— Это японские узлы? — заинтересованно спросил Кречетов, заметивший его движение,
— Нет, — суховато ответил врач. — Хирургические. Тренирую руки.
— А почему левой?
— При некоторых разрезах в полость неудобно входить правой рукой… — Голос Арсенина прозвучал еще суше. — Да и… неважно. Заканчивать работу будем?! — раздраженно спросил он у вновь возникшего в дверях Гоцмана.
— Андрей, ты чего мрачный целый день? — удивленно улыбнулся тот.
Арсенин, нервно дернувшись, молча ухватился за свой край брезента, потянул его в угол.
— Андрей Викторович подал рапорт о переводе обратно на Дальний Восток, — пояснил Кречетов Гоцману, — а его завернули…
— Натягивай! — раздраженно оборвал его Арсенин, согнувшись над брезентом.
— Нора, — Давид взял Нору под локоть, — помоги тете Песе с ужином, хорошо?
Нора с кастрюлей дымящегося борща в руках осторожно обошла по-прежнему сидевшего на ступеньках Марка, спустилась во двор. Улыбнулась Марку и отметила, что его ответная улыбка была вялой, безрадостной.
— Вася! — свежий голос Гали наполнил двор и окрестности. — Зови усих, бо вже стынет!
Кречетов и Соболь, пыхтя, вволокли кровать в комнату Гоцмана. Мужчины, толкаясь и смеясь, веселой гурьбой спустились к колонке умыться. Смывая боевой пот, брызгались, словно пацаны, и хохотали друг над другом, предвкушая честно заработанный ужин, он же обед, на свежем воздухе.
И никто не заметил, как Марк тихо поднялся и вошел в опустевшую комнату Гоцмана. Аккуратно прикрыв за собой дверь, запустил пальцы во внутренний карман висящего на гвозде пиджака. Вынул вытертый до белизны пистолет ТТ…
Мишка Карась, гордый доверенной ему миссией, резал каравай серого хлеба на большие ломти. Васька Соболь сидел за столом, звучно сглатывая слюну, и следил за тем, как Нора разливает по тарелкам огненно-красный борщ. Тетя Песя торжественно выставила на стол банку сметаны, встреченную общим восторгом, и выложила несколько головок чеснока. Циля гремела приборами. Умытый и причесанный Кречетов, облаченный в форменный китель, подавал Норе тарелки.
— А вы давно в Одессе? — спросила Нора у Кречетова, протягивая Ваське полную тарелку, куда тот немедленно плюхнул чуть ли не полбанки сметаны.
— Год уже, а что?
— У вас говор не одесский, — улыбнулась женщина, звякая половником о край кастрюли.
— Та я ж могу и по-одесски, — рассмеялся майор, мгновенно перейдя на одесский выговор. — Мне ж это пара пустяков… Только зачем? — произнес он уже обычно, посерьезнев. — Я столько времени когда-то потратил на правильный московский выговор… Даже репетитора нанимал, представляете?
— А сами откуда? — продолжала расспросы Нора.
— Мы пскопские, — лихо подмигнул майор, передавая тарелку подошедшему от колонки Гоцману. — Есть там такой замечательный город Остров…
— Воевали?
— Конечно!.. Сначала Западный фронт, потом Второй Белорусский, Сорок восьмая армия… А почему вы спрашиваете?
Гоцман, ставя перед собой тарелку, хлопнул Кречетова по погону:
— Так, Виталий из доблестной Сорок восьмой армии, видишь вон тот прекрасный дальний край стола?.. Вот и иди себе с борщом туда, иди…
Все, включая самого Давида, Нору и Кречетова, рассмеялись. Только на челе Арсенина по-прежнему читалось недовольство.
— Второй Белорусский, говорите?.. — неприветливо осведомился он, поднимая глаза на Кречетова. — А Шамина вы знали? Полковника интендантской службы Шамина?
— Нет, не припоминаю, — помотал головой майор, поднося ко рту ложку пылающего борща.
— Странно, — качнул головой Арсенин, словно разговаривая сам с собой. — Вы же военный следователь… В июне сорок четвертого он попал под суд. Было громкое дело. Но оправдали. Правда, в звании понизили до майора… Шамин, интендант…
— Нет, не помню, — извиняющимся тоном ответил Кречетов, бросая в борщ дольку чеснока. — Дело в том, Андрей Викторович, что фронт — это ведь огромное количество людей, несколько армий, и всех знать и тем более упомнить просто невозможно… Да и громких дел было более чем достаточно. Во всех армиях. Так что — ничего удивительного…
Гоцман, нахмурясь, вслушивался в этот неразличимый за веселым застольным гулом разговор. Непонятно враждебная интонация Арсенина встревожила его, но уже в следующий момент он напрочь забыл и об Арсенине, и о Кречетове, потому что наверху, у перил галереи, появился Марк с пистолетом в руках. Его лицо было неподвижным и бледным. И глаза блестели синим льдом, как раньше… и как у того старика из 22-й квартиры.
Спружинившись, Давид в длинном прыжке вылетел из-за стола, но до лестницы было все-таки далеко. Проходивший мимо Марка Эммик с блюдом рыбы в руках замер от ужаса. Люди за столом дружно охнули, отчаянно закричала Галя…
Марк приставил дуло ТТ к виску и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок. Подоспевший Гоцман вырвал незаряженный пистолет из рук друга. Двор наполнился гомоном ничего не понимающих, растерянных оперативников.
— Что д-дальше, Д-дава? Что д-дальше? — безразличным тоном произнес Марк, глядя мимо трясущего его за лацканы Гоцмана…
Обед прошел скомканно, грустно. Марк смирно сидел рядом с Галей, не спускавшей с него испуганных заплаканных глаз, и вяло ковырял вилкой картофельное пюре. Кречетов вызвался было продолжить работу после еды, но Гоцман сказал, что у него пропало всякое настроение. Получилось даже и к лучшему, потому что буквально через минуту во двор влетел «Виллис», и майор, извинившись перед присутствующими, убыл в прокуратуру по срочному вызову Мальцова. Вслед за ним отсеялись под предлогом послеобеденного отдыха тетя Песя, Эммик и Циля, а Васька Соболь побрел на угол за папиросами. Мишка с его разрешения и под присмотром Норы с упоением прыгал на водительском месте «Опеля».
— Шо с тобой такое, Андрей?.. — Гоцман подтолкнул Арсенина локтем. — Ты правда рапорт о переводе подал?.. А с фронтом этим шо к Виталию прицепился?..
Арсенин неохотно покосился на Давида.
— Рапорт — да, подал…
— Шо так? Надоело у нас?
Лицо военврача стало сухим, официальным.
— Это допрос?..
— Да нет, — покачал головой Гоцман. — Кажется, пока нормально разговариваю…
— Ну, тогда я нормально и отвечу, — так же сухо хмыкнул Арсенин. — По семейным обстоятельствам… А с фронтом… — Он собирался было что-то сказать, но передумал: — Да нет, ничего. Мало ли что покажется.
Они помолчали. Гоцман без аппетита жевал разваренную рыбу, осторожно выбирая крупные кости, Арсенин, морщась, прихлебывал лимонад.
— А за Марка шо скажешь? — понизив голос, чтобы не услышали Марк и Галя, наконец поинтересовался Давид.
— Не знаю… — хмуро покачал головой Арсенин. — У него депрессия… Отсутствие смысла жизни, по-видимому. Он ушел от старого и не может найти ничего нового… Плюс эти неожиданные прозрения… прорывы в другое измерение… Сложно это… Нужно его чем-то занять… — Он со стуком отставил пустой стакан, поднялся из-за стола. — Спасибо вам, Галя. Все было очень вкусно…
— Та шо ж вы, Андрей Викторович… и не поилы ничого, а вже нас бросаете… — растерянно произнесла Галя, взглядом ища поддержки Давида. Но тот, насупившись, смотрел в сторону.
— До свиданья, Марк, — кивнул Арсенин молчаливому Марку. — До свиданья… — Он обернулся к Давиду, словно собираясь назвать и его по имени. Но оборвал себя на полуслове.
— …Подъем! Быстро, быстро!.. Ну, поднимайся же, скотина ленивая…
Сначала Толе Живчику казалось, что разгоряченное, красное лицо Штехеля ему снится, но после пары увесистых тычков он понял, что Штехель — это невеселая действительность…
— Шевелись, — пробулькал Штехель от стола, жадно поглощая воду из стакана. — Приведешь Чекана! Срочно!..
— Ага, — апатично кивнул Живчик, отбрасывая сапог и снова заваливаясь на кровать. — Щас! Нашли себе дурака… Больше мне нечего делать в этой жизни. Да Чекан меня как муху прихлопнет…
— Не прихлопнет. Скажи, что Иду взяли…
Толя мгновенно сел на кровати. Потянулся за отброшенным сапогом и, зло щерясь, процедил сквозь зубы:
— Ну, теперь нам всем капец.
В коридоре долго и основательно одевался и причесывался Петюня. Хлопнула входная дверь, заскрежетал в замке ключ, и в квартире настала долгожданная тишина.
— Слушай, а почему все-таки — Нора? — еле слышно спросил Давид у Норы.
Она вздохнула:
— Это из Ибсена… Я когда-то его любила. Несколько раз ходила на эту пьесу…
— А ты… — Давид помедлил. — Ты кому-нибудь еще говорила эту фразу: «Нора — это из Ибсена»?
— Не-ет, — удивленно покачала головой женщина. — Почему ты спрашиваешь?
