Да здравствует коммунизм!»
27. Открытки
— Все это очень интересно, — констатировала Мальвина, — но интересно с исторической точки зрения…
— С практической тоже, — добавил я. — Мы знаем, что у людей есть деньги…
— И очень большие, — уточнила Мальвина.
— Огромные, — согласился я. — Но неизвестно, как к ним подобраться.
— Давай подытожим, что мы знаем?
— Главному фигуранту сейчас должно быть девяносто три года. При всем уважении к кавказскому долголетию трудно предположить, что он продолжает заниматься активной политической деятельностью. Остается думать, что главное действующее лицо теперь — Лоренцо Иглезиас.
— Как его найти?
— Вопрос стоит иначе: можно ли его найти. Давай с самого начала. Почему мы должны верить, что записки сделал сын наркома и действительно ли он его сын? Если это так, то вправду ли его отец оставил воспоминания? И самое главное: точно ли наркому удалось бежать из Москвы?
— Ты хочешь сказать, что записки могут быть подделкой?
— Ты спрашивала себя, зачем они написаны? Нарком — человек, на которого навалено столько, что, если бы он стал писать воспоминания, то в первую очередь попытался бы оправдать себя. Ведь в семьдесят седьмом году ему было восемьдесят восемь. В этом возрасте государственные деятели пишут политические завещания, что-то пытаются объяснить, доказать, а в его положении нужно оправдаться. А он… Подробно описывает свое бегство из Москвы. Неужели это самое важное в его биографии?
— Он просто хотел доказать, что остался жив — и всё.
— Описание бегства занимает вторую часть воспоминаний. В первой он говорит о деньгах. Ему важно рассказать, откуда у него их так много. Мы знаем, что он не блефует и что в распоряжении его, условно скажем, сына большие деньги, вспомни про миллионный перевод Янаеву. Вторая часть — рассказ о бегстве из Москвы. Ему важно объяснить, кому принадлежат деньги. Таким образом, эти заметки — не политическое завещание, а объяснение, откуда деньги, и указание на то, что теперь они законно принадлежат некоему Лоренцо Иглезиасу.
— Что мы знаем о нем?
— Только то, что он или сын Берии, или выдает себя за него. Это для нас не особенно важно. Он претендует на то, чтобы его считали коммунистом. У него или у его товарищей огромная сумма денег. Они готовы потратить их на коммунистическое движение. Но не знают как. Отсюда их неудача с переводом десяти миллионов.
— Но зачем такие секреты с сохранением записок в банке?
— С одной стороны, чтобы доказать политическую чистоту этих денег.
— Относительную.
— Но для марксиста убедительную. С другой, когда появятся люди, которым, по их мнению, следует перевести деньги, они могут дать им путеводную нить, и те пройдут весь путь, который прошли мы. Обрати внимание, рукопись только показывают. Значит, предполагают, что читателей может быть много. Мы преодолели две трети пути… Тот, у кого будет подсказка, пройдет путь до конца и выйдет на Лоренцо.
— И что нам теперь делать?
— Искать человека по имени Лоренцо Иглезиас.
— По открыткам?
— Да.
* * *
Открытки мы изучали недолго. Две поздравительных новогодних без текста. На первой герб города Цюриха и дата 1982, на другой вязью строчки из песни по-немецки «О mein lieber Augustin, Augustin, Augustin» и золотыми вензелями та же дата — 1982.
— Итак, надо ехать в Цюрих, — начала Мальвина.
— Найти там улицу Аугустин, — продолжил я.
— И постучаться в дом номер 1982, — закончила Мальвина.
Я не очень был уверен в том, что дом должен иметь номер 1982, но то, что надо искать улицу Аугустин в Цюрихе, казалось мне очевидным.
На следующий день мы снова отправились пароходом до Лозанны, оттуда поездом до Цюриха.
В гостинице «Ригихоф» на Университетштрассе, где мы остановились, оказался хороший ресторан. Но меню только по-немецки. И так как из всех блюд я понял только «Винершницель», то ни у меня, ни у Мальвины выбора не было.
После обеда посмотрели на часы. Ровно три.
— Вернемся в отель или начнем поиск? — спросил я, зная ответ.
— Будем искать.
Проверить предположение Мальвины относительно дома номер 1982 на Аугустинштрассе не представилось возможным, ибо такой улицы в Цюрихе не оказалось. Стали искать улицу Святого Аугустина. Тоже нет. Очевидно, этот святой в Цюрихе уважением не пользовался.
И путь назад: поездом до Лозанны и пароходом до Эвиана.
— Завтра плывем в Монтрё? — спросила за ужином Мальвина.
— Не знаю, поможет ли нам Миша, но попытаться надо.
* * *
Миша сидел на той же скамейке, где обычно. Как все-таки хорошо, что люди не меняют своих привычек!
— Где вы припарковали ваш новый «роллс-ройс?»
По нашим лицам он понял, что нового «роллс-ройса» у нас нет.
— Ничего не нашли?
— Нашли очередную загадку.
Я показал ему фотоснимки обеих открыток. Думал он недолго:
— Вы уже были в Цюрихе и искали улицу Августин. И не нашли. Вы искали улицу Святого Августина и тоже ничего не нашли.
— Все было именно так.
— Я бы удивился, если бы было не так. Тот, кто задает вам загадки, не любит простых решений. Но его нужно перехитрить. Хотя нет, не надо. Надо просто догадаться, что он придумал. Как я понял по предыдущей загадке, он марксист или хочет им показаться. Это не одно и то же. Если он марксист, то загадка должна быть глубокой, если немарксист, то поверхностной. У вас есть лист бумаги?
Я кивнул. Мальвина вытащила из сумки блокнот.
— Тогда пишите адреса. Для марксиста Цюрих знаменит только тем, что там жил Ленин. Кстати, вы знаете, в Цюрихе Ленин чуть не встретился с Энгельсом: двумя годами разминулись. Итак, пишите: Гейгергассе, семь — это первая квартира Ленина. Вам повезло, вы попали на марксиста. Настоящие марксисты вообще вещь редкая, а в России их всех извел Сталин. Пишите дальше: Шпигельгассе, четырнадцать. Здесь Ленин прожил долго. Там сейчас мемориальная доска. Посмотрите повнимательнее, нет ли поблизости ресторана или бюро с названием Августин. Кульманштрассе, десять. Это последняя квартира Ленина.
— Неужели вы все это помните?! — удивилась Мальвина.
— Вы хотели сказать: зачем я это помню. Я отвечу. Я провожу экскурсии по ленинским местам Швейцарии. Много на этом не заработаешь, а так, для души. Последнее время приезжает много китайцев. Русских почти нет. Но это временно. Пока их там в России жареный петух не клюнул. Хотя, знаете, что я вам скажу: Ленин — это уже история. И он был историей полвека назад. А в России из него сделали икону. Ну, пусть икону, ладно, а то ведь норовили учить людей по его книжкам. Это все равно, что учить физику по учебникам девятнадцатого века. Ни электричества, ни телефона. Вот и дотелефонились…
28. Цюрих
Поезда из Лозанны в Цюрих отходят каждый час.
В поезде Мальвина заявила, что коли уж в поезде есть вагон-ресторан, то не воспользоваться этим было бы опрометчиво. И заказала обед из трех блюд. Не успела она приступить к супу, как вагон начало бросать в разные стороны, да так сильно, что потребовалась недюжинная сноровка, чтобы не опрокинуть содержимое тарелки. А я размышлял вслух:
— Надо проверить не только дома, где жил Ленин, но и дома, номера которых начинаются с единицы, двойки, девятнадцати и восьмидесяти двух.
— Почему? — спросила Мальвина, продолжая заниматься эквилибристикой с тарелкой.
— Помнишь: Цюрих и год 1982. А может быть, это не номер дома, а номер дома и квартиры? Дом один, квартира девятьсот восемьдесят два. А так как у него все наоборот, может быть, дом номер два или девять и квартиры двести восемьдесят один или восемьсот девяносто один.
— Тогда уж надо проверить и дом номер девятнадцать, квартира восемьдесят два и дом номер двадцать восемь, квартира девяносто один.
Я согласился.
— Кого будем спрашивать?
— Господина Лоренцо Иглезиаса.
— А при чем здесь Августин? — И она снова умудрилась не опрокинуть тарелку.
— Ты права, будем спрашивать господ Аугустина и Лоренцо Иглезиасов.
* * *
И снова гостиница «Ригихоф» на Университетштрассе.
— Переночуем, а завтра на свежую голову отправимся по ленинским местам, — решила Мальвина.
Я согласился.
Поднялись в номер. Такой же, как в прошлый раз.
— Как мне показалось вчера в ресторане, с немецким ты не на дружеской ноге, — констатировала Мальвина.
Когда-то в университете я целых два семестра посвятил языку Гете и теперь мучительно составлял простейшие фразы.
— Ich suche Herrn Augusto und Lorenzo Iglesias. Ob diese Herren in Ihrem Haus leben?
Заслышав немецкую речь, — а произносил я немецкие слова с интонацией фюрера из советского фильма — Мальвина обалдела:
