Обнорского вела судьба, и, отбросив сомнения, он атаковал в лоб:
— Слушай, Серега, а вот дело у вас было в феврале девяносто восьмого с захватом заложника… со стрельбой.
— Было такое, — безразлично кивнул Никодимов… — А что?
— Есть у меня, понимаешь, интерес. Может, расскажешь?
— А что за интерес? — прищурился опер.
— Литературный, так сказать. Сюжетец, говорят, там не хилый был закручен.
— Да уж… был.
Никодимов вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой. Пауза затягивалась, но Андрей помалкивал, понимая, что торопить да подталкивать — только испортить.
— Было дело, было, — выдохнул слова вместе с дымом опер. — Оно ведь и сейчас не закрыто… Там много вопросов осталось. Так что рано говорить-то об этом… И я бы хер чего сказал, если бы твоих статей не читал. Если бы не видел, что нашу работу ментовскую ты правильно понимаешь. И мента ссученного от мента правильного отличить умеешь…
Андрей понял, что если и не Судьба, так ее подруга Удача повернулась к нему лицом. Лицо ее казалось Обнорскому прекрасным.
— Спрашивай, что тебя интересует, — сказал Никодимов.
— Все, — ответил Андрей.
— Все — это слишком много. Тем более всего я сам не знаю. Есть, конечно, определенные догадки… но «доказательная база»… — Никодимов развел руками.
— Ладно, вы тут можете болтать, а я пошел париться, — сказал Вадик и ушел.
— Ну, давай по полтишку, — предложил гость.
— Давай, — махнул рукой Андрей. Они выпили, опер бросил в рот ломтик ветчины, пожевал и начал свой рассказ:
— Есть у нас один деятель из «новых»… Фамилию не называю, захочешь, сам узнаешь… Человек оч-чень не бедный, но сволочь законченная. Он в своих магазинах продавщиц штрафует даже за «недостаточно приветливую улыбку». Это год назад было, а сейчас он еще приподнялся, у вас в Питере дело открыл. И кризис ему до фонаря! Да, так вот… в феврале его и прихватили. Кто? Как? Ноу коммент. Но, скажу прямо, ребятишки не слабые. Он тоже не лох круглый, а тут приссал. Знал — эти не отпустят. Прихватили его вместе с охранником. Грамотно, четко… И момент выбрали подходящий: он вообще-то всегда с двумя охранниками ездил. А тут вышло так, что второй подрядился на халтуру — тачку с Белоруссии перегнать. Наш «новый» — то даже и личной охране платил не особо. Жаден до бескраю. Так вот, охранник, назовем его… ну хоть Серега, — уехал…
— Как? Как мы его назовем? — спросил Андрей со странной интонацией.
— Ну, как меня, Серега, — Никодимов пожал плечами. — Он уехал на пару дней. А «нового» прихватили и посадили в подвальчик. Охранника тоже. Зарядили нашего бизнесмена на триста тонн зеленых. Согласись, сумма. Даже для человека не бедного.
Андрей кивнул. Сумма, конечно, не выглядела астрономической, но и мелочевкой ее не обзовешь.
— Просек наш богатенький Буратино, что дело дрянь, и провернул такую комбинацию: уговорил он ребятишек отпустить его на волю. Бабки, мол, собирать… Потому как жена быстро собрать такую сумму не сумеет. А партнеры по бизнесу даже и пытаться не будут. Может, наоборот, обрадуются если Буратино исчезнет… В общем — уговорил. Охранника оставили в залог, а Буратино отпустили банк собирать. Только этот пидор и не подумал с бабками расставаться… А на кой ему? Сам на воле, целый-невредимый… Только шок, конечно, остался. И начал он этот свой стресс снимать… А квасил, надо сказать, наш богатенький Буратино не хило. Капитально квасил… А тут под влиянием переживаний, так сказать, совсем катушек сошел: закатился к блядям и ударился в запой по полной схеме.
— А что охранник? — спросил Андрей.
— Охранник… Вот тут и начинается самое паскудное: про охранника он по пьянке просто забыл. Хотя потом как уж вертелся, объяснял, что, мол, положение охранника тревоги не вызывало. Подержат, дескать, бандиты его день-два, поймут, что выкупа никакого не светит, и выпустят. Может, он так и думал… не знаю. Но вышло-то все по-другому…
Никодимов замолчал. Видно было, что вспоминать ему тяжело. Андрей плеснул в хрусталь водки, сказал:
— Давай, Серега…
— Давай.
Хрусталь звякнул. Негромко и мелодично, как удар гонга.
— Да… по-другому, Андрюха, вышло… Братки-то Буратино отпустили, но про себя прикинули: если он к нам обратится? Или к другой группировке? И для подстраховочки охранника перекинули на другую хату. А хата знаешь какая была?
— Нет, не знаю.
— А хата была — контейнер сорокафутовый.
— Подожди, — сказал Андрей. — Так ведь февраль… холодина.
— А кого гребет? Да и не думали, может быть, что надолго. Буратино-то обещал, что бабки привезет в течение шести часов.
Закурили. Слышно было, как стукнула дверь сауны и Вадик с всплеском бухнулся в бассейн.
— А пролежал он там трое суток. На полу доски, а сверху его двумя ватниками накрыли… В феврале очень сильных морозов у нас не было. Но по ночам до минус двенадцати-пятнадцати температурка опускалась…
Андрей представил себе железную заиндевелую коробку контейнера и связанного человека под грязным промасленным ватником. Ему стало зябко в теплом влажном воздухе бани.
— Да, у меня за каждый день и каждую ночь справочки из метеослужбы подшиты. Как он за три дня не замерз вконец — не пойму.
— Так он что, жив? — вскинулся Обнорский.
— Он-то? — переспросил опер и жестко ухмыльнулся. — Он-то жив. Если можно так сказать про обрубок с ампутированными руками и ногами. И отъехавшей крышей… так что — жив.
Ввалился голый и мокрый Резаков.
— Ну, вы чего? Наливай, — весело скомандовал он.
Его встретил угрюмый взгляд двух строгих совершенно трезвых мужиков.
— И что дальше? — спросил Андрей.
— Дальше-то… Дальше много неясного. Кое-что можно отследить, о чем-то догадаться. Но все равно вопросов больше, чем ответов… Там с самого начала все наперекосяк пошло. Заявлений от потерпевшего Буратино нет. Даже наоборот… Когда у нас появилась по своим каналам информация, мы его в притоне вычислили и спросили: а где, друган, твои охранники? А он в блудняк нас вводит, убыли оба-два за тачкой в братскую Беларусь. А не было ли на вашу персону грубого бандитского нападения с целью вымогательства? Да вы че, дяденьки милиционеры? Кто ж на меня посмеет? Ну, значит, ошибочка. Информация не подтвердилась… Извините, гуд бай.
Андрей понимал, что псковский опер многого не договаривает. Но даже то, что он уже сказал, четко выводило на фигуру второго охранника. Никодимов условно назвал его Сергеем, и это пустячное совпадение показалось Обнорскому многозначительным…
— Так что же второй охранник? — Андрей не заметил, что сказал это вслух.
— А? Вернулся… Вернулся, пригнал «бээмвуху» с Белоруссии. Вот он-то, в отличие от нас, с Буратиночки спросил. Когда жена его напарника к нему прибежала, он сделал кой-какие выводы. Нашел своего шефа пьяненького, тепленького, голенького в постели у проститутки и молотил его, пока тощ не раскололся… Серегу с напарником старая дружба связывала, служили они вместе в хитрых войсках оч-чень специального назначения. Что было дальше — сам догадаешься?
— Можно предположить, — ответил Андрей. — Профи пошел по цепочке.
— Профи? Ну… да. Он действительно оказался… специалист… Пошел по цепочке и добрался до этого долбаного контейнера. Дружка он своего больше километра на руках нес по снежной целине… спасти надеялся. А там врачи когда увидели последствия обморожения… Ну сам посуди — трое суток связанный, на морозе. Без сознания, в бреду… В общем, врачи увидели и руками замахали: не хер тут и делать. Все равно помрет… Так он им с пистолетом в руках о клятве Гиппократа напомнил. Подействовало.
Никодимов, закуривая, прервался. Вадик разлил остатки водки по стопкам… По снежной целине брел человек и нес почерневшего от обморожения напарника. Он падал, проваливался по пояс и тихо шептал иногда: у меня обстоятельства. За его спиной тянулся по синему февральскому снегу неровный и глубокий след. В сумерках он выглядел как траншея…
— Значит, все-таки спасли, — сказал Резаков.
— Лучше сказать: сам выжил, — ответил Сергей — А обкорнали ему все: руки, ноги, мясо на лице до костей, уши… Месяц между жизнью и смертью… выжил. Хотя… зря, наверно. Жена сразу бросила: зачем такой нужен? Сейчас на руках у матери. Говорить не может — мычит. Мочится под себя, никого не узнает… мясо.
— А с доказательной базой, говоришь, у вас туго? — зло спросил Обнорский.
Никодимов поднял на него острый, проницательный взгляд. Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор. Потом опер спокойно ответил:
— Да, господин журналист, у нас туговато. Не взыщите.
— Извини, — сказал Андрей.
Он понимал, что не прав. Чувствовал: малознакомый опер из периферийного Пскова человек не равнодушный. Именно он ползает «по земле», собирает эту самую доказательную базу. Он ходит на ножи и пули, спасая толстосумов, которые запросто обливают его грязью из-под шин своих «мерсов», весело проезжая мимо. Именно он зарабатывает к тридцати пяти язву, а к пятидесяти инфаркт. Если доживает до пятидесяти.
