К тому времени, когда мальчик устроился поудобнее и приготовился к наблюдению, главная часть обрядов уже завершилась. Она лежала простертая на холодном полу, как будто земля всей своей всей силой неумолимо притягивала ее к себе. Сестра Тереза освободила разум от всех суетных и рациональных мыслей, и Габриэль приготовился разделить ее грезы, видения и боль.
Иисус на кресте. Боль мира теперь не так остра. Боль отступила с земли, подверженной игре ветра, воды, вулканического огня. Но в мантии этого мира есть вечная безмятежность, холодная твердость, столь несхожая с срединной душой, которая вся огонь и расплавленное железо.
Мир все еще думает, но его мысли, как и его чувства, онемели от напряжения. Мировое сознание затуманено и замедленно, как будто потеряло само себя, здесь тьма днем и холод в полдень. Но скоро его охватит бред, от которого оно никогда больше не оправится.
Иисус несет тяжесть грехов мира.
Гвозди, пробившие ладони его рук — это все дурные деяния, совершенные людьми: все избиения и убийства, все ваяния злобных идолов, все записи нечестивых мыслей, все ласки и движения, которые ложно говорят о нежности и любви.
Большой гвоздь пробил наложенные одна на другую стопы — и это все дурные намерения людей, влекущие их туда и сюда по миру; все побеги от справедливого воздаяния, все вторжения и завоевания, все отрицания родства и сходы с истинной тропы веры, надежды и долга.
Терновый венец на челе — это все изменнические мысли, людей, не способных направлять свою волю: все хитрые сомнения, всякий попирающий веру обман, любая преднамеренная вражда и тщеславная зависть, всякое унылое отчаяние и предательство разума.
Кровавая рана в боку — это все заблуждения сердца: всякая злобная жестокость и жгучая ненависть, все дерзкое, но мнимое великолепие роскоши и похотливых желаний; всякая ненасытная жадность, все вожделения трусливой плоти.
Она несет все это и облекает в свой экстаз.
Ecce homo. [11]
Одна только сила видения заставила Габриэля отпрянуть, не дыша. Его пронзило острое чувство греха, родившееся из понимания, что он — орудие демона из Ада, следящего за делами Небес. Пока сестра Тереза продвигалась по тернистому пути к святости, он служил средством терпеливого наблюдения за ней. Габриэль ощутил, замышлялось нечто, что сокрушит все ее благие усилия. Это знание показалось ему ужасным и сладостным одновременно, и дрожь прошла по его телу.
Он улыбнулся, зная, что это лишь демон, овладевший им, пытается рассмеяться над его человеческой слабостью.
В грязное окно он видел, как расплывшийся силуэт сестры Терезы начал двигаться, медленно и плавно. Она не встала, а просто поднялась над полом. Ее руки распростерлись, точно ангельские крылья, и она воспарила. Она плыла, точно птица в невидимом воздушном потоке, поддерживаемая совсем слабой тягой.
Было ли это сотворено высшими силами добра, побеждающими земные законы или просто следствие дисциплины и практики, Габриэль не мог сказать. Но это было единственное искусство, которым Тереза владела, а он нет, и это вызывало его ревность. Если и было в нем что-то, что можно назвать амбицией, так это желание, чтобы сила зла однажды сделала для него столько же, сколько для Терезы сила добра, которая в ней живет. И он снова задумался, а не сможет ли это сделать, если только посмеет смириться с отчаянной болью, которую с радостью принимала Тереза.
Здесь больше нечего было делать, Габриэль отошел от окна, и отправился посмотреть, что делается в других частях Дома. Он вернулся к Флигелю, и заглянул в окно комнаты, где он встречался с Джейкобом Харкендером. Теперь Харкендер беседовал там с Преподобной Матушкой, а миссис Муррелл молча глядела на них. Ему не потребовалось никакого демона, чтобы услышать, о чем они говорили.
— Так вы намерены взять мальчика под свою опеку в течение месяца? — Спросила Настоятельница.
— Не уверен, — ответил Харкендер. — Вы хорошо присматривали за ним, и я вас за это благодарю. Но хотел бы я знать, достаточно ли он повзрослел, чтобы перейти к следующей ступени своего образования. Просите, что я вас честно не предупредил, но пока я его увидел сегодня, я не знал, насколько он вырос.
— И что именно вы намерены из него сделать?
Тут Харкендер помедлил мгновение, но ответил довольно непринужденно:
— Он поступит ко мне на службу, Преподобная Матушка.
Гэбриэль увидел, что Преподобная Матушка сидит, прямая как палка, словно гордится, как достижением, своей привычкой к неудобствам.
— Полагаю, вы придерживаетесь мнения, мистер Харкендер, что вольны сделать из ребенка все, что пожелаете, вольны забрать его, когда и как вам угодно. — холодно сказала она, — Однако у меня другая точка зрения, и я представляю вещи в ином свете. Вы доверили Габриэля нашим заботам, и нашим долгом стало проследить, чтобы он был подобающе воспитан и подготовлен к христианской жизни. Мы неравнодушны к нему, и от этого нельзя просто отмахнуться, мой долг побуждает меня узнать все возможное о его перспективах.
— Разумеется, — сказал Харкендер таким же ледяным тоном. — Не скажете ли вы мне, что тревожит вашу совесть?
— Если я могу говорить откровенно, сэр, — произнесла Преподобная Матушка, — Это ваша репутация. Молва называет вас чародеем, алхимиком и некромантом.
Тут миссис Муррелл резко втянула в себя воздух, но Джейкоб Харкендер, насколько мог видеть Габриэль, не выказывал ни малейших признаков раздражения.
— Наша церковь и в прошлом не скрывала своего враждебного отношения к алхимии. Но вам нет нужды беспокоится о безопасности мальчика, — спокойно начал он. — Я ученый, это верно, но в моих исследованиях нет ничего дьявольского, и если я маг, то одной породы с Альбертом Великим и Марчелло Фичино, а не фигляр-колдун или чернокнижник, заключающий скверные сделки. Не стану обсуждать с вами вопрос о ереси, но если вам известно какое-либо свидетельство, которое уличает меня в обычном пороке, высказывайтесь свободно.
— Я хочу только убедиться, что душа Габриэля, о которой мы до сих пор тщательнейшим образом заботились, не окажется в опасности. — Сказала Преподобная Матушка вполне вежливо. Габриэлю показалось, что в ее заявлении таится скрытая ирония. И он заподозрил, что Харкендер должно быть настроен точно так же, но проявляет ни малейшего признака обеспокоенности или насмешливости.
— Можете быть уверены, что я позабочусь о его душе не меньше, чем вы, и недурно подготовлен к такой задаче. — ответил Харкендер, — Меня, как вы знаете, учили иезуиты, и я неплохо наставлен в делах церкви. Мой дом, Преподобная Матушка, готов к посещению епископа или любого инквизитора не хуже, чем ваше заведение, и я предлагаю вам произвести любую проверку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
