Но это и не так важно. Степан был уже не один. Среди единомышленников он понимал и чувствовал гораздо больше, чем в беседах с Игорем Сергеевичем. И про полеты души, про реинкарнации, про животворящий огонь и основу жизни – воду…
В послушании достиг высокой степени – «безропотной покорности». Мог без раздражения и обиды, смиренно принимать любые приказания, исполнять самую грязную работу. Он уже почти достиг желанной цели – черного одеяния избранных и новой жизни рядом с Великим Солнцем, непосредственно под его лучами. Но именно на пороге новой значительной жизни ему выпало великое испытание.
Прекрасное и хрупкое чудо перевернуло его жизнь вверх тормашками.
В колонии всегда с осуждением относились ко всяким там шурам-мурам и амурам. Великое Солнце категорически объявил только себя самого достойным любви и всеобщего поклонения.
Любую взаимную симпатию, возникавшую среди мужчин и женщин колонии, он называл «постыдной плотской невоздержанностью».
Антонина Гавриловна появилась в колонии, когда ей было около тридцати, то есть она почти на десять лет была старше Степана. Чувство, направившее к нему Антонину, было светлым и непорочным – она хотела помочь несчастному пареньку, изувеченному физически и нравственно, искалеченному недостатком теплых материнских чувств.
Степан живо, трепетно откликнулся на ее инициативу. С первых же дней появления Антонины они охотно оставались вместе на дежурства и подолгу беседовали вечерами у костра.
Сначала больше говорил Степан. Как человек, уже долгое время находящийся в колонии, умудренный, знающий, он учил Антонину основам учения Великого Солнца, обычаям и обрядам, объяснял странности и кажущиеся нелепости жизнеустройства, которые сформировались по мере того, как прибывали все новые люди, основывались на практических итогах сложных и трагических событий.
Антонина с большим интересом воспринимала его слова. Она, будучи человеком с университетским образованием, понимала гораздо больше Степана, осознавала всю чушь и дичь словоизлияний Великого Солнца.
Она появилась здесь как исследователь. Собирала уникальный материал для диссертации, которая называлась «Психология человека в условиях тоталитарных сект». Таких исследований пока никто еще не проводил – ученые в основном работали с людьми, которые уже выбрались из секты и рассказывали о своих ощущениях. Разобраться на месте с изломанной психикой этих людей привлекало Антонину как психолога. Кстати, Степан тоже оказался благодатным объектом для исследований.
Раз в неделю она исчезала из колонии. Поздней ночью уходила будто бы гулять в лес, а там… Бегом в деревню!
В ближайшей деревушке у нее был снят в аренду простой дощатый сарай, в котором она прятала свою белую «четверку». В кабине содержались тетради, диктофон, фотоаппарат.
В тетрадь она записывала специальными условными знаками все события прошедшей недели, все, что показалось ей интересным и важным.
Иногда брала с собой диктофон. Она легко прятала крошечный цифровой диктофончик под белым одеянием, незаметно включала, когда речь заходила о теории учения, об обычаях и нравах колонии.
Фотографировать было невозможно. Только один раз она вышла на «фотоохоту» с огромным телеобъективом. Целый день пряталась по кустам, ползала в кустарнике, выискивая точку, откуда был хорошо виден весь дом и окна второго этажа. Потом ждала появления Солнца… Его черных охранников…
Хорошо получились жанровые сценки жизни белых колонистов – их работа на огородах, стирка на берегу пруда, вечерние разговоры у костра.
Настоящей находкой для Антонины был наивный простачок, раздувающийся от ощущения собственной важности и мудрости…
Но в речах наивного паренька Степы было что-то завораживающе светлое и манящее, порыв к чему-то таинственному и прекрасному, к любви и справедливости, к благоговению перед сущим…
Предощущение благодати оказалось для нее гораздо важнее грубой и похабной реальности, которую она исследовала в колонии.
Антонине пришлось «внедряться» в секту. Впрочем, кое-какой опыт у нее уже был – до «Ордена Солнечного Храма» Антонина провела два месяца в секте, где поклонялись индийскому богу Шиве. После странных ритуалов шиваитов ей уже ничего не было страшно…
Но, увы, ничего сенсационного и харизматического в личности Великого Солнца не оказалось. Банальный случай. Ей хватило одного приглашения Великого Солнца на таинство на втором этаже, чтобы уже никогда больше туда не стремиться.
Через месяц самопровозглашенная колония и летнее приключение стало просто материалом для новой статьи в научном журнале. Если бы не этот мальчик, грубый и необразованный, но такой восторженный, такой наивно-доверчивый, тянущийся к любому доброму чувству, так мало видевший в своей жизни настоящего тепла и счастья.
Антонина, давно и болезненно созревшая для материнства, обрела в Степане этакого «подросшего» приемыша.
Степан глубоко переживал новое чувство. Ее прикосновения, как маленькие молнии, заряжали его электричеством.
Он с восторгом и удивлением обнаружил в глубине своего сердца любовь к женщине. Он доверял ей самое важное, самое главное – свою душу, свои мысли о смысле жизни, о предназначении. Ему особенно нравилось, что она старше его, опытнее и умнее. Он верил ей во всем, как никогда никому не верил.
Отношения их развивались стремительно. Все чаще они встречались взглядами и не отводили глаз, все чаще будто ненароком касались друг друга…
Некоторое время их сдерживало опасение навлечь на себя гнев и суровое наказание Великого Солнца и всей колонии, но удержать влюбленных не под силу даже настоящему шаману и колдуну.
Как-то светлой летней ночью, чинно прогуливаясь по берегу пруда, они вполголоса заговорили об определяющей роли семьи.
– Семья для человека – это и есть модель мироздания, – вещал Степан Антонине, которая прижималась к его мускулистой руке. – Весь мир – это наша семья. Мы же говорим – мать-земля, государь-батюшка. То есть и природные, и социальные явления отождествляем с семейными отношениями. Богородица – это собирательный образ матери. Когда ребенок еще не сознает ни собственной личности, ни отношений… Все добро, вся ласка мира – это и есть Природа, Мать, Богородица.
– А отец? – спросила Антонина.
– Это что-то таинственное, всемогущее и невидимое! – улыбнулся Степан. – Он где-то в недосягаемости! Ребенок чувствует его на расстоянии, но не знает, не видит. Отец – это Бог!
– Почему на расстоянии?
– Потому что мужчина всегда вне этого узкого круга – матери и ребенка. Он на охоте, на работе…
– А женщина – она хранительница очага. Продолжательница рода. Мать, – подхватила Антонина.
– Ты все понимаешь! Я так рад, что ты говоришь со мной! – Сердце Степана захлестнуло горячей волной благоговения перед прекрасной, необыкновенно умной женщиной. – У меня никогда никого не было. Эта колония – моя семья. Отца никогда не было. И мать… Я же для нее… Ну… Потом расскажу.
Легкий туман стелился над водой. Шелестели у берега камыши. Небо светлело розоватым отблеском на низких облаках.
Ему захотелось немедленно сделать что-то необыкновенное, волшебное и прекрасное для этой божественной женщины, чтобы она убедилась, насколько глубоко, искренне и горячо он любит ее!
– Я никогда не встречал… людей таких… умных и прекрасных, – выдохнул он, стыдливо пряча глаза, полные слез.
Антонина, видя его крайнее смущение, почувствовала прилив сострадания и жалости к пареньку, которому выпала суровая доля, такой тяжкий крест.
– Но ты достоин любви! Ты сможешь все преодолеть! – воскликнула она с жаром, обняла его и решила немедленно бежать прочь, чтоб не… переступить опасную черту, не опошлить чувства банальным сексом.
– С тобой я чувствую себя мужчиной, – Степан повернулся к Антонине лицом и положил ей руки на плечи.
– Все, – Антонина решительно отвела его горячие ладони. – Ты должен уйти. Поворачивайся и уходи. Мне нужно немного побыть одной. Уходи!
– Уходи? – разочарованно переспросил Степа.
Антонина согласно кивнула.
Степа, растерянно улыбаясь, послушно повернулся и побрел прочь.
Он вышел на светлую поляну и увидел вдалеке огонек костра дежурных в колонии.
«Сидят, – радостно подумал Степа, – и ничего не понимают в жизни. Настоящие дураки! Заладили одно и то же… Бубнят с утра до вечера – бу-бу-бу… Как хорошо, что у меня есть Тоня! Она – вся моя жизнь! Все, что мне нужно в этой жизни, – это она!»
Он с тревогой представил, как она блуждает в холодном тумане… Одна, хрупкая и беззащитная. Бродит в лесу… Где ее могут выследить местные деревенские хулиганы.
– Боже мой! – испугался Степа, поворачивая назад. – Надо ее хотя бы проводить. Но… Я же обещал? Хорошо! Я не буду ей мешать. Я издали буду охранять ее! Только увижу, и все!
