще раз Эдди, и в голосе его чувствовалось отчаяние, накопившееся за все пятнадцать лет жизни.
Но и это не произвело никакого впечатления на Лоуренса. Тогда, нехотя повернувшись, старший брат зашагал в сторону дома.
— Он не будет драться! — остановившись, резко заявил Эдди и бросил, словно кость соседской собаке: — Пошли, ты!
Лоуренс не спеша наклонился, поднял с земли свои ботинки с носками и поплелся за братом.
— Минутку! — услыхал за своей спиной Эдди. Обернулся — к нему направляется фермер; подошел, схватил его своей громадной рукой за плечо, остановил.
— Нужно поговорить.
— О чем? — Голос Эдди прозвучал грустно, со скрытым легким вызовом. — Что вы хотите мне сказать?
— Видишь вон тот дом? — Фермер махнул рукой.
— Вижу, ну и что?
— Это мой дом, понял? Чтобы ты к нему и на пару шагов не приближался! Ясно?
— Ладно, ладно, — устало произнес Эдди, уже не ощущая уколов уязвленной гордости.
— Видишь вот эту лодку? — Фермер указывал на предмет, ставший причиной ссоры.
— Вижу, — ответил Эдди.
— Это моя лодка. Чтобы ты не смел больше к ней прикасаться или я вытрясу из тебя кишки! Ясно?
— Да, да, ясно. Не прикоснусь я к вашей вшивой лодке! — заверил он и снова позвал Лоуренса: — Пошли, ты!
— Трус! Трус! Трус! — орал во все горло, смешно подпрыгивая на берегу, Натан.
Так и не угомонился, пока они не отошли очень далеко, и все его завывания и оскорбления до них уже перестали доноситься. Братья молча шли через широкое поле; был уже поздний летний вечер, и в нос им бил терпкий, сладкий запах спелого клевера. Эдди шел впереди Лоуренса; лицо его исказилось мрачной гримасой, губы плотно сжались, он весь горел от стыда и горечи. Со всего маху наступал на цветущий клевер, топтал его, словно он ненавидел сейчас эту траву, хотел уничтожить — всю, вместе с корнями и землей, на которой она растет…
Покорно опустив голову, держа в руках свои ботинки, футах в десяти позади брата вяло плелся Лоуренс — точно по следам Эдди, четко отпечатывавшимся в рыхлой почве; волосы его, цвета темно-красного дерева, были, как всегда, мягкие и сухие.
— Трус, — цедил сквозь зубы Эдди довольно громко, чтобы этот негодяй, идущий за ним, отчетливо слышал его слова. — Трус! И это мой брат! Труслив как заяц! — все время удивленно повторял он. — На твоем месте я предпочел бы смерть такому позорному названию. Пусть кто-нибудь только осмелится назвать меня трусом! Нет, прежде ему придется вырезать у меня из груди сердце! Подумать только, и это мой брат! Труслив, как заяц! Один удар в глаз — и все! Только один! Только чтобы продемонстрировать им… А он стоит и трясется от страха как осиновый лист. И перед кем — перед пацаном в дырявых портках! Что вы — он ведь пианист! Лоур-р-ренс! Правильно поступают люди, когда называют тебя презрительно — Лоур-р-ренс. Больше мы с тобой не разговариваем. И не обращайся ко мне ни за чем до самой своей смерти! Лоур-р-ренс!
