Капитан А только крякнул и молча разлил по стаканам.
— Ну, будем! — предложил тост старлей. — Нормально же все прошло, вон, джинсы купил и на пару бутылок еще хватило.
— Все равно в следующий раз бери меня, — примирительно сказал капитан.
— Договорились, — не стал возражать старлей.
Через пару дней выручка была вручена однокашникам.
— Знаешь, пока ничего не будет, нас на перевозку топлива сажают. — В голосе старлея Б. звучало разочарование. — Может, через месяц-другой что поменяется.
Но ни через месяц, ни через два, ни до самой замены старлея однокашники так ничего и не привезли. Чему тот был несказанно рад, поскольку по горло уже был сыт коммерцией».[90]
Здесь, правда, шапка стоит уже не полторы тысячи афгани, но ведь речь идет о сдаче их оптом. Все равно, по советским представлениям, стоимость их чрезвычайно велика. «Однокашники» старшего лейтенанта Л. получают по восемьсот афгани за штуку, и ему остается все на те же джинсы и пару бутылок водки.
Что-то в этом духе часто происходило на стыке разных миров с разной системой ценностей.
Например, знаменитый путешественник восемнадцатого столетия Степан Крашенинников в своем «Описании земли камчатской» подробно описал замечательных пушных зверей Камчатки: «Черная и чернобурая лисы столь пышны, осисты и красны, что других сибирских лисий и сравнить с ними не можно, выключая анадырских, которые по объявлению бывалых в тех местах еще лучше камчатских, что однако ж сумнительно».
Вот только местным охотникам до появления русских торговцев не нужна была замечательная пушнина: «А камчадалам прежде сего в ловле их не было нужды; для того что они кож их не предпочитали собачьим… В прежние времена бывало там соболей невероятное множество: один промышленик мог изловить их без дальнего труда до семидесяти-восмидесяти в год, и то не для употребления кож их, ибо оные почитались хуже собачьих, но более для мяса, которое употребляли в пищу, и сказывают, что камчадалы при покорении своем за ясак соболиной не токмо не спорили, но напротив того весьма казакам смеялись, что они променивали ножик на 8, а топор на 18 соболей».[91]
И было над чем смеяться. Ведь с точки зрения камчадалов казаки были полными идиотами. За 18 шкурок никому не нужных соболей, менее ценных, чем собачьи шкуры, они давали драгоценный топор. За ненужные им шкуры лисиц и соболей умные камчадалы получали драгоценные ружья и металлические иголки, волшебный напиток чай, да еще и сахар, табак и очень вкусную «огненную воду». Они же своих женщин на балы не водили и ценой мехов в Петербурге, Париже и Пекине не интересовались…
А в Афганистане ценность, и немалую, мог представлять… даже мусор: «В Афганистане практически не добывалось никаких своих природных ископаемых ресурсов, ни леса, поэтому там котировалось все… Цветной металл и доски тоже шли «на ура», дрова на кабульских рынках продавались на вес, поэтому многие и здесь нашли свой бизнес. Я знал одного водителя мусоровозки, который без всякого криминала заработал за два года примерно 2025 тысяч чеков, что по тем временам было равно примерно 50 тысячам рублей или стоимости восьми «Жигулей» шестой модели. Для примера: врач тогда в Советском Союзе получал 130 рублей в месяц, и, чтобы купить «Жигули», ему пришлось бы собирать свою зарплату шесть лет.
Кстати, тот водитель честно делал свою работу, приезжал на свалку, где его уже поджидали афганцы, в основном молодежь, но выбрасывать мусор не спешил. Подъехав, вступал с ними в переговоры: или они оплачивают весь мусор оптом, или он обливает его бензином и сжигает. В сопровождение он всегда брал двух вооруженных солдат, поэтому отбить мусор те не пытались. Обычно афганцы всегда соглашались на второй вариант. Цена мусора варьировалась по-разному — от 200 до 1000 афганей за машину — все зависело от того, какой вид мусора преобладает в кузове, — в Афгане все шло в дело. Металл там плавили дедовским способом. Возле кишлаков стояли огромные конусообразные глиняные печи, туда закладывались вязанки дров и куски металла, поджигали, он плавился и стекал по желобу, а потом из него ковали, что нужно».[92]
Прибыли и убытки — от петухов до коз
Надо полагать, далеко не везде можно было так выгодно распорядиться мусором. И не все желающие заработать могли найти столь же остроумный способ сделать деньги, не причинив никакого ущерба соотечественникам.
«Был другой вариант заработка — так называемые военторговские автолавки. По идее эти автолавки должны были обслуживать наших солдатиков, которые стояли на блокпостах, но на практике все это делалось по-другому. Водитель машины, он же экспедитор, просто заезжал в любой дукан и продавал весь товар афганцам по завышенным ценам, деньги сдавал в кассу, а разницу клал в карман. Конечно, и это все пресекалось, но тем не менее было и это».[93]
Вариант заработка водителя мусоровозки в наше время может вызвать только восхищение человеческой предприимчивостью. Сумел же умный человек на мусоре заработать, решительно никому не навредив. А вот заработок экспедиторов… Пожалуй, лучшим наказанием для таких персонажей была бы отправка их на блокпосты, до которых товар хронически не доезжал. Впрочем, если бы офицеры и солдаты узнали, за что именно был так наказан торговый работник, это могло бы спровоцировать расправы над теми, кто оставлял «шурави» без самого необходимого.
Способы заработка могли быть самыми неожиданными. Иногда даже советские военные медики могли организовать своего рода частную практику среди местного населения, получая гонорар продуктами.
«Каждый раз, пробегая мимо ворот, замечал группу местных жителей. Впереди — аксакалы, за ними — душки помоложе, бачата сзади. Чего им надо? Никто на них особо не реагирует. Стоят и стоят. Потом понял: это капитан медицинской службы Тесленко вел прием местного населения. Искусство врачевания в его исполнении достигло неведомых для науки высот, поскольку из всего многообразия медицинских препаратов он использовал только два — зеленку и поливитамины… Душки прижимали горошину драже и, пятясь задом от калитки, кланялись и повторяли «ташакур-ташакур».
Я не выдержал и спросил:
— Тебе не стыдно душков дурить?
— Не понял.
— Ну, ты им от всех болезней поливитамин даешь.
— Сразу видно — темнота! Да они стерильны от прививок Для них и одно драже — удар по организму, как тебе от пачки антибиотиков. Я год лечу — и ни одного прокола. Впрочем, если ты такой щепетильный, можешь не есть петуха, которого я заработал, пока ты бегал на зарядке.
— Слава военным медикам и вообще всем в белых халатах! Что, уже и спросить нельзя? Петух — это сильный аргумент в споре.
И на открытую банку поливитаминов, стоящую прямо на столе, из которой мы брали и ели горстями, взглянул по-другому. Это ж сколько курей можно наменять на эту банку! Да ей цены нет, а мы хрястаем, как семечки. Надо заныкать, раз такая ценность…
С тех пор я не подвергал сомнению, безусловно, выдающийся дар нашего дока, поддерживал его во всех начинаниях и… старался не попадать в его волшебные руки».[94]
Разумеется, не следует думать, что по приведенной выше схеме работали с местным населением все советские медики. Но, в принципе, на не привыкшие к лекарствам организмы афганцев поливитамин действительно оказывал такое сильное воздействие и казался им панацеей от всех болезней. Так что натуральный обмен витаминов на свежие продукты, по которым так стосковались советские военные, можно считать удачной военно-медицинской импровизацией и хорошим методом налаживания отношений с местным населением.
Конечно, в Афганистане можно было не только заработать, но и крупно погореть материально.
Вот таким, например, образом: «Полк базировался в долине реки Кокча, примерно в 5 км от города. Мы с командиром полка выехали в Файзабад для встречи с руководством провинции. По дороге встретили командующего провинциальным царандоем и поехали к нему в управление, чтобы предварительно согласовать отдельные вопросы плана. Там мы увидели группу крестьян из близлежащего кишлака, находящегося в зоне контроля местного главаря А. Басира. Одеты все крестьяне были очень бедно, но держались с достоинством.
Старший этой группы сухонький старичок, с деревянным протезом вместо левой ноги, рассказал, что пастухи пасли стадо недалеко от кишлака, когда подверглись нападению «шурави», которые убили и забрали семь коз. Тут же находились и эти пастухи, подростки лет двенадцати-четырнадцати. Одежда у них была, мягко говоря, своеобразная. Меня особенно поразило, что, несмотря на январские морозы, на босу ногу у них были надеты только резиновые галоши. Показав на одного пастушонка, старик сказал, что у него девять братишек и сестренок, отца убили, и он остался старшим в семье. Козы, которых забрали солдаты, были чужими, и ему теперь нечем за них рассчитываться.
