Да ну, бред какой-то! Раньше тебя, братан, на мистику бульварного толка не тянуло. Ну, рукопись… Классический криминальный жанр… Динамичный, но явно придуманный сюжет. За это Андрей мог поручиться — криминальную хронику Санкт-Петербурга он знал хорошо. Если без ложной скромности — отлично. Он знал много такого, что никогда не попадало на страницы газет и телеэкраны. Через его руки частенько проходили документы с грифом «Для служебного пользования». Иногда — «Секретно» или «Совершенно секретно».
Никакой истории, хотя бы приблизительно схожей с «гремовским делом», в Питере определенно не было. По крайней мере — в последние годы. Ну а что ж тогда? Откуда это ощущение личной причастности автора (вот, кстати, и кликуха для незнакомца — Автор) к той трагедии? К трагедии… которой не было.
Или все же была? А?
Андрей вытащил сигарету из пачки с верблюдом, закурил и решительно взялся за телефон. Девяносто листов бумаги в верхнем ящике письменного стола пахли моргом… «А побыстрей не сможешь? — спросил Автор несколько часов назад. — У меня ОБСТОЯТЕЛЬСТВА…»
…Всю неделю Обнорский сам рыл по всем возможным источникам и архивно-аналитический отдел напрягал. — Агеева, похоже, решила, что у Серегина «шифер поехал», потому что толком сформулировать то, что ему нужно было найти, он не мог. «Мне нужен случай, когда что-то случилось с заложником или заложниками из-за подлости того, у кого просили выкуп… или что-то вроде этого…» — может нормальный человек таким образом задачу ставить?
Поиски оказались безрезультатными. Ни сам Обнорский, ни архивно-аналитический отдел не смогли найти по открытым источникам ничего, что хоть как-то перекликалось бы с историей, изложенной в рукописи…
В следующий понедельник, 22 февраля, Обнорский сразу после летучки решил позвонить своему старому приятелю Никите Кудасову, начальнику пятнадцатого отдела РУОПа, но Никита, как назло, был в командировке. Обнорский вздохнул и, перебрав все возможные кандидатуры, остановился на Вадиме Резакове из того же отдела.
Андрей набрал номер, и ему повезло — руоповский опер Вадим Резаков оказался на месте. Застать его было нелегко — опера, как волка, ноги кормят.
— Але, Вадим Иваныч, некто Обнорский беспокоит…
— А-а, господин журналист, рад слышать. Жив еще, значит?
— Слегка жив, — ответил Андрей таким же ерническим тоном:
С Вадиком Резаковым его связывали давние дружеские отношения. Не дружба, конечно, но взаимная симпатия была… Уже не мало.
— Ну, а ты как? — продолжил он, затягиваясь «верблюдом».
— Да вот… С организованной, понимаешь, преступностью день и ночь боремся безустанно.
— Круто, — уважительно сказал Андрей. — А сама-то преступность об этом знает?
— Навряд ли, — засмеялся Вадик. — Ладно, колись быстро, зачем звонишь. Просто так ты хрен позвонишь. Чего от бедного опера надо?
— А чего может быть надо бедному журналюге? Чего-нибудь горяченького.
— Ну, этого добра полно. Каждый день очень хороший выбор горячих блюд. А также холодных. В общем — МОКРЫХ.
Ах, веселенький ментовский юморок!
— Ладно, опер, нужна консультация…
— А-а, вот оно что! Надо подумать — какая неожиданность!
— Я серьезно, Вадик, — сказал Обнорский и осекся. Ну что, интересно, он спросит сейчас у замотанного серьезными делами руоповского капитана? Совершенно РЕАЛЬНЫМИ делами. А тут рукопись… какие-то сомнения, эмоции, ассоциации… Ерунда, короче. «У меня ОБСТОЯТЕЛЬСТВА», — сказал Автор. И вот тогда сразу стало понятно, что… О, не пори ерунды. Ничего тебе в тот момент понятно не стало, ты швырнул девяносто листов бумаги в стол и попытался забыть о них. Правда, не получилось…
— Ну так что, Андрюха, у тебя? — спросил Вадик. Он ощутил колебания своего собеседника безошибочно и быстро.
— Знаешь, если откровенно, я и сам еще не понял… Тут такая ситуевина… Короче, — Обнорский решился, — скажи, пожалуйста, не было ли в последние год-два каких-то не очень приметных внешне, но трагичных случаев с захватом заложников?
— Ну у тебя формулировочки! Неприметных, но трагичных. Ты что, мокрушные варианты имеешь в виду?
— Я сам не знаю, что имею в виду.
— Понятно, — протянул Вадик. — Если ты хочешь сказать о смерти заложников при освобождении нашим СОБРом…
— Нет, — перебил Обнорский. — Не то. Другое… Не было ли смертельных случаев от неумелых действий противной, так сказать, стороны? По дурости, по халатности, по жестокости?
— У нас — нет… не припомню. Пожалуй, нет. Раненые бывали, травмированные. Нет, — подвел он итог, — у нас нет. А вот в Пскове…
Стоп! Псков! Конечно, Псков…
Псков… февраль девяносто восьмого… как я сам-то не сообразил? Совсем нюх потерял. Конечно, мы тут в столицах крутые… периферийные дела нас не гребут. А там ведь был труп. И, кажется, не один… А, черт, не помню. Или старый стал и уже вконец очерствел.
— …страсти там шекспировские кипели, — услышал Обнорский голос Вадима из трубки. — Я подробностей-то не помню, да и не знал, но наворочено там немало… Подходит тебе сюжетец?
— Что? — растерянно спросил Андрей.
— Ты чего, Андрюха, спишь? Или бухой? Я говорю, как тебе сюжет?
— Слушай, Вадик, а делом псковское управление занималось? — ответил Обнорский вопросом на вопрос. В висках стучали маленькие молоточки. Такое с ним бывало, когда он чувствовал след.
— Конечно, псковское… У нас своих хватает. Надо ехать в Псков. Надо ехать в… ага! Бросить все дела и катить… Ты молодец, ты умный! Брось все, езжай. Работу другие за тебя делать будут… А Может, у Автора в лоб спросить?
Андрей вспомнил пустые и пронзительные глаза Автора и понял, что спрашивать бесполезно. У него ОБСТОЯТЕЛЬСТВА.
— А конкретно об этом деле нужно спросить у капитана Никодимова, — сказал издалека Резаков. — Он-то в курсе.
— А кто таков капитан Никодимов?
— Наш псковский коллега, который это дело работал и который сейчас сидит за стеной…
— За какой стеной?
— За берлинской! — сказал Вадик. — Не, Андрюха, ты сегодня стопроцентный тормоз. Повторяю для умственно отсталых: опер Сергей Петрович Никодимов, командированный по делам службы в славный питерский РУОП из древнего города Пскова… Сидит сейчас за стеной в соседнем кабинете.
Вот так иногда из ниоткуда материализуется Судьба. Хоть с большой буквы, хоть с маленькой. Андрей понял — Судьба. Молоточки в висках враз смолкли. Андрей вдавил сигарету в пепельницу и сказал:
— Вадик, кровь из носу, но мне нужно поговорить с Сергеем Петровичем Никодимовым.
Сауна щедро источала сухой жар, запах разогретого дерева приятно щекотал ноздри. Банька была частной, закрытой. Для узкого круга. И принадлежала одному крутому питерскому мэну, которому Обнорский помог два года назад. Помог ему сохранить хорошие бабки, но главное — репутацию… Хотя кто знает, какая репутация важнее в полукриминальном государстве: порядочного человека или подонка? Некоторые — Андрей знал точно — предпочитали имидж Великого Гудвина. Ужасного и Беспощадного.
Мэн оказался мужиком неплохим. То, что Обнорский для него сделал, оценил по достоинству и всегда был готов к каким-то услугам. Например, предоставить ту же баньку. Андрей тем делом не злоупотреблял… использовал только по необходимости, для дела. Как сегодня, когда нужно поговорить с серьезным человеком в нормальной, комфортной и спокойной обстановке. В бане они были втроем: Андрей, Вадик и псковский опер Сергей Никодимов.
Тек сухой жар от финской каменки, тела покрывались бисером пота. На подтянутом животе Никодимова багрово светился длинный рваный шрам. Такие остаются от штыка или от ножа. Еще раньше, когда раздевались, Андрей увидел маленький стянутый рубец на спине. Это, определенно, пулевой. Последние годы ментовская работа стала жесткой и рисковой. Такие отметины она раздавала щедро. Доставались они, правда, только тем, кто работал «на земле».
— Фу-у, — выдохнул Резаков, — может, хватит для первого захода?
— Хватит, — отозвался Никодимов. Ломанулисъ в бассейн. Прыгали в проточную холодную воду весело, азартно, с криком… как пацаны-пэтэушники. Вода обжигала в первый момент, выталкивала изо рта междометия: Ух! Ах! Эх! А потом — к столу. Тут, ребята, извините, но баня без пива — вроде и не баня вовсе. Баловство.
Приняли для начала по соточке, закусили и покрыли сверху холодным «Петровским». Хо-ро-шо.
Первое время разговор вертелся вокруг того же пива. Сравнивали достоинства разных сортов, поругивали испоганившуюся «Балтику» и хвалили «Степку». Потом дружно, хором отдали должное знаменитому псковскому снетку. Этот самый снеток лежал серебристой грудой посреди стола и исчезал на глазах…
А настоящий разговор был впереди. К нему подходили исподволь, приглядывались, оценивая друг друга. Впрочем, никакого серьезного разговора могло и не быть вовсе: опера люди далеко не простые. Рассчитывать на то, что совместное употребление водочки и парилка расслабят матерого агентуриста, было, по меньшей степени, наивно… Никодимов мог ответить на вопросы Андрея, а мог и вообще не отвечать. Или — прогнать дуру, отделаться баечками из ментовской жизни. Мотивы скрытности могут быть самые разные, например, серьезный оперативный интерес в деле. Или недоверие к журналисту. Или, в конце концов, в прошлом деле сам опер выглядел далеко не блестяще. Разные могут быть мотивы… И если не захочет Никодимов говорить, — сливай воду. Не поможет ни водка, ни баня, ни рекомендации Вадима, ни репутация известного журналиста…
